Тайный советник вождя

Или вот тройничный принцип построения армейского организма, который отстаивал Брусилов (три отделения — взвод; три взвода — рота и так далее). Этот принцип, позволяющий более гибко управлять войсками и вести бой (в отличие от громоздкого четверного построения снизу доверху), обрел в лице Сталина самого активного сторонника. Наши Вооруженные Силы были со временем в значительной степени перестроены по этой системе, что уже само по себе положительно отразилось на их боеспособности.

В двадцатых годах Иосиф Виссарионович учился военному искусству теоретически главным образом у Брусилова и практически у Егорова. Это первые и главные его педагоги в области оперативного мастерства и военной стратегии.

Вернемся к мемуарам Брусилова. Работа над ними продвигалась медленно, И виной тому не столько ухудшившееся здоровье Алексея Алексеевича, сколько различные осложнения на "фронте внешнем и на фронте внутреннем", как говорил он. Усилия Брусилова по укреплению и развитию конницы, по восстановлению конского поголовья в стране зачастую не находили поддержки высших руководителей, а порой даже самые разумные начинания встречались в штыки. Помните особое отношение Троцкого к кавалерии? Это отношение стало еще более резким после того, как была создана Первая Конная, которую Лев Давидович считал "вотчиной и оплотом" Сталина. Ни одной возможности не упускал Троцкий, чтобы вставить кавалерии палки в колеса. Это очень мешало Брусилову, нервировало его.

Нелегко было Алексею Алексеевичу и на "внутреннем фронте", в семье. Слишком уж честолюбивая и эгоистичная жена его Надежда Владимировна никак не могла смириться с утратой высокого положения "первой военной дамы", того ореола почтительности, к которому успела привыкнуть. Она ругала большевиков, мечтала о загранице, увлекалась мистикой, спиритизмом. А главное — ей казалось, что Алексей Алексеевич не то и не так пишет. Вмешивалась, навязывала свое мнение. Больше, дескать, надо рассказывать о жизни в кругу семьи, о встречах со знаменитостями, о самом себе, наконец. Я же, наоборот, советовал Брусилову подробнее анализировать замысел, подготовку и проведение боевых операций, освещать поучительные моменты баталий, разбирать просчеты наши и неприятельские, характеризовать полководческие способности отдельных лиц. Надежда Владимировна не хотела с этим мириться, и тем самым я нажил в ней врага и почти перестал, к моему глубокому огорчению, бывать у них дома. Жаль. Я почитал Алексея Алексеевича как отца своего, и он тоже очень тепло относился ко мне.

Позволю себе привести еще одну маленькую выдержку из бумаг Брусилова. Мой дорогой генерал писал: "Я подчиняюсь воле народа — он вправе иметь правительство, которое желает. Я могу быть не согласен с отдельными положениями, тактикой Советской власти, но, признавая здоровую жизненную основу, охотно отдаю свои силы на благо горячо любимой мною Родины".

Таково кредо Алексея Алексеевича Брусилова. И мое тоже. Здоровье генерала продолжало ухудшаться. Усилились боли в ноге — давала себя знать рана. Алексей Алексеевич, скрепя сердце, подал в отставку. Хоть и не сразу, она была принята. Однако с существенной оговоркой: Брусилов оставался для особо важных поручений при Реввоенсовете Республики. Этот пост он занимал до самой смерти, которая недолго заставила себя ждать.

Скончался Алексей Алексеевич 17 марта 1926 года. Похоронили его в Новодевичьем монастыре у Смоленского собора. Вернулся я оттуда подавленный и совершенно разбитый. С уходом Брусилова закончилась целая полоса моей жизни, порвались последние нити, связывавшие меня с прошлым.

25

Троцкий быстро и беспощадно сокращал Красную Армию, даже не сокращал, а разгонял. Увольнялись не только красноармейцы, но и опытные, заслуженные командиры. За короткий срок в десять раз уменьшились наши Вооруженные Силы: с пяти миллионов пятисот тысяч до пятисот шестидесяти тысяч. Это сущий пустяк при наших просторах, при нашей огромной границе. Мы стали одним из самых беззащитных государств в Европе. Есть общепринятый показатель количество солдат на десять тысяч населения. В 1924 году этот показатель выглядел так:

Франция — 200 солдат (самая большая армия в Европе).

Эстония -123 солдата,

Румыния — 95 солдат,

Польша — 93 солдата.

А мы, окруженные со всех сторон врагами, имели всего 41 бойца на десять тысяч населения! Такое сокращение подрывало саму основу русской армии, вело к потере боевых кадров, славных традиций, материальной базы. Это был саморазгром. Как говорил потом Сталин: "Если бы Бог нам не помог и нам пришлось бы впутаться в войну, нас распушили бы в пух и прах".

А что же, Лев Давидович был настолько глуп, что не понимал этого? Все ему было ясно, как в светлый день, и он совершенно сознательно гнул свою линию, прикрываясь очень даже революционным тезисом. С внутренней контрреволюцией, дескать, покончено, а иностранные армии нам не страшны, зарубежные рабочие и крестьяне не станут с нами воевать, возьмет верх пролетарская солидарность.

И это сказано сразу после того, как мы вышвырнули со своей русской земли германцев и белополяков, японцев и белочехов, англичан, канадцев, американцев! Вот уж воистину фарисействовал Лев Давидович! Как фарисействуют его последователи.

Нет, Троцкий не желал, чтобы Республика совершенно ослабла и пала жертвой интервентов. В таком случае он сам потерял бы все. А он, наоборот, собирался укрепить собственное положение. Сокращая армию, Троцкий рассчитывал, прежде всего, изгнать из нее своих противников, неугодных ему людей, признававших в первую очередь авторитет Фрунзе, Сталина, Ворошилова. А затем возродить полки и дивизии, поставив в руководство только своих приверженцев.

Другими словами — он хотел полностью завоевать военную власть, чтобы диктовать условия, проводить свою линию. Борьба за вооруженные силы была лишь частью общеполитической борьбы, причем наиболее важной, решающей частью. Это хорошо понимали Сталин и Фрунзе. Не было сомнений, что Троцкий доберется и до Первой Конной, дислоцировавшейся на Северном Кавказе. Собственно, попытки ликвидировать ее уже были. Это ведь Лев Давидович предложил и настаивал: надо послать усиленный конный корпус через Афганистан в Индию, чтобы произвести там революцию… А где взять усиленный конный корпус, если у нас имелось в то время лишь одно постоянное кавалерийское объединение — Первая Конная армия? Предложение Троцкого фактически означало отправить к черту на кулички именно ее (все остальные кавалерийские соединения и объединения возникали на короткие сроки, были слабы и распадались, как, например, Вторая Конная армия). Верный был способ избавиться от буденновской конницы!

Не берусь оценивать предложение Троцкого с политической точки зрения (экспорт революции), но — для человека военного его авантюристичность и бессмысленность была очевидна. Смогла бы кавалерия, не имея тылов, не пополняясь людьми и конским составом, пройти тысячи верст по пустыням Средней Азии, по афганскому каменистому безводью, преодолеть трудные горные перевалы? Уже сама эта задача представлялась невыполнимой: конница вымоталась бы, не одолев и половины пути. А как встретит вооруженных пришельцев афганское население, только что отбившееся от англичан, подозрительно и недружелюбно настроенное ко всем европейцам, ко всем «неверным», видя в них лишь завоевателей-колонизаторов? С боями пришлось бы пробиваться.

Если предположить самое лучшее, самое невероятное: пятнадцать-двадцать тысяч измученных всадников после долгих мытарств доберутся все же до Индии, что тогда? Кто там ждет их, что они смогут сделать в совершенно чужом краю? Поднять революцию? Да там же стоят крупные силы английских войск, там формирования местных феодалов. От нашей конницы и следа не останется.

Авантюра, конечно, была явная, Ленин не поддержал ее, выступил против, и индийский поход, слава богу, не состоялся. Но Троцкий не из тех, кто отступает от своих замыслов. Он не мытьем, так катаньем! Следовало ожидать, что заявит примерно так: у нас кадровых стрелковых дивизий почти не осталось, а на Северном Кавказе конная армия бездельничает под южным солнцем, хлеб на навоз переводит. Конармии грозила общая участь. А кто мог противостоять давлению Троцкого? В связи со всеобщим сокращением инспекция кавалерии была уже расформирована, осталась лишь должность помощника Главкома по кавалерии. Этот пост по предложению Сталина занял Буденный. Но Семен Михайлович был тогда неопытным новичком в Москве, в руководящих учреждениях. Насколько уместен и самобытен был он в бою, настолько же беспомощным оказался сперва в новой ипостаси. Это все равно, что очень хорошего, но полуграмотного пастуха-практика поставить вдруг директором всесоюзного научно-исследовательского института по развитию животноводства.

Не зная, как держаться, какие козыри пускать в ход, Семен Михайлович инстинктивно хватался за единственную свою опору, к месту и не к месту упоминая о боевых заслугах, всячески подчеркивая преданность Советской власти и партии. "С меня партия человека сделала!" — это было надоевшим рефреном его разговоров и выступлений. Однажды в порыве раздражения я посоветовал ему меньше говорить, не лезть в дела, которых не понимает, дабы не допускать ошибок, а заняться учебой. "Чему учиться-то?" — спросил он. "Всему. И с самых азов!" — "Оно верно, курсы бы мне какие пройти", согласился Семен Михайлович.