Тайный сыск генерала де Витта

Помимо международной авантюристки Крюденер, которая являлась главной помощницей княгини в делах голицынской колонии, подле княгини обитала и ещё одна весьма загадочная дама. По определению жившего в ту пору в Крыму помещика Г. Олизара, «ещё одна из голицынской стаи». Г. Олизар вспоминал: «…Совсем недавно при ней находилась и там же умерла неизвестная старая француженка, вся зашитая в шкуру, якобы была знаменитой госпожой Ламотт». Согласитесь, определение «вся зашитая в шкуру» весьма странное, но, как оказывается, неслучайное. Соседка княгини, К.К. Эшлиман, отмечает, что к княгине Голицыной съезжались «многочисленные друзья, в их числе было много иностранцев. Между прочим, у неё долго гостила графиня Ламотт, сыгравшая такую позорную роль в известной истории с ожерельем несчастной французской королевы Марии-Антуанетты».

Ещё одно свидетельство уже знакомого нам мемуариста Ф.Ф. Вигеля, который, упомянув о смерти баронессы Крюденер в 1824 году, пишет: «За нею скоро последовала привезенная Голицыной одна примечательная француженка. Она никогда не снимала лосиной фуфайки (вот откуда фраза “зашитая в кожу”! — В.Ш.), которую носила на теле, и требовала, чтобы в ней и похоронили её. Её не послушались, и, оказалось, по розыскам, что это жившая долго в Петербурге под именем графини Гашет, сеченая и клейменая Ламотт, столь известная до революции, которая играла главную роль в позорном процессе о королевском ожерелье».

Воспоминания баронессы М.А. Боде также подтверждают, что действительно в доме Голицыной жила «графиня де Гаше (de Gachet), рожденная Валуа, в первом замужестве — графиня де ла Мотт (de la Motte), героиня нашумевшей в своё время скандальной истории с ожерельем королевы». М.А. Боде рассказывает о стройной седой старушке среднего роста, носящей «бархатный берет с перьями», с лицом умным, но не кротким, с «живыми блестящими глазами», бойкой и увлекательной речью — «изящным французским языком». При этом она была «со своими спутниками насмешлива и резка, а с некоторыми бедными француженками своей свиты, которые раболепно прислуживали ей, повелительна и надменна без всякой деликатности». Постоянны были обмолвки, таинственные намеки «о графе Калиостро, о разных личностях двора Людовика XVI, как о людях своего знакомого кружка». Де Гоше якобы собиралась купить у отца Боде сад с развалинами старого здания, но не сошлась в цене.

Боде также свидетельствует о категорическом запрете Гаше не трогать её тело после смерти: «…Велела похоронить себя, как была; говорила, что тело её потребуют и увезут, что много будет споров и раздоров при её погребении». Однако старая армянка — её служанка, «обмывая её после кончины… заметила на спине её два пятна, очевидно выжженные железом». Не эта ли история послужила впоследствии прообразом Александру Дюма для описания одной из самых эффектных сцен в его романе «Три мушкетера» — сцены казни Миледи, когда палач, сорвав с неё рубашку, обнаружил на плече выжженную лилию, знак королевской преступницы?

После похорон таинственной француженки (похороны проходили в присутствии русского православного священника и армянского священника арианского толка), как пишут современники, «слух о королевском клейме дошел до Петербурга», от Бенкендорфа прибыл курьер «с требованием её запертого ларчика, который был немедленно отправлен в Петербург». Могила и «надгробный камень не тронут доныне», т. е. специального обследования тела не проводилось. Однако, скорее всего, дело здесь было вовсе не в слухе, а в информации от де Витта, который, разумеется, давным-давно держал на заметке «зашитую в кожу» француженку, которая сыграла в своё время далеко не последнюю роль во французской революции. Поэтому вполне закономерно, что сразу же после смерти столь необычной колонистки граф проинформировал своего друга Бенкендорфа о документах, которые могли бы оказаться полезными для российских секретных служб.

Из обнаруженных в ларчике документов, пишет Боде, оказалось, что старая француженка действительно была графиней Ламотт-Валуа, родившаяся в 1756 году. Имя де Гаше она получила от эмигранта, за которого вышла замуж то ли в Италии, то ли в Англии. Оттуда авантюристка, стараясь не привлекать к себе внимания, тайком перебралась в Петербург, где в 1812 году приняла русское подданство. Существует мнение, что она в своё время встречалась с императрицей Елизаветой Алексеевной и императором Александром I, причём открылась в своей тайне только последнему, и Александр, будучи джентльменом, якобы обещал ей сохранить тайну.

Из записок А.В. Храповицкого: «Из воспоминаний баронессы Боде узнаем, что графиня де ла Мотт — женщина развратная, по отцу своему Сен-Рени происходившая от одного из незаконных сыновей короля Генриха II Валуа, действительно присвоила и продала в Англию “бриллиантовое ожерелье редкой красоты, ценою почти в 2 миллиона ливров”, которое изготовили “около 1784 года придворные ювелиры” для Марии-Антуанетты». В биографиях Ламотт указывается, что она будто бы «умерла в Англии в 1791 году, бросившись из окошка после ночной оргии».

Заметки А.В. Храповицкого свидетельствуют, что Александр Дюма в своем романе «Ожерелье королевы», написанном в 1848 году, достаточно точно воспроизвёл детали интриги. «Враги королевской власти, — пишет в заключение Храповицкий, — зная твердый характер Марии-Антуанетты, обрадовались случаю набросить тень на её честное имя. Судебные прения клонились не столько к обличению преступников, как служили поводом к разным оскорбительным для власти намекам». Храповицкий также иронизирует, вспоминая, что англичане при участии той же аферистки баронессы Крюдинер ещё в эпоху Екатерины II просили у нас Крым для использования его для ссылок, вроде мыса Доброй Надежды, «благо оно поближе».

Сегодня хорошо известно, что история с ожерельем королевы была очень умело использована противниками королевской власти для её дискредитации. Примерно так же в преддверии 1917 года были использованы для дискредитации царской власти в России скандалы, связанные с Григорием Распутиным. Историки не без основания считают, что если бы не было громкого процесса, связанного с аферой графини Ламотт-Валуа, которая окончательно оттолкнула французов от королевы и короля (хотя те были на самом деле абсолютно ни в чем не виноваты!), то революции во Франции могло и не быть, а следовательно, могло не быть того ужасного террора, который залил кровью всю страну.

Примечательно, что у Каролины в Ореанде часто гостила её тетка графиня Розалия Ржевусская. Графиня была дочерью княгини Любомирской, гильотинированной на Гревской площади в Париже вместе с королевой Марией-Антуанеттой. Вместе с матерью Розалия Ржевусская, будучи ещё девочкой, провела несколько месяцев в якобинской тюрьме, запомнив этот ужас до конца своих дней. Очевидно, что автограф Марии-Антуанетты, украшавший знаменитую коллекцию автографов Каролины Собаньской, урожденной Ржевусской, достался ей именно от тетки Розалии. Однако для нас было бы интересно другое: знала ли едва не попавшая на гильотину графиня, что рядом с ней под крымским небом обитает одна из главных виновниц смерти её матери, и, если знала, то как на это реагировала?

Баронесса Боде заканчивает свой рассказ о таинственной француженке следующим образом: «Участь этой женщины покрыта непроницаемою завесою; она исчезла, как исчезло знаменитое искусительное ожерелье, причина её падения, одна из причин смерти несчастной королевы Марии-Антуанетты. Писатели долго будут говорить о Жанне Валуа, и никто не догадается искать на безвестном кладбище Старо-Крымской церкви её одинокой могилы!»

Из воспоминаний компаньонки княгини Голицыной Марии Сударевой: «Сию графиню де Гаше я прекраснейшим образом помню — необыкновенно живая и задиристая была старушонка. И весьма боевая, даже лихая, пожалуй, чуть ли не бешеная, несмотря на свой преклонный возраст. Ходила в мужском костюме и не расставалась с пистолетами. Дружила с контрабандистами, которые не раз захаживали по делам в её одинокий домик в Артеке, у Аюдага. И умерла по-особому, по-мужски: говорят, она разбилась, не удержавшись в седле на одной из горных тропок.