Тайный сыск Петра I

— А кончина императору случилась, — продолжал Леонтий, обращаясь к Выморкову, — случилась от запору жестокой каменной болезни; слышал я это на площади в разговоре, неведомо от каких людей, шед мимо…

— Он меня бил, — вдруг заговорил в ответ на сожаления попа Самуил, — бил он меня чрез префекта!..

— Полно врать-то, били тебя злые дела, а государь этого не знал.

— Повелено за царя Бога молить, — продолжал говорить Самуил, — каков бы он ни был, я коже Христос научает: «любите враги ваша» и проч., а как царь умрет без исправления, то уже (да будет) проклят… А он подлинно умер, не простясь (не покаявшись), а в Писании ведь сказано: елико свяжете на земли, будет связан и на небеси, и проч.

— Криво ты толкуешь! — закричал поп Леонтий.

Самуил стал утверждать, что говорит сущую правду, и тут же задумался о том, как необходимо и вполне согласно со словом Писания предать покойника проклятию.

Выбранился поп, но в это время загудел благовест к вечерне, и он поспешил в церковь, где и стал за правым клиросом. Самуил поместился в толпе монахов на клиросе. Леонтию скоро довелось увидать следующую сцену.

Иеромонах Иосиф Дробницкий напомнил Самуилу относительно хождения в школу. Самуил в ответ выбранил Стефана Рязанского: «Лгал он, да и пропал!»

Иосиф отвечал на это болтуну ударом кулака.

— За что ты его бьешь? — заметил архимандрит Иоакинф, стоявший неподалеку от клироса.

Монахи объяснили, что Самуил бранит Рязанского.

— Ну, так и бейте его хорошенько, — заключил отец Иоакинф.

Рано утром, в чистый понедельник, после заутрени и пред часами, в келье наших приятелей собрались для разделу денег, собранных в ящик в церкви, все иеромонахи и иеродиаконы. Дележ кончился, и некоторые, для «посмеяния», видя, в каком исступленном состоянии находится Самуил, стали над ним подшучивать. Тот, все погруженный в думы о необходимости предать проклятию покойника, брякнул пред всеми присутствующими:

— Вот стоит Глебова кола, самому ему заперло! И чтоб его телу сквозь землю провалиться. Сам пропал, да и все пропадут!!

— Ах ты, проклятый, — закричал на него иеродиакон Иов, — будь ты проклят; когда б ты да такие слова говорил не в келье, а где-нибудь в другом месте, за монастырем, то б я тебя за такие речи прибил… За такие слова высекут кнутом да пошлют в ссылку в Соловецкий монастырь либо посадят в тюрьму!!

— А что ж, — кричал в ответ Выморков, — в Соловецком-то монастыре кельи лучше богоявленских! А и в тюрьму посадят — я буду говорить: «Изведи из темницы душу мою исповедатися имени Твоему!!»

— Черт его знает, что он такое говорит! — толковали монахи, спеша оставить келью и очень хорошо понимая, что все те речи не к добру ведут.

— Все на высокие персоны говорит, — объяснял со своей стороны Иов, обращаясь к некоторым из сотоварищей, — взял бы его да и прибил, как собаку.

Вечером, в тот же понедельник, у иеромонаха Петра и иеродиакона Савватия опять гости, на этот раз не по службе — знакомые их: брат холмогорского епископа Григорий, а с ним подьячий, в келью же зашел и казначей Селиверст. Мирно шел разговор и выпивалась водочка. Заговорили о скором отъезде Григория в Холмогоры.

— А тебе. — спросил подьячего Савватий, — дастся ли указ ехать на Холмогоры, жить по-прежнему?

Не успел подьячий ответить, как из-за перегородки заговорил Выморков.

— Тогда был царь, и нужен был указ, а ныне иной. Когда б мне была какая нужда, то б я не стал указу спрашивать, так бы пошел.

— Когда кто будет, — возразил подьячий, — ныне уже государя не стало, а государственные правы не отставятся; а что по государе кто не тужит, разве какой раскольник. Что за кавалер был! Истинно храбр и славен был во всей Вселенной!..

«Та его храбрость и премудрость, — размышлял, слушая те похвалы и сердясь все более и более, Самуил, — дадеся ему, Петру I, от Бога не ради его, но молитв ради святых божиих угодников и всех благочестивых христиан, и дух святый и недостойными действует». И, выскочив из-за перегородки, Выморков закричал:

— Пропал проклятый еретик!

Все остолбенели.

— Что это у вас некакой проклятый раскольник? Или сумасбродный, што ль? — первый заговорил подьячий.

— Вы сами проклятые раскольники! — кричал монах, уходя в свой чулан и захлопывая за собою двери.

Гости струхнули не на шутку и, «не мешкав ни мало», оставили келью.

— Противно, что государь монахам велел жениться, монахиням замуж идти, — вновь заговорил Самуил.

Селиверст стал его унимать:

— Полно, дурак, врать; за такие слова тебя свяжут.

— Теперь государя нет, бояться некого.

— О, дурак, дурак, — продолжал Селиверст, — хотя государя и не стало, да страх его остался! Вишь, что проклятый врет, — заметил казначей, обращаясь к зрителям Выморкова, — нельзя у вас сидеть!

Петр и Савватий сами это видели; давно они тяготились сожительством «не то раскольника, не то сумасбродного монаха», и в тот же вечер обратились к казначею Селиверсту с просьбой, чтоб он попросил архимандрита удалить Выморкова из монастыря. «Он вовсе непотребен, — жаловались приятели, — всегда бранится».

— Плюньте вы на него: бранит он Стефана Рязанского или Синод… я в это дело не вступаюсь, — отвечал Селиверст, — будет нарекание от братии, будто изгоняю я по ненависти монахов из монастыря напрасно…

Между тем Самуил провел наступившую ночь в труде: он писал давно задуманное им «проклятие вовслед нисшедшему во ад антихристу». Письмо не удалось. Он, по обыкновению своему, перечеркивал написанное, рвал бумагу, начинал писать сызнова, и только поутру 9 февраля 1725 года, во вторник, по приходе от часов, удалось ему вполне, по его же выражению, успокоить совесть: в самое короткое время он написал следующее:

«Злочестивый, уподобльшийся самому антихристу, мерзости запустения, стоящей на месте святе, и восхитившему божескую и святительскую власть, бывый соблазнитель и губитель душ христианских, прегордостным безумием надменный держатель в. ц. п. б. п. всескверный и. [51] со своими бывшими единомудрствующими да будет проклят. Писано лета Господня 1725, месяца февруария в 9 день».

51

«Всероссийского царства попущением Божиим, Петр всескверный император».

Самуил вынес это письмо к своему сожителю, Петру. Тот, вместе с Савватием, только что вернулись из церкви; на столе стояла похлебка. Савватий мирно занят был крошением в нее огурцов, и готовились с Петром завтракать.

— Читай да сам разумевай! — сказал Выморков, подавая письмо иеромонаху Петру и не объясняя ему таинственных литер, в чаянии, что тот, не раз уже слышавший его выходки против государя, сам уразумеет, кто в письме проклинается.

— Не знаю, что здесь написано, — сказал Петр, поглядев на письмо, которое и не мог узнать, так как не умел разбирать писанное по-русски.