Тающий след
Шрифт:
Вторая книга тоже звучала музыкой. Только была она не золотой, а строго-голубой, зимней, сливающейся с декабрьскими сумерками за окном. Там уходила вдаль дорога, и хотелось идти следом за людьми, которые шли по ней, и это неуловимо напоминало другую дорогу из другой сказки – вымощенную желтым кирпичом.
Когда ключ поворачивался в замке, Вероника быстро, но аккуратно клала запретные книги на место и утыкалась в свои, «Козетту» и «Золушку», – и это тоже было о ней, это она была несчастной маленькой девочкой в чужих людях! Глаза наполнялись слезами. Иногда удавалось незаметно поплакать над своею горестной судьбой.
Это и было назначение книг – служить отправными точками для фантазий, не обязательно
Ида тоже знала в этом толк. У нее был старый-престарый альбом для рисования, скрепленный узкой розовой ленточкой. В нем были наклеены стихи о временах года, вырезанные из журналов и газет, его щедро украшали картинки и старые советские открытки с цветами и пейзажами. Альбом делился на двенадцать месяцев, они шли один за другим, как в календаре. А самое главное – там было много не до конца заполненных и даже совсем чистых страниц. Когда наступал новый месяц, Ида с Вероникой увлеченно рисовали, писали и наклеивали, и белых пятен оставалось все меньше, а альбом становился все наряднее.
Был у них и толстый отрывной календарь, который висел на кухне. Кто-то догадался собрать туда все дни, которые еще не наступили, и не было ни одного одинакового, у каждого были свои картинки и истории. Самого дня пока нет, а прочитать его уже можно – даже последний, в конце, до которого так ужасно далеко, что он наступит только следующей зимой, когда, может, мама уже приедет. Вероника осторожно прикасалась к декабрьскому дню: его не существует, но вот же, они смотрят друг на друга – смотреть можно, а отрывать нельзя.
И она сторожила момент, когда можно будет оторвать следующий листок – когда сегодня превращается в завтра… или вчера в сегодня. А до чего было жаль оторванные! Дня уже нет, а его листочек есть, и Вероника засовывала их в самые разные книги – спасала ушедшее время. На некоторых календарных листках были стихи, и их можно было наклеить в альбом и спасти уже наверняка.
Марлена пыталась подлизаться к ним с бабушкой и принесла целую пачку открыток, старых, но красивых. А Вероника, когда никого не было, забралась на подоконник и мстительно выбросила их в форточку. Как они летели с высокого этажа! Как кружились, осыпаясь на асфальт! А утром их подмел дворник, открытки – не манная каша, и тайное не стало явным.
Время от времени Ида брала из шкафа несколько книг, и они отправлялись на Старый Арбат к букинистам, а оттуда – на Новый Арбат, за новыми детскими книжками, или нотами, или в «Детский мир» за новой одеждой. В стакане с «фантой» плясали и подпрыгивали золотые искры – это счастье вырывалось фейерверком.
А еще в комнате с поющим паркетом появилось пианино, причем благодаря Марлене, – от каких-то ее уезжавших за границу знакомых. На бестолковость самой Марлены это, однако, не повлияло.
– А ведь ты была права, – сообщала она Иде, – когда говорила, что девчонка израстется. Но мне не верилось, что настолько гадкий утенок может перемениться! Мать ее не узнает. А деньги она что, так и не шлет?
– У Веронички на редкость счастливая внешность, – отвечала Ида со своим бесконечным терпением. – Благодаря своей миниатюрности она будет выглядеть юной до преклонных лет. Мы с тобой этого не увидим, но поверь мне на слово.
– Маленькая собачка – до старости щенок, – подтверждала бестолковая Марлена. – Но я-то имела в виду, что она больше не похожа на Чебурашку.
И вдруг приехала мама. Все было как в мечтах: объятия, смех и слезы, разговоры обо всем вперемешку. И мама забрала ее домой! Вот только дом был почему-то
не тот и не там – комната-коробочка в продуваемом всеми ветрами безликом районе-муравейнике. Вероника заикнулась о настоящем доме, светлом зале, пианино, а мама вместо ответа начала рыдать, а потом твердо и напористо проговорила:– Впредь я не желаю слышать о твоих капризах и прихотях. Ты должна понимать: мы не можем жить по-богатому. Я загубила свою карьеру, потому что потратила молодость на тебя и твои болячки. Да, у тебя могла бы быть другая судьба – ведь ты уже участвовала в «Утренней звезде»!
И Вероника низко опускала голову – она сама все испортила, не оправдала ожиданий. Еще нельзя было спрашивать о том человеке, с которым мама жила за границей, и о самой этой жизни – она начинала так бурно и так долго рыдать, что это могло продолжаться и на следующий день, и остановить ее рыдания было невозможно ни просьбами, ни обещаниями, ни собственными слезами.
Подобную реакцию вызывали и любые просьбы, касающиеся расходов. О новых книжках, нотах и уроках музыки пришлось забыть, так же как и о новой одежде – спасало то, что Вероника почти не росла, оставалась «маленькой собачкой» и до выпускного класса ходила в школу в тех же джинсиках. В расклеившихся ботинках тоже можно было все-таки ходить – если только очень быстро, скользящим и почти летящим шагом, как можно меньше прикасаясь к земле и выбирая места, куда ступить, без луж и снежной каши.
По привычке устроившись возле теплой батареи, она ловила себя на том, что тоже по привычке мечтает, чтобы ее забрали отсюда… только теперь – чтобы бабушка Ида ее забрала! Теперь она чувствовала, что настоящий дом – там, и скучала по старому книжному шкафу, виниловым пластинкам, альбому со стихами и певучему паркету. И ездила бы туда каждый день через всю Москву, если бы мама не сердилась и не начинала рыдать:
– И ты! И ты готова меня бросить! Как раз тогда, когда я вправе ждать поддержки, понимания! Когда мне так нужна родная душа!
Вероника вспоминала собственные горестные вечера за «Козеттой» и бросалась маме на шею, и обе долго плакали. Но если мама выглядела потом довольной и посвежевшей, то Вероника долго не могла прийти в себя – она, как персонаж компьютерной игры, теряла весь запас жизни, и сил уже не оставалось ни на музыку, ни на мечты. Тогда она разработала сложную схему, вроде хождения по половицам, чтобы в общении с мамой обходить опасные зоны и ни в коем случае на них не наступать.
Удавалось это не всегда: мама яростно протестовала против ее короткой стрижки, но Вероника в ответ только пошла и сделала еще и татуировку. Ей позарез надо было выглядеть взрослой и привлекательной. Все девочки в классе уже носили лифчики, и в раздевалке, переодеваясь на физкультуру, демонстрировали бюсты разных форм и размеров – и только у Вероники не было никакого вообще. Она ждала, когда нагонит остальных, но ничего не происходило, так же как не менялся ее маленький рост. Надо было срочно что-то сделать, чтобы ее перестали принимать за ребенка, и самой изменить то, что возможно. Ради этого можно было перетерпеть скандал. Конечно, прежде всего требовалось избавиться от двух косичек. А от запястья по внутренней стороне руки потянулась веточка с прозрачными голубыми цветами, переплетаясь с голубой жилкой.
Мама рыдала. Марлена тоже выразила свое фи:
– Налысо обрилась, кошмар какой! Один чуб, как у мальчишки, остался! А рисунки на теле – такая вульгарность! Ида, как же ты не повлияла на нее! Небось еще и денег дала на это безобразие.
– Наоборот, это удачный образ, он ей очень подходит, как вы не видите, – спорила со всеми Ида. – Посмотрите, какой контраст мальчишеской стрижки и хрупкости, какая нежная линия затылка! Всё это делает Вероничку более женственной, чем всех этих барышень – их накрученные локоны!