Те десять лет
Шрифт:
Белые дома загородного гнезда семейства Кеннеди построены в стиле викторианской эпохи.
Поперек переулка двойным кордоном перегораживали проезд к президентскому дому полицейские машины. Закрытые и открытые, яркие и черные… Парни в форме, увешанные всяческим оружием, понимали цену и престиж своей службы. Один из них со свистом выплюнул жвачку, перевалился через борт открытого автомобиля, сдал его чуть в сторону, и мы поехали к низкому белому штакетнику и таким же воротам, которые распахнул полицейский. На лицах стокилограммовых охранников не было и тени любопытства: они делали свое дело. Тут же вернули автомобиль на прежнее место — символическая дорога к отступлению была отрезана.
Джон Кеннеди приветливо встретил меня и сотрудника АПН Ю. Большакова в гостиной.
За день до того нас принял в Вашингтоне брат президента, Роберт Кеннеди, министр юстиции.
Поднявшись на верхний этаж здания министерства, мы долго шли анфиладой комнат, образующих как бы один длинный кабинет. Служащие не обращали на нас никакого внимания. Стрекотали пишущие машинки, стучали телетайпы. Все куда-то торопились. То и дело слышалось «экскьюз ми», и нас обгоняли деловые мужчины и женщины. Все они были в серых брюках, белых рубашках, темных галстуках, либо в серых юбках, белых блузках и тоже темных ленточках у края воротничков. Я включился в этот энергичный поток, пока меня не дернул за рукав Юрий: «Остановись, ты уже промахнул мимо Роберта…» Роберт Кеннеди, как и все его служащие, был в серых брюках, белой рубашке и темном галстуке. Низенького роста, по плечо брату, он строго взглянул в нашу сторону, закончил разговор с коллегами и пригласил к себе.
Кабинет министра напоминал скорее жилую квартиру. На стенах висели рисунки его детей, смятый плед на диване свидетельствовал о том, что министр иногда остается здесь на ночь. Служба у него была хлопотная.
«Похож ли мой кабинет на кабинет Берия?» — начал разговор Роберт Кеннеди. Я ответил, что не бывал в кабинете Берия, иначе навряд ли бы мне пришлось посетить министра юстиции США. После паузы Роберт решил сразу же определить свою позицию: назвал себя «твердым антикоммунистом». «Нас мало волнуют члены компартии США, их небольшая горстка», — добавил он.
«Тогда отчего же, — спросил я в свою очередь, — министр юстиции США объявил о новой регистрации членов компартии Америки? Насколько я знаю, вы заявили, что как министр юстиции твердо гарантируете все конституционные права гражданам страны?»
Разговор нервировал Роберта Кеннеди. Он, видимо. не привык к возражениям. После нескольких резких фраз беседа пошла спокойнее. Роберт Кеннеди согласился с тем, что поскольку между США и СССР намечаются конструктивные отношения, не надо портить их возвращением к прошлым ошибкам. «Мне было бы лестно узнать, — сказал я, — что министр отменит эту нелепую кампанию по регистрации. В Америке у меня много друзей коммунистов, и боюсь, они не поймут моего визита к вам».
Кеннеди улыбнулся. «Подумаем», — уклончиво ответил он.
Не берусь утверждать, что мой разговор на эту тему повлиял на министра. Но в скором времени злополучное решение о регистрации было отменено.
Кеннеди заторопился. «Вы опоздали ко мне на сорок минут, и я вынужден попрощаться». Мы встали. Извинившись за опоздание, мы заметили, что оно произошло не по нашей вине. «Автомобиль корреспондента «Известий» в Вашингтоне Юрия Барсукова никак не заводился, барахлил мотор». — «Старая машина?» — спросил Роберт. «Новейшая, — ответил я, — и стояла в закрытом, охраняемом гараже». — «В чем же дело?» — двигаясь к выходу, спросил хозяин. «Дело в том, что мы обнаружили в горловине бензобака сахарный песок».
И тут Кеннеди захохотал: «А в Москве с одним нашим журналистом произошел такой случай. Его срочно вызвал посол. Он сел в автомобиль, проехал сто метров, и все четыре покрышки спустили. Потом он обнаружил в каждой из них по маленькому гвоздику».
«Не стоит ли подумать о том, — предложил я Кеннеди, — чтобы употреблять сахар и гвозди по их прямому назначению?»
Он согласился…
Любопытное свидетельство о моей поездке в Вашингтон в 1961 году и встрече с президентом приводит в своей книге «Роберт Кеннеди собственными словами» журналист и дипломат Джон Мартин. Эта книга вышла
в США в 1988 году.«Мартин: Что вы можете сказать о редакторе «Известий», который приехал сюда и беседовал с президентом? Интервью было опубликовано в Москве, и этим занимался Сэлинджер. Помните ли вы этот случай?
Кеннеди: Алексей Аджубей… Они остались довольны интервью. Аджубей приезжал на Кэйп, где имел беседу с президентом. Я думаю, что президент произвел на него большое впечатление. Он нанес визит и в мой дом, где мы завтракали. Он жесткий коммунист, и он мне не очень понравился. Президенту же он очень импонировал».
Это мнение Роберта Кеннеди стало известно мне только теперь. А тогда в заключение нашей беседы он сказал: «Джон и я единодушны в том, что касается необходимости находить как можно больше путей для контактов с Советским Союзом. Слишком многое зависит от отношений между нашими странами»…
Пока шла подготовка к интервью и стенограф раскладывал свои тетради, президент сделал несколько предварительных замечаний:
— Я побывал в Советском Союзе в 1939 году совсем молодым человеком. Ваша страна была в начале пути, но я, всего-навсего американский студент, кажется, угадывал ее будущее. Я понимаю, конечно, что сейчас многое изменилось, повышается жизненный уровень народа; у нас люди тоже стали жить лучше.
Президент сказал, что во время войны он, морской офицер, воевал на Тихом океане, далеко от Европы, но внимательно следил за сражениями советских армий. И как бы вскользь заметил: «Ужасная война не обошла стороной и наш дом».
Мы знали, что во время войны погиб брат Кеннеди. Он и его напарник — второй пилот — получили задание подняться на самолете «Либерейтор» с английского аэродрома, поставить машину на автоматическое управление с курсом на один из объектов Германии и сразу же спрыгнуть на парашютах. Они оторвали от земли груженный 11 тоннами взрывчатки самолет. «Летающая пороховая бочка» взорвалась прежде, чем экипаж покинул ее…
Упреждая наши вопросы, президент сказал:
— Ценю возможность посредством газеты поговорить с народом Советского Союза. Считаю, что такие контакты, обмен мнениями, правдивый рассказ о том, как живут наши страны, к чему стремятся, чего хотят народы, — в наших общих интересах и в интересах мира.
Перечитываю заново стенографическую запись трехчасовой беседы с президентом Кеннеди. Он затронул много тем. Остановлюсь на нескольких.
Одна из них представлялась тогда тупиковой. Ситуация вокруг Западного Берлина, проблемы коммуникаций, ведущих в этот город через территорию ГДР, не находили, видимо, приемлемого решения. Кеннеди был настроен пессимистически. В его рассуждениях проскальзывали выражения политика, который вел предвыборную кампанию под флагом «холодной войны» и критиковал своего предшественника Д. Эйзенхауэра за то, что тот недостаточно вооружался. Правда, и в данном случае президент выразился неоднозначно: «Я нашел советско-американские отношения в худшем положении, чем я думал, когда вступал в должность». Отвечая на вопрос о возможности реальных шагов к их улучшению, он осторожничал: «В этом многотрудном процессе важны и маленькие, и большие шаги». Не без иронии заметил, что отменил эмбарго на закупки в нашей стране… крабов. «Крабовая война была, конечно, маленькой, но и такую войну приятно окончить».
Напряженность, нагнетаемую Вашингтоном вокруг Западного Берлина, Кеннеди относил только за счет неуступчивости Советского Союза. Не находил реальных путей к взаимоприемлемым решениям. Однако он ошибался: через несколько лет кропотливые и сложные переговоры привели к четырехстороннему соглашению по Западному Берлину, но Кеннеди об этом уже не суждено было узнать.
Многие другие ответы президента отражали стереотипные представления американских правящих деятелей. И это, прежде всего, относилось ко второму кругу проблем, о которых мы говорили. За любыми социальными движениями в мире Кеннеди видел «руку Москвы». Хотя, отвечая на прямой вопрос по этому поводу, все же оговорился: «…Конечно, я не считаю, что Советский Союз несет ответственность за все изменения, которые происходят в мире», — по всей вероятности, он думал иначе.