Те, которые
Шрифт:
Не знаю, возможно, сейчас я ломаю свой путь… Может быть, мне это будет стоить знакомства с Верочкой… Но я готов рискнуть.
Через полгода у отца обнаружат опухоль вокруг позвоночника. Сначала решат, что злокачественная, мы с мамой чуть не поседеем. Потом сделают операцию, возьмут пункцию… Опухоль окажется доброкачественной, но ее будут долго и упорно лечить. И через три года она все-таки переродится. А еще через пять месяцев…
Но я могу этого не допустить. Надо проверить его прямо сейчас. Ведь откуда-то она взялась? Стоит ее удалить на ранней стадии –
Я все-таки неисправимый оптимист. Затащить к врачу мужчину средних лет, который чувствует себя здоровым, – неразрешимая задача. Я просил, угрожал, врал, подключал к этому делу маму. Пришлось бросить все свои фирмы на заместителей, чтобы сконцентрироваться на этом деле. В конце концов удалось провернуть хитроумную операцию. Папа и сам не понял, как оказался на приеме у хорошего специалиста.
И этот Авиценна тупой ничего не нашел!
Я ему пальцем тыкал, указывая, где искать – а он только руками разводил. По лицу было видно, что только выплаченный вперед внушительный гонорар не позволяет послать идиота (то бишь меня) в места, известные по анатомическому атласу и надписям на заборах.
Папа сдал груду анализов, но у меня нехорошее предчувствие, что и в них все будет «в пределах нормы».
Черт бы их всех побрал с их пределами и нормами! Я же точно знаю, что болезнь уже зреет и вот-вот проклюнется!
Договорились, что приведу отца через месяц на повторное обследование. Папа, как только мы вышли из кабинета, заявил, что больше его ноги у врача не будет, а я совсем свихнулся на своем бизнесе, поехал бы лучше с ним на дачу.
К его изумлению, я поехал. И даже работал там, чего не случалось со мной… не помню сколько лет. Папа гордился перед соседями, а я все время искоса за ним наблюдал. Боялся пропустить признаки приближающейся болезни.
Отец в грубой форме отказался обследоваться. У него дача. Мама, которая в прошлый раз меня поддерживала, на сей раз сохраняла неодобрительный нейтралитет. Даже заикнулась, что надо бы мне работать поменьше, да и жениться пора бы.
Я психанул, наорал на них. Отец наорал на меня. Мама ушла на кухню плакать.
Домой я поехал на метро – руки тряслись, как будто в них зажат отбойный молоток. Если сел бы за руль, печальный день 9 января 2008 года случился бы досрочно. А мне досрочно нельзя. Маринка-Маруська еще не родилась.
Отвез папу к врачу силой. Обманом посадил на заднее сиденье, а там защита от детей – дверцу только снаружи открыть можно. Довез, выслушав по дороге сначала поток матерщины, а потом гордое уничижительное молчание.
Из машины отец выйти отказался.
И тогда я разревелся, как когда-то в детстве.
Папа воспитывал из меня настоящего мужчину, который от дачи до автобуса должен ходить своими ножками. Я со всей искренностью четырехлетнего лентяя считал такую установкой глупостью и издевательством. Как только мы выходили за забор дачного участка, я останавливался, вцеплялся в сосну и начинал реветь. Успокаивался только на папиной шее. Он всегда ломался.
Сломался и теперь, хотя и презирал за это меня, себя и всю систему здравоохранения.
Наверное, потому, что спина у него уже начала болеть.
Опухоль нашли почти сразу.
Теперь остается только молиться, чтобы они
сумели ее вовремя удалить.Ненавижу врачей!
Никакие деньги, никакие убеждения не действуют. Они упорно проверяют какие-то почки, хотя на снимке ясно видно уплотнение! На все мои истерики холодно отвечают, что я не медик, а они медики…
Я заметил, что стал напиваться почти каждую пятницу.
Это все от бессилия.
Операция назначена на завтра.
К стыду своему, не помню, когда она была в прошлой жизни. Зимой – это точно. Даты не помню. Помню ужас ожидания результатов.
Сейчас гораздо легче. Мама безусловно верит мне. Когда я заявил, что врачи ни хрена не понимают, что опухоль доброкачественная, мама в моих словах не сомневалась ни минуты. Но все равно нервничает. Пустырник пьет вместо минералки.
Я остался у нее ночевать.
Все, как в прошлый раз.
Опухоль доброкачественная, но придется за ней следить. Позвоночник пришлось укрепить титановой скобой. Папа ходить будет, хотя и с палочкой. Два раза в год – упреждающая химиотерапия.
Мама плакала и кивала, вцепившись мне в рукав.
Когда врач ушел, она повернулась ко мне и спросила: «Теперь все будет хорошо, да?»
Я не стал ей врать. Сказал, что почти три года все будет нормально, а потом… потом придется сильно напрячься. Но мы справимся. Должны справиться.
Говорят, что время к старости летит все быстрее. Я уже второй раз иду к старости, наверное, из-за этого мое внутреннее время вытекает из меня, как из прохудившегося шланга. Я то безучастно наблюдаю за этим водопадом, то судорожно пытаюсь заткнуть дыры какими-то событиями.
Папа болеет строго по сценарию, который я видел в прошлый раз. Тогда мы радовались, что после сложной операции он не сел в инвалидное кресло, что ходит, что борется с болью. Теперь я не уверен, что это хорошо. Ведь все идет к той злосчастной осени, когда…
Впрочем, именно той злосчастной осенью и будет совершена ошибка, которая убьет моего отца. Вернее, не так – может быть совершена ошибка, но я ее не допущу! Я отлично ее помню, я буду начеку, постелю соломку.
Завтра все решится. Отца нужно вести на очередную химиотерапию. Он будет злиться и спорить. Его уже тошнит от этих химикатов, а самочувствие и так нормальное, состояние стабильное… В прошлый раз мы с мамой поддались, не повезли его в больницу. Теперь, если надо, я поволоку его силой. Мама, которая во всем слушается меня, когда речь идет о папином здоровье, поддержит.
Полжизни…
Такое чувство, что не человека уговаривал, а вагоны разгружал. Спать хочу – сил нет. Но зато лягу спать с чувством хорошо выполненного долга.
Впервые мы забирали отца из больницы в таком состоянии. Он даже не пытается ходить. Врачи флегматично изрекают: «Интоксикация, что ж вы хотели». У папы нет сил даже злиться на меня. Мама просительно заглядывает мне в глаза: «Но ведь мы правильно все сделали, да, Дима?»