Те, кто любит. Книги 1-7

Дом показался Абигейл уютным, особенно после того, как рабочий и письменный столы Джона и несколько сот книг были размещены в передней комнате, выбранной под контору. Все шесть комнат дома отапливались. Нэб пожелала, чтобы Томми жил в ее комнате, это позволило разместить двух старших мальчиков в другой спальне. Пэтти и Сюзи, восхищенные переездом в большой город, получили спальню на третьем этаже. В доме была просторная кухня с пристройкой и внушительной плитой. Позади дома находились сад, колодец с насосом, затененный двумя зелеными вязами, две одинаково покрашенные уборные, постройки для хранения льда, дров и тележек.

Гостиная была больших размеров, чем в Брейнтри. Расставив свою «толстушку» — софу, низкие столики и стулья с железными спинками так, как они стояли в Брейнтри, Абигейл почувствовала облегчение.

Распаковывая бумаги Джона, она заметила запись высказывания майора Мартина, посетившего утром в этот день контору Джона:

«Политика — самое славное исследование и наука о Вселенной… Она — величайшая, благороднейшая, полезнейшая, важнейшая наука из всех».

Абигейл отвернулась, склонив голову и тяжело вздохнув.

В воскресенье утром Джон и Абигейл, забрав старших детей, отправились на молитву вверх по Корнхилл через Портовую площадь к знакомой церкви на Браттл-стрит. Они сели в ряду, оплаченном ими несколько лет назад. Соседи поклонились, словно видели их на этих старинных скамьях в прошлое воскресенье. Они казались вежливыми, дружественно настроенными, но в глазах был какой-то налет задумчивости, словно что-то случилось в отношениях между ними и Адамсами, но что они не помнят. Однако приглашения на обеды и приемы не поступали.

— А почему они должны быть? — спрашивал Джон. — Мы ведь не новички в этом бостонском религиозном ордене.

Каждый день рано утром Джон отправлялся через улицу, в свою контору, где работал с тремя молодыми клерками, а после обеда оставался дома, подыскивая в библиотеке нужные справки для судебных дел. Он проиграл несколько сложных процессов, однако, как признавали в Бостоне и в выездных судах, было трудно превзойти адвоката Адамса в выявлении исторических прецедентов и в написании резюме. Им восхищались, ему предлагали вести дела, но бывали моменты, когда Абигейл чувствовала, что они находятся за пределами бостонского света.

— Я никогда не был так счастлив, как сейчас! — восклицал Джон. — Моя решимость посвятить себя исследованиям, частной жизни облегчает мою душу и утешает меня.

Их самыми близкими друзьями оставались Сэмюел и Бетси Адамс. Сэмюел посвящал все свое время делам общества, а Бетси по-прежнему обращала пенсы в фунты стерлингов. Она обновила крышу и окна в доме на Пёрчейз-стрит, оклеила его новыми обоями. На организованных Бетси обедах чета Адамс встретилась с блистательной группой гостей: с Джоном Хэнкоком, Элбриджем Джерри, Джошиа Куинси-младшим, Уильямом Филипсом — от движения патриотов; с Джонатаном Сиуоллом и младшими Хатчинсонами, Элишем и Томасом — сторонниками короля, а также с Томасом Кашингом, из числа умеренных.

Сэмюел был осведомлен о каждом конфликте в Виргинии и Северной Каролине, в Коннектикуте и Пенсильвании. Он почти единолично руководил комитетом связи, поставившим целью взять в свои руки колониальное управление Америки против Британии. Для губернатора Хатчинсона подобное было актом предательства.

— Но почему это противозаконно? — ухмыльнулся Джон, возвращаясь домой в коляске. — Как может губернатор препятствовать переписке людей, передаче ими новостей друг другу?

— Джон, как Сэмюел умудряется зарабатывать на приличную жизнь? Ведь как член Массачусетской ассамблеи он не получает заработной платы.

— Не получает. Это добровольная работа, такая же, как избранного лица.

— В таком случае?

— Не знаю, но осмелюсь предположить: он, видимо, включен в список оплачиваемых Джоном Хэнкоком и другими торговцами-патриотами. Сэмюел — их самый ярый защитник от постановлений Тауншенда. Они успешно ввозят контрабандой чай. Даже если из трех ящиков теряется один, прибыли остаются огромными. Сэмюела считают важным лицом в деле сохранения свободы действий.

Она спросила не без тревоги:

— Джон, неужели мы отождествляем свободу с прибылями?

— Это одно из проявлений, — сказал он с нескрываемым упрямством. — Люди должны иметь свободу в управлении своими лавками и фермами, зарабатывать для своих семей, а также голосовать, писать законы, выражать свои мысли.

— Согласна. Но я думаю, мы выглядим лучше, говоря о сохранении наших естественных, Богом данных или полученных по общественному договору прав, чем о наших бухгалтерских книгах.

Джон добродушно рассмеялся.

Временами ей казалось, что в облике ее мужа совмещаются сразу двое мужчин. Предновогодний день он потратил на то, чтобы написать запоздалое письмо британскому историку миссис Маколей, сетуя на мрачную перспективу: злобная и безжалостная администрация берет изо дня в день верх над патриотами. На приеме у Кранча в канун Нового года он вступил в спор с английским джентльменом по поводу попыток королевских властей арестовать в Провиденсе (Род-Айленд) тех, кто поджег королевский таможенный катер «Гэзпи», якобы переделанный из захваченного судна Джона Хэнкока «Либерти».

— В Британии не больше справедливости, чем в аду! — кричал Джон. — Иногда я желаю войны, чтобы принудить англичан к благоразумию или же уничтожить их.

Абигейл была поражена дерзкими высказываниями мужа. Да и он сам терзался упреками в свой адрес в момент, когда они прибыли домой.

— Нэбби, я не могу корить себя за резкие, грубые, неумные выражения. Человек, не умеющий держать в узде свой язык, свой норов, годен лишь для детских игр и для общения с мальчишками!

Следующее утро он весь кипел. Отошла на задний план тревога за мертвых и умирающих патриотов, было забыто самоосуждение за допущенную им язвительность. Он проснулся, напевая мелодию, сердечно обнял жену и за завтраком заявил:

— Год будет для нас приятным, веселым, счастливым и благодатным.

Пораженная такой сменой настроения, Абигейл пробормотала:

— Для человека с встревоженной совестью ты спал удивительно хорошо.

— С встревоженной совестью? Я? — Он повернулся к четверым детям с поднятыми руками, вывернув наружу ладони, чтобы подчеркнуть абсурдность вопроса. — Моя дорогая миссис Абигейл, вы не только моя жена, но и мать-исповедница. Ты прощаешь, выслушав меня. А затем я сплю как агнец. Не думала ли ты, что прощение твоего мужа — часть долга жены?