Те, кто внизу

Он готов был поклясться на святом распятии, что в тот момент, когда солдаты подняли винтовки и прицелились, кто-то позади него оглушительно заорал: «Спасайся, кто может!» Слова эти прозвучали так отчетливо, что горячий, благородных кровей, конь Сервантеса, не раз побывавший в бою, повернул назад и понесся во весь опор. Он остановился, лишь когда оказался на таком расстоянии от поля сражения, что уже не было слышно даже свиста пуль. Случилось это, как нарочно, на закате солнца, когда блуждающие тревожные тени населяют горы и из ущелий быстро поднимается мрак. Разве не логично, что Луису Сервантесу пришло в голову поискать себе прибежище среди скал, чтобы отдохнуть душой и телом и попытаться вздремнуть? Но, увы, солдатская логика – вещь весьма обманчивая, и незадачливый младший лейтенант убедился в этом на следующее же утро, когда полковник пинками поднял его и выволок из убежища на свет божий. Лицо у Луиса распухло от побоев. И это еще не все: происшедшее вызвало у офицеров такой приступ веселости, что они, нахохотавшись до слез, дружно вымолили беглецу прощение. Полковник не расстрелял Луиса, но хорошенько пнул его в зад и послал в обоз помощником повара.

Жестокое оскорбление, разумеется, принесло ядовитые плоды. Хотя Луис Сервантес переменил мундир лишь «in mente» [14] , но он стал замечать горе и нищету обездоленных, он проникся сочувствием к великому делу порабощенного народа, алчущего справедливости, и только справедливости. Oн сблизился с простыми солдатами, и – чего уж больше! – даже мул, павший от усталости во время изнурительного перехода, вызывал теперь у него слезы сострадания.

Луис Сервантес приобрел доверие рядовых. Нашлись солдаты, которые даже открыли ему опасные тайны. Один из них, человек на редкость серьезный, замкнутый и нелюдимый, как-то раз признался Луису: «Я плотник. Была у меня старушка мать, лет десять прикованная к стулу ревматизмом. Однажды в полночь трое жандармов выволокли меня из дому, утро я встретил в казарме, а к вечеру оказался в двенадцати лигах от родной деревни. Месяц назад наш отряд проходил там. Матери моей больше нет, а она была единственным моим утешением в жизни. Теперь я на свете один, как перст. Но видит бог, отец наш небесный, вот эти самые патроны не для врагов предназначены. И если – да поможет мне пресвятая богоматерь Гваделупская – перебегу к Вилье [15] , то, клянусь праведной душой моей матери, федералисты заплатят мне за все».

14

Мысленно (лат.).

15

Вилья Франсиско (1877 – 1923) – один из вождей мексиканской революции 1910 – 1917 годов.

Другой солдат, молодой, смышленый, но болтун, каких свет не видывал, пьяница и курильщик марихуаны [16] , отозвал однажды Луиса в сторону и, уставившись на него осовелыми, словно остекленевшими глазами, прошептал: «Знаешь, кум, те, что по ту сторону… Понятно? Они-то гарцуют на отличных конях из самых лучших конюшен Севера и Центра, сбруя у них из чистого серебра. А мы трясемся на старых клячах, которым только колесо у нории [17] вертеть. Кумекаешь, друг? Им платят блестящими тяжеленькими песо, а для нас убийца [18] штампует бумажки. Вот оно как…»

16

Марихуана – вид мексиканской конопли; ее листья используются в качестве наркотика.

17

Нория – приспособление для подъема воды.

18

Убийца – прозвище, данное народом генералу Викториано Уэрте (1854 – 1916), главе мексиканской контрреволюции. В 1913 году при поддержке иностранных капиталистов он организовал мятеж против законного правительства Ф. Мадеро. Свергнув и предательски убив Мадеро, объявил себя президентом.

И так – все. Даже старший сержант по наивности признавался: «Я – доброволец, а это и вовсе глупость. Конечно, сейчас, шастая по горам с винтовкой, можно за несколько месяцев получить столько, сколько в мирное время не скопишь за всю жизнь, даже если работать как мул. Но только не с этой братией, друг, только не с ней».

И Луис Сервантес, который уже разделял скрытую, но непримиримую и смертельную ненависть солдат к сержантам, офицерам и прочему начальству, почувствовал, как с глаз у него спала пелена, и он ясно увидел конечную цель борьбы.

И вот сегодня, когда он с таким трудом добрался до единомышленников, они не только не приняли его с распростертыми объятиями, но бросили в этот свинарник!

Наступал день: под навесами пропели петухи; куры, дремавшие на ветвях уисаче, зашевелились, расправили крылья, распушили перья и слетели на землю.

Луис посмотрел на своих стражей: они лежали на навозе и храпели. В памяти его возникли лица этих двух мужчин, увиденных им накануне. У одного из них, блондина Панкрасио, оно было веснушчатое, безбородое, лоб низкий и выпуклый, челюсти выдались вперед, уши прижаты к черепу, во всем облике что-то звериное. Другой, Сало, казался не человеком, а форменным выродком: запавшие глаза, злобный взгляд; прямые, совсем гладкие волосы, спадающие на затылок, лоб и уши; вечно разинутый золотушный рот.

И, съежившись, Луис снова почувствовал, как невыносимо поет все тело.

VII

Еще в полусне Деметрио провел рукою но вьющимся волосам, отбросил прядь, спадавшую на влажный лоб, и открыл глаза. Потом явственно услышал мелодичный женский голос, который уже различал сквозь сон, и повернулся к двери.

Наступил день, и через соломенные стены хижины пробивались солнечные лучи. Та самая девушка, что накануне предложила ему кувшин с восхитительно холодной водой (он всю ночь мечтал об этой воде), стояла теперь в дверях с горшком пенящегося молока, все такая же милая и приветливая.

– Козье, но больно хорошее. Вы только попробуйте.

Деметрио благодарно улыбнулся, привстал, взял глиняный горшок в руки и начал пить маленькими глотками, не сводя с девушки глаз.

Она смутилась и потупилась.

– Как тебя зовут?

– Камила.

– Мне нравится твое имя, а еще больше голосок.

Камила залилась краской, а когда он попытался взять ее за руку, она испуганно схватила пустой сосуд и поспешно выскользнула из хижины.

– Не так, кум Деметрио, – серьезно заметил Анастасио Монтаньес. – Первым делом их приручить надобно… Ох и покалечили мне жизнь эти бабенки! Я, брат, в таких делах поднаторел основательно.

– Мне полегчало, кум, – отозвался Деметрио, пропустив мимо ушей слова Анастасио. – Похоже, лихорадка прихватила; к счастью, ночью я сильно вспотел, а утром проснулся – как рукой сняло. Только вот чертова рана покоя не дает. Позовите-ка Венансио – пусть полечит.

– А что будем делать с тем барчуком, которого я подшиб вчера вечером? – осведомился Панкрасио.

– Хорошо, что напомнил, – я совсем о нем забыл.

Деметрио задумался и, как всегда, долго размышлял, прежде чем принять решение.

– Вот что, Перепел, подойди поближе. Разузнай, где тут часовня. Она, кажется, милях в трех отсюда. Отправляйся туда и стащи у священника сутану.

– На кой она вам ляд, кум? – изумился Анастасио.

– Коли этот барчук подослан убить меня, мы без труда выудим у него правду. Я объявлю, что его расстреляют. Перепел переодевается священником и исповедует его. Если он грешен, пристрелю, если нет – он свободен.

– К чему столько канители? Прикончить его, и все тут, – презрительно бросил Панкрасио.

Когда Перепел вернулся с сутаной, уже вечерело. Деметрио приказал привести пленного.

Луис Сервантес не спал и не ел двое суток. Лицо у него осунулось, глаза запали, бескровные губы пересохли.

– Делайте со мной, что хотите, – медленно и неуверенно промолвил он. – Вижу, что ошибся в вас.

Воцарилось долгое молчание. Потом он заговорил снова:

– Я думал, вы с радостью примете того, кто пришел предложить вам помощь. Пусть она невелика, но польза-то от нее только вам. Что лично я выиграю от победы или поражения революции?

Постепенно Сервантес воодушевился, глаза его, в которых застыло безразличие, снова засверкали.

– Революция нужна безграмотным беднякам, тем, кто целую жизнь был рабом, всем несчастным, которые даже не знают, что несчастны оттого, что богачи превращают в золото их слезы, нот и кровь…

– Ха! К чему это? Меня давно от проповедей воротит, – прервал его Панкрасио.

– Я хотел сражаться за святое дело обездоленных, а вы отвергаете меня. Ну что ж, делайте со мною, что вам вздумается.