Театр Черепаховой Кошки

— Спасибо тебе за подарок, — написала она Вестнику в аське. — Самый лучший в мире подарок.

— Не за что, — ответил он. — Ты все сделала сама. Я только помог.

Рита подумала, что так происходит и в жизни: приходит кто-то совершенно твой, любимый, единственный. Приходит и корректирует — по слову, по строчке, и ты незаметно становишься другим человеком. Наверное, это и есть любовь.

— Что ты делаешь? — спросила она.

— Слушаю музыку.

— Какую?

— Сейчас покажу.

Вестник прислал файл.

Это оказалось танго. Сыгранное на синтезаторе, лишенное оттенков — пустая мелодия, как винная бутылка без вина, как мертвая лошадь, как корона, где от бриллиантов остались лишь мелкие выемки.

— Как тебе? — спросил он, выждав пару минут.

— Замечательно, — Рита вынудила себя написать это. Настроение ушло, но она держалась за Вестника изо всех сил. Одиночество было страшнее. И к тому же, подумала Рита, все это мелкие придирки: Кейдж вместо Траволты, выхолощенная музыка… Все это не делает человека хуже. Ей, в конце концов, уже не семнадцать, она взрослая женщина и знает, что люди не идеальны и надо принимать их такими, какие они есть.

Вестник печатает… — сообщала аська, но Рита не стала дожидаться его реплики.

— Знаешь что, — написала она и выключила надоедливое безжизненное танго, — мне неважно, что ты подумаешь, но я должна сказать. Я должна сказать, что ты — единственное, что есть у меня в жизни. Самое лучшее, самое светлое. Никто не говорил мне, что я красивая, уже, наверное, сто лет. Никому не было интересно со мной разговаривать. Все считали, что я пишу отвратительные рассказы. Я только с тобой почувствовала, что не жалкая, что красивая и что хоть что-то еще могу. Я живу с тобой. Живу тобой. А без тебя — умираю.

Михаил недовольно поморщился. Это было уже слишком. Сверх меры. Безвкусно и сопливо. Он не хотел признаваться себе, но временами Рита его чудовищно раздражала.

— Я люблю тебя, — написала она, немного помолчав. — Вот и все, что я хотела сказать.

Было страшновато. Аська молчала. Потом появились синие косые буковки Вестник печатает… — и все снова замерло.

А потом он написал: «Я люблю тебя больше жизни», — и рядом со строчкой желтый смайлик протягивал Рите пышную алую розу.

— Как жаль, что ты далеко…

— Я рядом, — ответил он, — я совсем рядом с тобой, словами на экране. Слова — это очень много. Я могу описать, как касаюсь тебя пальцами, как обнимаю ладонями твое лицо (и тут Михаил вспомнил, как обнял лицо горничной, ударил ее головой об пол, как хрустнули, ломаясь, кости черепа, — и прикрыл глаза, переживая нахлынувшее наслаждение) и как мои губы касаются твоих, сначала едва-едва, потом прижимаются ближе…

— Стой! — написала Рита. — Стой. Прекрати. Не могу так. Прости. Но так неправильно. Писать рассказ — это одно, а вот так — я не хочу…

— Прости, — написал он, и аська замерла.

Рита с волнением смотрела на ее маленькое окно, кляня себя за то, что так неуклюже все испортила.

— Прости… — еще раз написал он. — Но чего же ты тогда хочешь?

— Я бы хотела, чтобы все это произошло в реальности.

— Вот как? А как же муж?

— Мужа как будто нет. Понимаешь? Вот он сейчас дома, а тут тихо, как в могиле. И я как будто одна. Ему совершенно неинтересно, что я тут делаю. А мне неважно, чем занят он. И по-другому уже не будет, я это точно знаю.

— Хорошо, — ответил Вестник. — Тогда я приеду. Когда ты позовешь. Если ты позовешь…

— Я позову, — написала Рита.

3

— Самое лучшее видео канала СЛТ. Второй из финальных сюжетов…

Ведущая говорила с придыханием, но выглядела почти целомудренно. Виктора это успокоило: он не хотел возбуждаться, глядя на нее, потому что знал, что где-то сидит отвратительный толстяк, пускает слюну и держится за ширинку.

Но Виктор все равно не мог смотреть на ведущую равнодушно. И тогда он подумал, что, кажется, это в порядке вещей: жгучее желание всегда рядом со смертью. Солдаты, врываясь в город, насилуют женщин — солдаты, которые только что шли по трупам, которые видели смерть своих товарищей. Повешенные кончают за секунду до смерти: так говорит легенда о мандрагоре.

Смерть заставляет желать, словно для того, чтобы приговоренный в полной мере насладился жизнью в последние свои минуты.

— Игорь, — сказала девица, — наше второе место. Славный Игорь, сегодня твой звездный час. Ты знаешь, как я люблю тебя. И будь моя воля, первое место было бы за тобой. Но решаю не я… Решает случай. Голосование — дело случая. Один поленился набрать номер, другой поленился. Третий вообще умер, едва дотянувшись до трубки. Четвертого отвлекли, пятый заболел. И вот ты только второй, хотя разница в голосах ничтожна. И это несправедливо. Жизнь вообще несправедлива. В отличие от смерти. В смерти все равны. Смерть любит тебя, Игорь. Тебя есть за что любить. Господа зрители, его есть за что любить. Игорь самый верный поклонник нашего шоу. Он активно голосовал за победителей прошлого сезона. Он смотрел каждую нашу программу по многу раз — даже те выпуски, которые не касались непосредственно его. А как он жаждал выиграть! Как он боролся за победу! Это достойно уважения. И теперь он готов спокойно и с достоинством принять неизбежное. Игорь, позвони мне сразу после передачи. Вот телефон, если ты забыл.

Острый ноготь ведущей уткнулся в правый нижний угол экрана, и, вспомнив о разговоре с толстяком, Виктор прищурил глаза, чтобы разобрать мелкие блеклые цифры. Но там ничего не было. Только темнота студийного задника.

Видимо, номер предназначался только Игорю, и Виктор ощутил смутную ревность.

— Позвони мне, — сказала ведущая, — и нам с тобой будет лучше, чем в прошлый раз. Я тебе обещаю…

И тут же, прервав ее слова, пошел сюжет.

Он шел сразу в двух окнах. Одно помещалось слева вверху, другое было справа внизу, и нижнее углом заползало на верхнее, так что получалась то ли пьяная, заваливающаяся на бок восьмерка, то ли вставшая на дыбы бесконечность.

В верхнем окне был просто кусок дороги: четыре широкие полосы; слева и справа — заснеженные поля с черными штрихами высоких травяных стеблей, засохших и не заметенных еще до черного, роняющего семена колоска. На горизонте был лес, угадывалась перед ним река. Картина была мирной, застывшей. Только облака тихо плыли по небу, да ветер раскачивал травяные стебли. Изредка проезжали машины, и снова все замирало.

А в нижнем углу толстяк ехал на пассажирском сиденье старого «опеля», ел бутерброд с майонезом и мясом, и жир стекал у него по пальцам на фольгу и салфетки, старательно разложенные на коленях. За рулем сидел такой же толстый мужчина лет пятидесяти с небольшим, удивительно на Игоря похожий, но совсем другой, и Виктор подумал, что это, должно быть, отец.

Он вел машину уверенно и плавно, смотрел спокойно и с достоинством и сидел за рулем, расправив плечи. На пешеходном переходе пропустил женщину, хотя дорога за ним была совершенно пуста.

Он вызывал беспричинное уважение одним своим видом и манерой держаться.

«Опель» выезжал из города. Виктор хорошо знал эту дорогу: они проехали по мосту, потом мелькнул за деревьями справа мотель, остался слева поворот на кладбище, и у поста ГИБДД дорога слилась с двумя другими, чтобы превратиться в шоссе.