Театр для взрослых

возвращается.) Очки забыл... (Берет очки, уходит, притворив за собой дверь.) Марина. Будет ли у нас когда-нибудь свой дом? Будет семья? Скажи.

Шубин. Будет. Обязательно будет. Поверь мне.

Марина. Правда?

Шубин. Правда! (Целует ее.) Только поверь.

Марина. Вот сейчас я чувствую себя самым счастливым человеком на

свете... (Неожиданно вспомнив и помрачнев.) Разговор с Красноярском...

Заказал разговор в номер гостиницы... Сомов же приехал сюда прямо с

аэродрома? Как странно...

Занавес

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Кабинет врача в клинической больнице. Чисто. Светло.

Шубина и Сомов продолжают разговор. Шубина, в белом

халате и белой врачебной шапочке, сидит за столом. Сомов

сидит на краю медицинской кушетки. Белый халат он

накинул на плечи.

Татьяна Леонидовна (после паузы). Мне всегда его не хватало, я всегда

его ждала, я всегда чувствовала себя одинокой... Ему мешала моя любовь... Он

хотел жить так: нужна я ему - он со мной, не нужна - он ушел или уехал.

Когда я ему говорила, что это несправедливо, он отвечал: "Мир так устроен.

Мужчина должен быть свободным". Он шутил, но он действительно так жил... Я

пыталась бороться с этим, пыталась стать необходимой ему... Я нашла свой

путь... С головой ушла в работу, в науку. Но как мне надо было себя

переделать! Ведь дом оставался домом. Я старалась быть сдержанной, но часто

за моей сдержанностью, за внешним спокойствием бушевали такие горькие, такие

тяжелые мысли. И такие несбывшиеся мечты и желания, что приходилось уходить

из дому, и часами бродить по бульварам, и обуздывать себя, и возвращаться

домой укрощенной. Все на время опять становилось на свои места: он был

спокоен, казался счастливым, обнимал меня и летел куда-то дальше.

Сомов. Вы со мной очень откровенны.

Татьяна Леонидовна. Да. Очень. А почему бы нет? Разве мы первый год

знакомы?

Сомов. А любил ли он вас, дорогая Татьяна Леонидовна?

Татьяна Леонидовна (не сразу). Любил. Но он стремился к тому, чтобы его

не связывали любовью. Путы супружества ему мешали. Да это не самое главное.

Я приноравливалась. А он не пытался жить моей жизнью, и не старался, и не

пробовал интересоваться чем-то моим, перешагнуть какой-то барьер... Да!

Шубин, такой, какой он есть, - очень цельная натура! Добрый, милый, обаятельный, увлекающийся, талантливый. Шубин привык жить легко. Но эта

привычка мешает ему видеть, что делается вокруг. Даже в соседней комнате. Я

не хочу говорить сейчас, что он-де плохой, а я-де хорошая. У меня, вероятно, тоже немало своих недостатков.

Стук в дверь. В комнату заглядывает медсестра.

Медсестра. Татьяна Леонидовна! Разрешите? Здесь пришли...

Татьяна Леонидовна. Что такое?

Медсестра. Пришли к военному, которого вы прошлой ночью оперировали.

Пропустить? Очень настаивают.

Татьяна Леонидовна. А как он себя чувствует?

Медсестра. Состояние удовлетворительное. Температура тридцать семь и

пять.

Татьяна Леонидовна. Кто пришел?

Медсестра (пожав плечами). Молодая женщина.

Татьяна Леонидовна (подумав). Пусть пройдет. Только ненадолго.

Предупредите: пятнадцать минут! И проследите сами, чтобы не дольше. Что еще?

Медсестра. Больному Файзулаеву сегодня снимают швы. Можно без вас?

Татьяна Леонидовна. Нет, нет. Я сама. (Смотрит на часы.) Готовьте!

Медсестра уходит.

(Помолчав.) Часто думалось мне: вот он приходит и говорит: "Мне твоя любовь

не нужна. Я люблю другую женщину!" Как бы я поступила? И я решила: в два

счета скручу всю свою любовь и выброшу из сердца! Однажды он пришел

откуда-то и сказал мне: "Я люблю другую женщину". Он не сказал мне: "Твоя

любовь мне не нужна", но он, прямо и честно глядя мне в глаза, сказал: "Я

люблю другую женщину". Полгода мы мучились, а потом все-таки разошлись. Это

было нелегко. Особенно тяжко было детям. Они любят его.

Сомов. А вы?

Татьяна Леонидовна. Нет. Теперь уже нет. Я сейчас перед вами, дорогой

друг, не покинутая, не оставленная женщина, а живая и уверенная, с буйством

душевным, с желанием нового, со страстным желанием жить! Иные мне говорят:

"Молодость-то прошла!" Ну и что? А вот приближения старости я не чувствую!

Многие мои подруги состарились и в тридцать лет, а я не готова. Не могу! Не

хочу!

В кабинет входит больничная няня. В руках у нее поднос,

на нем стакан чаю и блюдце с бутербродами. Она ставит

все на стол.

Няня. Кушай, Татьяна Леонидовна! Я нынче бутербродики с твоей, с

докторской колбаской взяла. А бубликов не было. Кушай! Время!

(Приглядывается к Сомову.)

Татьяна Леонидовна. Благодарю, нянечка! (Сомову.) Хотите чаю?

Сомов. Нет, спасибо! Я совсем недавно завтракал.

Няня выходит.

Вам можно позавидовать. Простите, я не то хотел сказать...

Татьяна Леонидовна. Нет, нет! Вы именно так хотели сказать. И вы не

ошиблись. Пожалуй, мне действительно можно позавидовать! Я люблю жизнь, и я

научилась ценить ее. Может быть, моя профессия помогла мне в этом. Очень

часто после трудной операции, особенно сердца, я думаю о законах бытия и вот

совсем, ну ни капельки не боюсь смерти, по-новому начинаю относиться к

жизни. Я наслаждаюсь ею! Духовно! Физически! Всем существом! Этой весной я

была на Кавказе. И там я впитывала каждую минуту жизни. Бродила под южным

солнцем, и каждый камешек мне был дорог, и я была счастлива тем, что есть

дивный лапах кипарисового дерева, и запах только что выпеченного хлеба, и

ночью в небе Большая Медведица, и в праздник над сельской парикмахерской, откуда тянет дешевым одеколоном, - красный флаг. Как хорошо! Хочется все