Театр для взрослых

Щеглов. Нет... Нет... Вы даже не представляете, как я рад, что вы

пришли ко мне и мы с вами познакомились: И я постараюсь вам помочь, если

только смогу. Только не волнуйтесь. Дайте мне вашу лапу. И рассказывайте все

ваши беды.

Соня. Я пришла к вам за помощью... Сейчас самое главное... Может быть,

я не должна была к вам приходить... Скорее всего... Но произошло то, что

может сломать всю мою жизнь, и не только мою... И только вы можете, наверное, что-то еще сделать.

Щеглов. Я не совсем еще понимаю: о чем вы говорите?

Соня (волнуясь). Я понимаю, вы честный, принципиальный. Помогите же

мне... и ему... Я люблю его!

Щеглов. Кого?

Соня. Аркадия!

Щеглов. Какого Аркадия?

Соня. Доктора Скуратова. Я не защищаю его. Он виноват. Он очень

виноват. Но он раскаивается, он глубоко раскаивается. Если его будут судить, если его исключат из партии, он пропадет. Он очень самолюбивый, очень

ранимый. У него масса недостатков, но ведь он талантливый врач. Вы сами

говорили ему это. Он виноват... и если теперь все рухнет - всему конец.

Через полгода мы уедем из Москвы, будем вместе работать... А сейчас

помогите! Прошу вас!

Щеглов. Я ничего не могу сделать! Уже поздно...

Соня. Вы все можете. Вас все уважают. Он уже заявил, что никакой

пощечины не было. А она была. Я знаю. И как он у вас дома был, и как вы его

приняли. Он мне все рассказал. Простите его.

Щеглов. Я ничего не могу сделать.

Соня. Ради моей мамы... помогите мне. Я ваша дочь!

Улица. Щеглов и Соня продолжают разговор, начатый в

клинике.

Соня. Когда мама умерла, в ее бумагах я нашла конверт с фотографией. На

конверте ваш старый адрес: "Красноармейская, пятнадцать, квартира восемь".

Вы там раньше жили. Мама почему-то не отправила вам письмо, но сохранила

его. На оборотной стороне фотографии маминой рукой надпись: "Нашей Сонечке

два года. Июнь 1947 г.".

Щеглов. Я ничего не знал... Ровным счетом ничего... Мы с Аннушкой очень

любили друг друга. Зимой сорок четвертого она оставила меня, уехала

неожиданно, так мы и не попрощались... За все эти годы она ни разу не

напомнила о себе. Я подумаю, что можно сделать... Подумаю... Позвони мне

домой. Нет. Нет! Зайди ко мне...

Соня. К вам домой?

Щеглов. Да... Дома я все объясню. Меня должны понять. Нельзя еще и это

скрывать!..

Клиника. Кабинет Щеглова. Телефонные звонки. Машенька

подходит к телефону.

Машенька. Да! Кабинет профессора Щеглова. В шесть часов.

Бабаян (входя). Машенька, что, никого еще нет?

Машенька (в трубку). Он будет в шесть часов. (Бабаяну.) Ашот Сергеевич,

вы, как всегда, на пятнадцать минут раньше. (Звонок.) Алло!.. Нет, в шесть

часов.

Костромин (входя). Никого еще нет?

Машенька. Нет. В шесть часов собираются. (Уходит.)

Костромин выходит. Входит Забродина.

Забродина. Что, еще никого нет? (Бабаяну.) Вы прелестно выглядите

сегодня.

Бабаян. Побрился.

Забродина. Хочу показать фотографию. Площадь Сен-Лазар, где наша группа

останавливалась в Париже. (Показывает.)

Бабаян. О, Франция!

Костромин (входя). Светлана Петровна, так что вы начали рассказывать

про эту Шарлотту?

Забродина. Не про эту Шарлотту, а про Шарлотту Корде, убившую Марата.

Когда ее казнили, ее голова упала в корзину гильотины. Палач Сансон - он

принадлежал к династии потомственных парижских палачей - достал из корзины

отрубленную голову и за Марата дополнительно дал ей пощечину.

Входит Машенька с бумагами и графином воды. Наступает

неловкое молчание. Машенька выходит из комнаты.

За оскорбление личности казненной палач Сансон был разжалован.

Костромин. Что вы хотите этим сказать?

Забродина. А то хочу сказать, что наказывать надо, но не унижая. А у

меня впечатление, что наш уважаемый профессор Щеглов унизил Скуратова.

Бабаян. Которому следовало отрубить голову. Я вас правильно понял?

Костромин. Не было никакой пощечины. Я деликатно спросил у Скуратова -

он отрицает.

Забродина. А что же тогда было?

Костромин. Сегодня узнаем, если нам доложат. Слухи разные ходят.

Забродина. Я вообще не понимаю этой материальной заинтересованности...

в отношениях с больными. Я так даже цветов от больных не беру. Кстати

сказать, как мой учитель профессор Волков, который на двери своего кабинета

начертал объявление: "С цветами и пакетами не входить!"

Костромин (Бабаяну). Ашот, а ты что думаешь по этому поводу?

Бабаян (не сразу). Что я думаю по этому поводу? Однажды я получаю

извещение о посылке. Пошел на почту. Вручают ящик килограмм на восемь.

Открываю - дары природы! Тут тебе и грецкие орехи, и чучхела, и мандарины. И

вдобавок бутылка "Твиши". Отправитель - некий Гвасалия из Тбилиси. Кто

такой? Вспоминаю...

Костромин. Вспомнил?

Бабаян. Я его отца года полтора назад оперировал.

Забродина. А как вы поступили с посылкой?

Бабаян. Ну, а как я, по-вашему, должен был поступить? Вы бы, конечно,

вино - в унитаз, а остальное - в мусоропровод! А я - на стол! Друзей

угостить! Ко мне как раз в этот день друзья нагрянули. Все остались весьма

довольны. Не обижусь, если такой случай повторится. Но зато, когда я этого

грузина случайно в Москве встретил, я его по-московски угостил в "Арагви"!

(Серьезно.) И вот что я вам скажу: дело не в цветах, не в духах и не в

бутылке вина за рубль восемьдесят...

Забродина. А в чем же дело, Ашот Сергеевич, поясните, пожалуйста?!

Бабаян. Хорошо! Вы лечили больного. Вы вернули ему зрение, спасли