Театр незабываемой застойной поры
Шрифт:
– Прирежу, Николавна, – бубнил уволенный за пьянку из пожарной команды Недбайло. – Мне теперь что воля, что тюрьма, одна хрень.
– Будет вам, Федор, в самом деле, – шепотом урезонивала его генеральша. – Придумали тоже: «прирежу»! Может, показалось Клавдии?
– Какой показалось, Николавна! – Недбайло остервенело склеивал самокрутку. – Он ей, подлец, в дырку свою орудию представлял! Клавка врать не будет!
Где-то за полночь клевавшая носом генеральша уловила за окном промелькнувшую тень.
– Федор, – позвала.
Уронивший голову на кухонный столик Недбайло тяжело всхрапнул.
– Федор, проснитесь! – тормошила она его.
– А! Пожар! Где? – бормотал тот. – Заводи мотор!
Генеральши кинулась к двери, выскочила на крыльцо.
Представшая
– Чо не спишь, Серегина? – осведомилась буднично. Поднялась охая с колен. – Ленишься, соседушка, землицу перекапывать, изгородь поливать. Мне приходиться, – повысила голос. – По ночам. С ревматизмом… Чо ржешь-то? Больная что ль?
Генеральша тряслась на крыльце в припадке нервного хохота…
Все это ему в конце-концов надоело. Мотаться на край города в забитом людьми автобусе, шагать с гастрономовским тортиком в руках через загаженный куриным пометом двор под любопытными взглядами соседей, пить чай в заставленной рухлядью комнатенке с тикающими ходиками на стене, слушать бесконечные воспоминания генеральши, разглядывать в пухлом альбоме выцветшие семейные фотографии, ублажать на застланном лоскутным одеялом сундуке любовницу в отсутствии убежавшей, якобы, по неотложным делам мамаши. Новизна чувств прошла, постель больше не заслоняла женщину, с которой ему было откровенно скучно.
«Не поеду», – решил однажды. Лежал в папиросном дыму у себя в комнате, листал свежие конспекты по выбранной с научным руководителем теме будущей диссертации: «К вопросу зарождения русского драматического театра в Казани».
Материал был богатейший, впору докторскую писать. Завоеванная некогда Иваном Грозным столица татарских ханов была одним из театральных центров России: первый публичный театр для горожан в Казани открыл свои двери в 1791 году. Спектакли проходили в арендованном для этой цели помещении на Воскресенской улице. До той поры, пока помещик-театрал Есипов не построил в городе деревянные театральные хоромы, где играли его крепостные крестьяне и приглашенные бродячие актеры вольных трупп руководимые знаменитым в ту пору драматургом и актером П. Плавильщиковым. К середине девятнадцатого века казанский губернский театр был сравним по уровню с лучшими петербургскими и московскими, здесь ставились самые модные тогда пьесы, в частности «Ревизор», в котором играл городничего великий Михаил Щепкин, приезжали на гастроли П. Мочалов, В. Живокини, А. Мартынов (последний в роли Хлестакова восхитил неистово хлопавшего ему с галерки студента местного университета Левушку Толстого). В библиотечном хранилище редких рукописей он обнаружил и переписал в тетрадь интереснейшие сведения о театральной истории города. Как строилось каменное здание городского театра, ставшего за короткое время одним из лучших в империи по оснащенности. Об антрепризе режиссера-педагога П. Медведева, воспитавшего на казанской сцене легендарную Полину Стрепетову, давшего путевку в жизнь Марии Савиной, Владимиру Давыдову, Александру Ленскому, Константину Варламову, сформировавшему самостоятельную оперную труппу, которая положила начало Казанскому театру оперы и балета. Нашел отличный эпиграф к диссертации в одной из статей Белинского: «Зачем мы ходим в театр, зачем мы так любим театр? Затем, что он освежает нашу душу, завядшую и заплесневелую от сухой и скучной прозы жизни, мощными и разнообразными впечатлениями, затем что он волнует нашу застоявшуюся кровь неземными муками, неземными радостями и открывает нам новый, преображенный и дивный мир страстей и жизни!»
«До чего точно сказано! – закуривал в волнении очередную папиросу. – Не прибавить, не убавить. Вот в таком стиле и писать. Без нудятины»…
Скрипнула за спиной дверь, он обернулся.
Вахтерша.
– К телефону, – произнесла зевая. – Какая-то женщина…
Звонила
Юлия.«Леша, что с тобой? Почему ты не приехал?»
– Заболел, температура… – он покосился на вахтершу, та демонстративно копалась в ящике стола.
«Температура? – у нее был встревоженный голос. – Давай я приеду, привезу тебе что-нибудь… У тебя был врач? Нужны какие-то лекарства? Я съезжу в аптеку, привезу»…
– Не надо приезжать! – бросил он в раздражении. – Мне надо побыть одному. Ясно? Одному! У меня серьезная работа!
«Но ты же говоришь, что болен… Хорошо, давай я приеду завтра, после работы. Извини, я звоню из будки, здесь очередь».
– Я же сказал: не надо приезжать! – он уже кричал. – Не надо вообще! Никогда!
В трубке щелкнуло: на том конце провода повесили трубку.
В середине следующего дня, он только что вернулся из библиотеки, в общежитие примчалась генеральша. Сбившаяся косынка, задыхается от волнения.
– Что у вас произошло, Алексей! Она сказала, что не хочет жить! Убежала в парк. Пожалуйста, поедемте! У меня сердце не на месте!
Удалось, к счастью, поймать на улице такси, до лесопарковой зоны добрались за какие-нибудь полчаса.
Был воскресный день, на берегу речной заводи, на парковой аллее с павильоном газированных вод и лотками мороженщиц толпы отдыхающих, несутся с летней эстрадки звуки вальса.
Они обошли несколько раз территорию парка, спустились к песчаному пляжу. Лежаки там и тут, раздевалки, толпы купальщиков. Что делать, куда идти дальше?
– Господи, лишь бы с ней ничего не случилось! – твердила генеральша. – Я этого не переживу!
Он представил неожиданно: с пляжа несут на руках несут мокрую, в водорослях Юлию. Вокруг зеваки, слышатся милицейские свистки. Чертово воображение…
В этот миг он ее увидел. За дальними кустами. Сидела, пригнувшись, на корточках у декоративной вазы с полузасохшим фикусом, смотрела в их сторону.
Отлегло от души: жива! И разом мысль: «Розыгрыш! Дешевый спектакль! Решили попугать»…
– Алексей, куда вы! – кричала ему в спину генеральша.
Он бежал не оборачиваясь к автобусной остановке.
Не видел ее больше месяца, поостыл. Писал первую главу реферата, весь ушел в работу. Возвращался в один из дней трамваем из библиотеки, проезжал мимо «Татарстана». Вспомнился ресторанный вечер, как они топтались обнявшись у эстрадки, испуганные ее
вопрошающие глаза, когда он снимал с нее лифчик в комнате общежития. Меньше всего подозревал в себе жалость, и вдруг нахлынуло – щемящая боль в сердце. Как она там? Здорова? Нелепый розыгрыш в парке показался мелочью, был объясним: отчаяние, попытка любой ценой удержать его рядом. Несправедливо за это наказывать…
Прошла неделя, она не давала о себе знать. Не выдержав, он поехал в университет, заглянул в приемную ректора.
– Серегина? – оторвалась от машинки Фима Давыдовна. – На операции. Вы что, не слышали? Обострение базедовой болезни…
Час спустя он шагал среди поселковых луж. Было пасмурно, сеял мелкий дождь. Прошел через двор таща ноги по чавкающей грязи, нащупал щеколду знакомой калиточки.
– Нету их, – сообщила из-за штакетника кормившая поросенка Кувалдиха в накинутой на голову рогоже. – Дочка в больнице, мать, должно быть, там.
– В какой больнице, не скажете? – подошел он к заборчику.
– Кажись, в первой городской.
– Спасибо! – побежал он к воротам.
4.
Они поженились спустя несколько дней после ее выписки. Не осталось следа от прежнего настроения стоило увидеть ее в смрадной общей палате, на кровати с просевшей до пола металлической сеткой – осунувшуюся, бледную, с перевязанным горлом. Никогда потом за долгую их жизнь не испытывал он к ней такой нежности и сострадания, не чувствовал так остро потребности защитить от невзгод, стать опорой как в минуту, когда пройдя между рядами тесно стоявших коек увидел ее лицо. Бескровное, с острыми скулами. Она поправляла косынку, слабо улыбалась приподнявшись с подушки…