Театр про любовь (сборник)

Музыка.

«К Элизе»!.. Какая нежность. Это был толстый человек, с толстыми пальцами. А ты слышишь, какая божественная нежность… Это как ласка… Это прикосновение его губ. Он прекрасен… Это израненное человеческое сердце. Оно идет своим тайным путем через горести и слушает свою надежду… А вот его пути… Нарушена гармония: нет дома, нет семьи, только работа, только творчество! А вот взрыв! Буря! Негодование! Протест! А вот успокоение и просветленная мудрость. Слышишь, валторны: «Это моя доля». Надо просто понять свою долю и любить живущих рядом! А вот тихо-тихо – это скрипки. Это уже молитва.

Он шепчет ее своему неповоротливому своему незадачливому ангелу Слышишь:

О, пусть будет любовь к живущим!И ненависть к самому себе.О, пусть будет презрение к работе, легкой и поспешной,И ярость к своему труду!О, пусть будет мудрость осениИ долгое солнышко лета!., и любовь…О, пусть мы наконец станем большие!

Подруга. Иди, иди на вокзал!

Затемнение.

На вокзале. Перрон. На перроне у автомата с газированной водой стоит человек: он в костюме клоуна, лицо его вымазано белилами и рыжий парик. Входит Ирина.

Она. А где здесь поезд в одиннадцать?

Клоун. Поезд в одиннадцать ушел. (Пьет газировку.) Что вы так на меня смотрите? Я отстал от красочной кавалькады. Я устал. Я пью газировку. Если ты клоун, то и газировку выпить нельзя…

Она. Здесь стоял высокий блондин…

Клоун. Да, он стоял. Он был тревожен. Он был печален. Он даже подарил мне три копейки. Но прогудел поезд, и он уехал. Я пью газировку на его три копейки. Можно сказать, что стакан хранит тепло его рук.

Она (засмеялась). Высокий блондин уехал.

Клоун. Уехал. О, поезда, которые идут в неизвестность! О, корабли, которые плывут в никуда! Вы будете плакать?

Она. Навряд ли.

Клоун. Но вам хочется плакать?

Она. Очень.

Клоун. Я поплачу за вас. Я – клоун, мне все можно. Я могу плакать, могу хохотать. Даже могу быть рыжим, и никто не удивится. Очень удобно. Я все могу! (Плачет) Так достаточно?

Она. Нет.

Клоун (рыдает). Подходяще?

Она. Маловато.

Клоун. Больше я не умею, я все-таки мужчина.

Она. Откуда я вас знаю?

Клоун. Вы меня не знаете. Это так кажется. Клоуны все похожи друг на друга. И вообще, когда встречают клоуна, вспоминают о детстве.

Она. Да, да, конечно, я вас видела в детстве. Как же я могла вас забыть?! Я все вспомнила. Вы мне приснились однажды. Вы шли впереди и играли на дудочке. А я бежала сзади по теплым лужам. И мне было хорошо…

Клоун. Вам будет хорошо. Я вынимаю дудочку.

Она. У вас она есть?

Клоун. Клоун не может ходить без дудочки. Это неприлично… Я буду играть, а вы идите за мной.

Она. Куда мы идем?

Клоун (не оборачиваясь). И шепчите, как в детстве, перед сном, когда верят, что все исполнится завтра.

Она. Какое высокое небо, и голос дальней птицы… Куда мы идем?

Клоун. Зеленая трава… Все зелено. Исполнится, что шепчется, что шепчется – исполнится… Вы не шепчете… Шепчите, ну, шепчите! (Играет на дудочке, а она идет за ним и шепчет свою молитву)

Занавес.

Она в отсутствии любви и смерти

Часть первая

На сцене: четыре комнаты, кухня и ванная – это как бы одна огромная малогабаритная квартира. Но это только «как бы», ибо на самом деле все эти помещения принадлежат разным владельцам, все они взяты из разных квартир, в самых разных концах огромного города.

И только первая и вторая комнаты находятся в одной квартире.

Первой комнатой владеет Она: 18 лет, миловидна, не более, одета в серенькие польские джинсы и в голубую байковую кофточку (уличный вариант) или в коротенький серенький балахончик (так она ходит дома). На стене висит еще одна ее любимая вещь – красная поролоновая куртка, оставшаяся со времени ее 14-летия. (Вещи свои она любит, хранит подолгу им верность, высокомерно не замечая, что они старенькие и немодные, ибо с ними у нее всегда что-то связано.) Ее комната – узкий пенал, где помещаются всего три предмета: письменный стол, вечно раскрытая кресло-кровать и магнитофон. Это удобно, потому что можно лежать на кресле-кровати (любимая поза) и доставать до стола, а главное – до магнитофона. Но это и не очень удобно, потому что, задумавшись, она начинает разгуливать по комнате, как по улице: откинутая голова (гордость) и устремленные в небо глаза (сомнамбула), – и оттого она бьется, по очереди, сначала об угол стола (вскрик), потом о кресло-кровать (проклятия!). Это повторяется изо дня в день, но откинутая голова и устремленные в небо глаза остаются.

Окна в ее комнате всегда раскрыты, и комната наполнена немыслимым солнцем (южная сторона) и невообразимым грохотом трассы (дом стоит на шоссе). Она выросла в этом грохоте и совершенно к нему привыкла. Для нее в этом только большое преимущество: она может свободно разговаривать в своей комнате вслух – сама с собой, как с подругой, ибо из-за шума ничего не слышно в той, во второй комнате, которую занимает Ее мать.

Вторая комната – комната ее матери. Проходная, большая и тихая (окна во двор). Здесь все как у всех: трельяж, телефон на полу на длинном шнуре (о который Мать периодически спотыкается), большая тахта (можно залезать с ногами) и зеленое кресло из югославского гарнитура. Ее матери «за тридцать», но Мать – прелестна: она кажется совсем юной в голубеньком несминаемом джинсовом костюмчике.

Третья комната находится на другом конце города и принадлежит Подруге ее матери. Это точно такая же комната, с точно таким же югославским креслом (только желтым). Подруга – сверстница ее матери и одета в точно такой же джинсовый костюм, только Подруге он не идет, потому что подруга маленькая, толстенькая и некрасивая. Естественно, зато подруга очень энергичная и просто ни секунды не может усидеть на месте, все время носится по комнате или убегает в невидимую нам кухню (точно так же спотыкаясь о шнур телефона на полу).