Театральный роман (Сборник)

Потом тьма. Сон кончается.

Сон восьмой и последний

...Жили двенадцать разбойников...

Комната в коврах, низенькие диваны, кальян. На заднем плане сплошная стеклянная стена, и в ней стеклянная дверь. За стеклами догорают константинопольский минарет, лавры и верх Артуровой карусели. Садится осеннее солнце, закат, закат... Х л у д о в сидит в комнате, он сидит на ковре, поджав ноги по-турецки, и разговаривает с кем-то.

Х л у д о в. Ты достаточно измучил меня. Но наступило просветление. Да, просветление. Но ведь нельзя же забывать, что ты не один возле меня. Есть и живые, повисли на моих ногах и тоже требуют. А? Судьба завязала их в один узел со мной, и их теперь не отлепить от меня. Я с этим примирился. Одно мне непонятно. Ты. Как отделился ты один от длинной цепи лун и фонарей? Как ты ушел от вечного покоя? Ведь ты был не один. О нет, вас было много... (Бормочет.) Ну, помяни, помяни, помяни... А мы не будем вспоминать. (Думает, стареет, поникает.) Да. Итак, все это я сделал напрасно. А потом что было? Просто – мгла, и мы ушли. Потом – зной, и каждый день вертится карусель. Но ты, ловец! В какую даль проник за мной, и вот поймал, поймал меня в мешок! Не мучь более меня, пойми, что я решился, клянусь. Лишь только Голубков вернется, я поеду сейчас же. Ну облегчи же мне душу, кивни. Кивни хоть раз, красноречивый вестовой Крапилин! Так! Кивнул! Решено!

Тихо входит С е р а ф и м а.

С е р а ф и м а. Что, Роман Валерьянович, опять?

Х л у д о в. Что такое?

С е р а ф и м а. С кем вы говорили? Ведь в комнате нет никого, кроме вас!

Х л у д о в. Вам послышалось. А впрочем, у меня есть манера бормотать. Надеюсь, что это никому не мешает, а?

С е р а ф и м а (садится на ковер рядом с Хлудовым). Четыре месяца я живу за стеной и слышу по ночам ваше бормотанье. Вы думаете, это легко? В такие ночи я сама не сплю. А теперь уже и днем? Бедный, бедный человек...

Х л у д о в. Хорошо. Я достану вам другую комнату, но в этом же квартале, чтобы вы были под моим надзором. Я продал перстень, деньги есть. Светло в ней, окна на Босфор. Особенного комфорта, конечно, предложить не могу. Вы сами видите – чепуха. Разгром. Проиграли и выброшены. А почему проиграли, вы знаете? (Таинственно указывает за плечо.) Мы-то с ним все знаем. Мне и самому неудобно с вами рядом, но я должен держать слово.

С е р а ф и м а. Роман Валерьянович, вы помните тот день, когда уезжал Голубков? Вы догнали меня и силой вернули, помните?

Х л у д о в. Когда человек с ума сходит, приходится применять силу. Все вы какие-то ненормальные.

С е р а ф и м а. Мне стало жаль вас, Роман Валерьянович, и из-за этого только я и осталась.

Х л у д о в. Мне нянька не нужна, а вам нужна!

С е р а ф и м а. Не раздражайтесь, вы этим причиняете вред только самому себе.

Х л у д о в. Да, верно, верно... Я больше никому не могу причинить вреда. А помните – ночь, ставка... Хлудов – зверюга, Хлудов – шакал? А?

С е р а ф и м а. Все это ушло, и я забыла, и вы не вспоминайте.

Х л у д о в (бормочет). Да, да, да... Нет, мне приходится вспоминать. А впрочем, помяни, помяни... не будем вспоминать.

С е р а ф и м а. Ну вот, Роман Валерьянович, я всю ночь думала... Надо же на что-нибудь решиться. Скажите, до каких же пор мы будем с вами этак сидеть?

Х л у д о в. А вот вернется Голубков – и сразу клубочек размотается. Я вас сдаю ему, и каждый тогда сам по себе, врассыпную. И кончено. Душный город!

С е р а ф и м а. Ах, каким безумием было отпустить его тогда! Никогда себе этого не прощу! Ах, как я тоскую по нем! Это Люська, Люська виновата... Я обезумела от ее упреков... А теперь не сплю так же, как и вы, потому что он, наверно, пропал в скитаниях, а может быть, и умер.

Х л у д о в. Душный город! И это позорище – тараканьи бега! Все на меня валят, будто я ненормален. А зачем, в самом деле, вы его отпустили? Деньги там какие-то, у этого вашего мужа?

С е р а ф и м а. Нет у меня никакого мужа, забыла его и проклинаю!

Х л у д о в. Ну, словом, что же делать?

С е р а ф и м а. Будем смотреть правде в глаза: пропал Сергей Павлович, пропал. И сегодня ночью я решила: вот казаков пустили домой, и я попрошусь, вернусь вместе с ними в Петербург. Зачем я, сумасшедшая, поехала?

Х л у д о в. Умно. Очень. Умный человек, а? Большевикам вы ничего не сделали, можете возвращаться спокойно.

С е р а ф и м а. Одного я только не знаю, одно меня только и держит – это что будет с вами?

Х л у д о в (таинственно манит ее пальцем. Она придвигается, и он говорит ей на ухо). Только тсс... вам-то ничего, а за мной контрразведка по пятам ходит, у них нюх... (Шепчет.) Я тоже поеду в Россию, можно ехать сегодня же ночью. Ночью пойдет пароход.

С е р а ф и м а. Вы тайком хотите, под чужим именем?

Х л у д о в. Под своим именем. Явлюсь и скажу: я приехал, Хлудов.

С е р а ф и м а. Опомнитесь, вас сейчас же расстреляют!

Х л у д о в. Моментально. (Улыбается.) Мгновенно. А? Ситцевая рубашка, подвал, снег... Готово! Тает мое бремя. Смотрите, он ушел и стал вдали.

С е р а ф и м а. А! Так вот вы о чем бормочете! Вы хотите смерти? Безумный человек! Останьтесь здесь, может быть, вы вылечитесь?

Х л у д о в. Я вылечился сегодня. Я совершенно здоров. Не таракан, в ведрах плавать не стану. Я помню армии, бои, снега, столбы и на столбах фонарики... Хлудов пройдет под фонариками.

Громкий стук в дверь. Она тотчас открывается, и входят Г о л у б к о в и Ч а р н о т а. Оба одеты в приличные костюмы. В руках у Чарноты чемоданчик. Молчание.

С е р а ф и м а. Сережа!.. Сережа!

Ч а р н о т а. Здравствуйте! Что же вы молчите?

Х л у д о в. Ну вот они. Приехали. Я же говорил вам...

Г о л у б к о в. Сима! Ну что же, Сима, здравствуй!

Серафима обнимает Голубкова и плачет.

Х л у д о в (морщась). Пойдем, Чарнота, на балкон, поговорим. (Уходит с Чарнотой за стеклянную стену.)

Г о л у б к о в. Ну не плачь, не плачь. О чем ты плачешь, Серафима? Вот я, я вернулся...

С е р а ф и м а. Я думала, что ты погиб! О, если б ты знал, как я тосковала!.. Теперь для меня все ясно... Но все-таки я дождалась! Ты теперь никуда больше не поедешь, я тебя не отпущу.