Тебе держать ответ

Когда слуга принёс грог, леди Эмма отобрала у него поднос и отослала прочь. Налила сама Грегору и себе, двигаясь с лёгкостью и грацией, которые были свойственны ей и теперь, в семьдесят два года, почти в той же степени, что и пятьдесят лет назад, когда совсем юный ещё Грегор Фосиган впервые увидел сестру своего отца, рано овдовевшую и пожелавшую вернуться в родительский клан. Она так и не вышла замуж второй раз, не родила детей. Она всегда была рядом с ним, с его собственными жёнами и детьми, когда они появлялись, а потом умирали. Грегор Фосиган смотрел на её сухие, маленькие ручки, ловко управлявшиеся с тяжёлой серебряной посудой, и в тысячный раз за эти годы думал, что боги сыграли с ними злую шутку, родив от одной крови.

— Вот так. Пей. Ты как мальчишка, Грегор, даром что весь облысел, и загонять себя позволяешь, будто мальчишке. Ну почто ты бегаешь на эту стену каждый день? На что ты там смотришь?

Он никому не говорил, что ходит туда каждый день. А она так и не избавилась от дурной привычки за ним шпионить, хотя он сто раз приказывал ей прекратить.

Он не ответил на её вопрос, но ответа и не требовалось — леди Эмма его знала. Она сердито вздохнула, помешивая ложечкой специи в гроге. За окном чуть слышно шелестел дождь, зал полнился ароматом корицы.

— Эмма, когда мы успели так постареть?

Она передёрнула острыми, костлявыми плечами — они и в юности были такими. Она никогда не была красавицей, и потому перенесла пору увядания много легче, чем другие женщины. В некотором смысле за все эти годы она не изменилась вовсе. Может быть, поэтому лорду Грегору, глядя на неё, так трудно было поверить в возможность конца.

— Всегда-то ты всё замечаешь последним, Грегор, — фыркнула леди Эмма и приложилась к кубку. Потом спросила: — Ты ведь и правда любил этого мальчика, да?

Она всегда смотрела в корень, всегда умела спросить, и никогда он не мог злиться на неё за это. Любил ли он этого мальчика?.. Наверное. Иначе не отдал бы ему Магдалену. Прочие — те, кто знали его хуже, чем Эмма — могли строить какие угодно домыслы, но на самом деле он отдал за него Магду, а не Лизабет, именно потому, что любил Магду больше.

— Ты всегда был сентиментальным дурнем, — проворчала Эмма. — А с годами стал ещё глупей. Без меня бы ты совсем раскис и, чего доброго, ещё в том году сделал его своим наследником.

— Не говори ерунды, — не выдержал он наконец — порой она уж совсем забывалась.

Кто угодно, кроме Эммы, прикусил бы язык от его окрика. Но не она. Они оба помнили, как полвека назад она отчитывала его за то, что он перевернул чашу с вином и испортил ей платье.

— А что, скажешь, нет? Ты принял его в клан, отдал ему свою дочь. Ты пьянствовал с ним ночи напролёт и потворствовал глупым сплетням, которые ходили о вас в городе. Ты прощал ему такое, за что любому другому снял бы голову. Неужто ты впрямь думал, что он никак не воспользуется этим? Побойся богов, Грегор! Он ведь внук своего деда. Ты всегда это знал.

— Он прежде всего сын своего отца.

— А, этого… как же его там звали-то… ох, Тафи, совсем память у меня отняла… Роберт?

— Ричард.

— А, верно — лорд Ричард из клана Эвентри. Первый и последний Эвентри, которого ты сумел-таки загнать себе под сапог. Я говорила тебе, что они все бешеные, нельзя было с ними связываться. Ричард, да, конечно… с чего это я назвала его Робертом?.. А! Роберта! Её ведь Робертой звали, верно?

Он молча кивнул. Леди Эмма удовлетворённо вздохнула и откинулась на спинку кресла.

— Видишь, кой-что ещё помню… Роберта Эвентри. В девичестве… ох… Карлайл! Карлайл в девичестве? — Не получив ответа, она засмеялась так довольно, словно получила неопровержимое подтверждение своих слов. — Роберта из клана Карлайл, в замужестве — леди Эвентри, супруга лорда Уильяма! Видишь, Грегор, я всё помню.

— Я тоже, — сказал он. «Ах, дорогая, любимая тётушка, ты никогда не была так глупа, как старалась казаться. Зачем же ты теперь делаешь это со мной? Чего добиваешься?..»

Дело ведь не в Роберте Эвентри. В ней тоже, но… не только в ней. О да, юный, сильный, богатый Грегор Фосиган был до глубины души оскорблён, когда эта своенравная девчонка из второстепенного клана отдала предпочтение не ему, а уже тогда безумно старому (сорок лет казались двадцатилетнему Грегору порогом могилы), уродливому и злобному лорду Уильяму. Он бы отчасти утешился, если бы Роберту отдали за него против её воли, но это было не так. Она его любила. Она родила ему троих сыновей в первые же три года, и, Грегор знал это, именно она подогревала в своём муже неприязнь к Фосиганам. Уильям Эвентри был хотя и свиреп, но благороден до безрассудства, и с радостью пошёл бы на мировую с проигравшим соперником из одного только желания скрасить ему горечь поражения. Но Роберта не позволила этого. Она ненавидела Грегора Фосигана, ненавидела так же сильно, как он её любил. Он так и не понял, что именно в нём вызывало в ней столь сильную неприязнь. Но её слова, сказанные ему в день его сватовства, и теперь, почти полвека спустя, всё так же звучали в его голове. Он столько обещал ей… так умолял… он сказал, что станет конунгом и сложит к её ногам весь мир. А она выслушала и сказала: «Если отец отдаст меня за вас, я убью себя».

Он так ей этого и не простил.

Но всё же нет, не только в Роберте Эвентри было дело. Дело было также и в её муже Уильяме, противившемся вступлению Фосиганов в Сотелсхейм. Дело было в их детях — красивых, сильных, умных сыновьях, рождавшихся у этих двоих, которых Грегор Фосиган ненавидел с равной силой — тогда как у него самого в то время вовсе не было детей из-за бесплодия первой жены, а от второй родилась только Лизабет. Квентин появился на свет уже после смерти лорда Уильяма, и тот отошёл в могилу с лютой, хотя и глубоко похороненной ненавистью лорда Фосигана, на которую отвечал ненавистью столь же сильной, но куда более благородной. Ох эти Эвентри! Всё-то у них получалось делать благородно — даже ненавидеть. Грегор Фосиган так не умел. Он завидовал, он был оскорблен отвергнутым чувством и отвергнутой дружбой и ненавидел именно за это. Самая сильная неприязнь рождается из отвергнутой привязанности.

Поэтому двенадцать лет назад он выбрал именно Эвентри для того, чтобы стравить Одвеллов с бондами. То, что Ричард, единственный сын Уильяма и Роберты, уцелевший после эпидемии чёрной оспы, успел присягнуть клану Фосиган, не имело значения — эта присяга утешила оскорблённую гордость Грегора лишь отчасти. Он хотел уничтожить Эвентри. Они вообще не имели права родиться — никто из них. Роберта должна была достаться ему, и это были бы его сыновья… и его внуки.

Когда четыре года назад к нему пришёл юноша, называвший себя Никто из города Эфрин, Грегор Фосиган первым делом отрядил своих осведомителей на тщательнейшее расследование его происхождения и личности. Слишком складным выглядело совпадение. Выяснить удалось немного. К заговору Макатри он не имел никакого отношения и, похоже, действительно узнал о нём случайно — двое конюшенных мальчишек, посвящённых в сговор с целью убийства конунга на охоте, слишком громко трепали языками в придорожной таверне. Вместо того чтобы шантажировать их, Эд Эфрин направился прямиком к Фосигану. Прежде чем оказаться в том трактире — и так удачно оказаться, Молог его дери! — он путешествовал, а вернее, бродяжничал где-то за Косматым морем. Побывал в разных странах, включая Фарию, в которой задержался дольше всего. Он почти пять лет прослужил у одного фарийского лекаря, читавшего лекции в крупнейшем университете Ильбиана. Служба у образованного, если не сказать выдающегося человека могла объяснить выговор и манеры Эда Эфрина, который называл себя безродным, но вовсе не выглядел таковым. Откуда и когда он прибыл в Фарию, оставалось неизвестным довольно долго; наконец (Эд уже почти год пробыл в Сотелсхейме, когда до конунга дошла эта весть) выяснилось, что много лет назад он пятнадцатилетним мальчишкой отплыл из Кейна на торговом судне, шедшем в Фарию, и, нанимаясь, сказал, что видел своими глазами «Светлоликую Гилас». Конунг помнил этот давний амбициозный проект Эли Бьярда, провалившийся шумно и довольно зловеще, когда уже полностью готовый к отплытию корабль сгорел дотла прямо в порту. Расследование, проведённое в Эфрине, доказало, что мальчик действительно прослужил неделю на этом корабле. Однако дальше его следы терялись бесследно. Всем ищейкам Грегора Фосигана не удалось узнать, как и когда он попал в Эфрин, откуда пришёл и каково его настоящее имя.

Впрочем, к тому времени лорд Грегор уже получил ответ на последний вопрос.

Он сразу, с первой же встречи заметил внешнее сходство. Не с отцом и не с дедом, как теперь многие утверждали. Нет. Он был похож на Роберту. Именно поэтому конунг выслушал его в первый день и даже последовал его совету. Это спасло лорду Грегору жизнь и одновременно смутило его. Если этот мальчик — действительно Эвентри, то почему он спас конунга, вместо того чтобы позволить ему погибнуть? Может быть, он не знал, кем на самом деле был организован набег на его клан?.. Но он знал, во всяком случае, догадывался, и Фосиган вскоре окончательно в этом убедился, напоив мальчишку и вызвав на откровенный разговор. Конунг не называл никаких имён и не задавал вопросов. Просто рассказал, как двенадцать лет назад изыскал способ стравить двух своих главных врагов — клан Одвелл и непокорных бондов, — посредством третьего, тайного врага, которого лорд Грегор, даже покорив, так и не смог простить. Он не мог простить Уильяма и Роберту Эвентри. Не мог простить их одержимости друг другом и тем, что они называли честью и свободой. Не мог простить им их детей и их внуков, украденных ими у него.

Один из этих внуков сидел, откинувшись на спинку кресла, и смотрел на него прищуренным, насмешливым взглядом.

Ему как будто было всё равно.

Тогда-то Грегор Фосиган и совершил ошибку, за которую платил теперь, каждый день выходя на крепостную стену своего города. Он позволил себе поверить в чужую слабость, трусость и зависимость. И позволил себе полюбить, потому что только таких — слабых и зависимых — он любить и умел. Признавшись Адриану Эвентри в своих преступлениях перед его кланом и не получив в ответ ожидаемой злости и ненависти, лорд Грегор вообразил, будто превратил его в свою собственность. Мальчишка приполз к нему на брюхе, отказался от родового имени, вступил в клан Фосиган — он не был больше Эвентри, но в то же время был. Случись это не теперь, а пятнадцать лет назад, до рождения Квентина, Фосиган безжалостно уничтожил бы Адриана Эвентри, так же, как уничтожил весь его род. Но годы, подоспевшее наконец собственное счастье и свершившаяся месть смягчили ненависть — и обострили вину. Боги были на стороне Фосигана и наглядно это показали: Уильям Эвентри потерял жену, потом умер сам в горе и позоре, доведя до петли собственную дочь, его сыновья, кроме самого слабого и безвольного, умерли вместе с ним. А Фосиганы жили. Их не брала оспа, они плодились, они крепко сидели в новообретённом Сотелсхейме и были на вершине мира. Они процветали, тогда как враги их переживали горе, отчаяние, гибель. И настал миг, когда Грегор Фосиган подумал, что, быть может, был к ним чересчур жесток. Счастливые столь же великодушны, сколь жестокосерды несчастливые.