Тебе держать ответ

Он не шевельнулся, когда Грегор Фосиган положил багровую, но по-прежнему сильную ладонь ему на руку и стиснул её с такой силой, что Эд задержал дыхание. Это не было рукопожатием — скорее, попыткой причинить всю возможную боль, какую только мог причинить умирающий старик молодому и сильному мужчине.

— Ты не отдаёшь себе отчёта в том, что начнётся, когда ты победишь. Думаешь, посадят тебя на трон — и дело сделано? Знаю, к тебе пришли бонды, септы Одвеллов, даже мои септы… но не все. Далеко не все. Ты сумел посеять смуту даже в Анклаве, проклятый Шион дошёл до Нижних ворот, прежде чем верные жрецы Гилас схватили его и разогнали чернь, которую он поднял. И ты думаешь, после гибели моего клана они вот так просто придут к тебе на поклон? Нет, мой милый Эдо. Ты ввергнешь Бертан в новую войну, ещё кровавее прежней. Потому что юг под моей пятой сидел смирно, но теперь взбаламучен и он. Ты станешь мной, ты запрёшься в этих стенах и будешь смотреть, как они дерут глотки друг другу. И всё повторится заново. Слышишь, с тобой будет то же, что и со мной! Если бы могло быть иначе, я бы сделал это сам.

Эд слушал задыхающийся хрип этого разъярённого, злорадствующего старика, который и на пороге могилы неприкрыто торжествовал оттого, что оставит своему врагу и убийце в наследство не меньше хлопот, чем получил от него сам. Пока он говорил, его рука сжималась на руке Эда всё крепче. Закончив, он в изнеможении откинулся назад, хватая воздух перекошенным ртом, откинулся и разжал пальцы.

Эд, не отводя от него глаз, отёр кровь, выступившую на его коже там, где побывали ногти великого конунга.

— Вы знаете, мой лорд, — проговорил он после долгой тишины, — я прожил большую часть жизни в убеждении, что один человек способен изменить всё. Это нелегко, ни для него, ни для тех, кого он губит на своём пути. Когда-то я хотел быть всем сразу… помочь сразу всем, спасти сразу всех. Но так не бывает. Всегда надо выбирать, кем быть и чем жертвовать. Вы в ответе за всё это наравне со мной. Напишите приказ лорду Ортойе о сдаче города. Велите ему открыть ворота и остановите то, что сейчас происходит по нашей с вами вине. Вы закрыли ставни, мой конунг, здесь не слышно того, что происходит внизу… позвольте вам помочь.

Фосиган протестующе захрипел, но Эд уже встал и шёл к окну. Дневной свет ворвался в спальню конунга, ударив и ослепив самого Эда. Он услышал хрип — и подумал, что, быть может, этим убил лорда Грегора. Ему было жаль. Господи, ему было так жаль! Но он знал, что должен делать, и знал давно.

— Слушайте. Слушайте, мой лорд. Вы не можете видеть отсюда огня и дыма, но хоть послушайте…

Тяжёлое, частое дыхание рвалось из-за полога кровати, словно узник, жаждущий воли. Эд снова подошёл к кровати и отдёрнул полог.

— Поверьте, мой лорд, я ненавижу себя точно так же, как вы. Но это не снимает с нас наших долгов. Когда-то богиня Янона сказал мне, что я должен спасти Бертан от мора. И я делал это, не считаясь с ценой. Но больше я так не могу. Не могу и не хочу, понимаете? Не хочу больше убивать, чтобы спасти. Я слишком долго это делал.

— Твой брат, — прохрипел конунг, корчась на постели в тени Эда, падавшей на его лицо. — Твой Анастас… он был на корабле Бьярда. На «Светлоликой Гилас», когда она сгорела. Мне донесли шпики, которых я приставил к Бьярду. Они встречались там, когда корабль подожгли. Это ведь был ты? Ты его сжёг?

Что-то опалило ему лицо. И глаза. И душу — то, что осталось от души, — так ожгло, словно он снова ощущал жар взрыва, настигший его даже глубоко под водой.

Конунг засмеялся. Он смеялся, когда Адриан Эвентри наклонился к нему и сказал одними губами:

— Простите меня за Магдалену. Я не хотел. Я не знал, что она меня так любила.

И ушёл, оставив за спиной пропахшее смертью ложе, затихающий смех мертвеца и настежь распахнутое окно.

Эмма и Лизабет Фосиган, две женщины, любившие Грегора Фосигана, сидели в предпокое. Обе они обернулись на звук шагов.

— Лизабет, — сказал Адриан, — ты должна снова пройти ходом и привести сюда Квентина. Ты сможешь сделать это?

Она кивнула, напряжённо, но спокойнее, чем он ждал.

— Леди Эмма, — Эд повернулся к старухе, смотревшей на него холодным, строгим взглядом, — позаботьтесь о лорде Грегоре. Облегчите ему… что можно облегчить. И, если вам дорог ваш внук, ваш клан и ваш мир, никого не впускайте сюда, пока…

— Пока всё не будет кончено, — спокойно закончила та.

Эд, поколебавшись, кивнул. Леди Эмма подарила ему сухую улыбку.

— Я постараюсь сделать всё быстро, — негромко проговорила она. Эд поцеловал её руку, потом, не удержавшись, сжал.

— Спасибо, что доверяете мне, — прошептал он. Леди Эмма коротко кивнула. Не оборачиваясь, сказала:

— Лизка, ты ещё здесь? Бегом за Квентином, бестолочь.

— А вы, Тиннетри, — повернулся Эд к камергеру, — принесите мне бумаги и чернил. Много. И заодно пришлите писарей, так дело быстрее пойдёт.

— Люди Фосигана не послушаются приказов Эвентри, — угрюмо сказал тот.

— Разумеется. Но они послушаются приказов Фосигана. Я прошу вас, поторопитесь.

Лизабет вернулась час спустя, когда циркуляры о прекращении сопротивления, адресованные воинским частям Сотелсхейма и Анклаву, были дописаны. Писарь усердно скрипел пером, выводя слова последнего экземпляра, когда в малый зал, где Адриан сидел во главе стола и армии переписчиков, вошёл Квентин. Он прихрамывал, держась рукой за раненый бок, — пешая прогулка под землёй явно не пошла ему на пользу. «Прости, мальчик, но тебе придётся потерпеть, — мысленно сказал ему Адриан. — Тебе придётся быть сильным. Куда сильнее, чем ты бы хотел».

Он не стал ждать, пока Квентин приблизится, и подошёл к нему сам. Положил руки ему на плечи, посмотрел в недоверчивые, враждебные, растерянные глаза.

И понял, что к этому, именно к этому шёл последние двенадцать лет.

— Квентин, — сказал Адриан Эвентри своему преемнику, — я должен рассказать тебе кое-что очень важное.

Первый в истории Бертана штурм Града Тысячебашенного, начавшийся одиннадцатого дня третьего летнего месяца года 826-го, завершился ещё до вечерней зари. Соединённая армия свободных бондов, разъярённая вероломным покушением на своего предводителя, прорвалась сквозь ворота Нижнего города, открытые — как выяснилось много позже — изнутри самими же горожанами. Они хотели приветствовать Эвентри — но Эвентри на приветствие ответили погромами, огнём и мечом. Страшное побоище прокатилось по Нижнему городу, где жила беднота, рыбаки и ремесленники, а также нищие, мошенники и проститутки. Весёлый квартал пострадал больше всех — он был сожжён дотла, и от борделя «Алая подвязка», в котором год назад едва не был убит Адриан Эвентри, осталась лишь горстка золы. Пройдя по бедным кварталам и обращая их по пути в руины, войско бондов обрушилось на Верхнюю стену. Сотелсхеймцы, успев опомниться, защищали её отчаянно, но бонды, вкусившие наконец после затяжного ожидания крови, также не хотели отступать. Крик, плач, брань, проклятия стояли по долине, окружавшей самый безопасный город на свете.

За час до вечерней зари лорды-командиры клана Фосиган получили письменные приказы сложить оружие и сдаться войску бондов. Приказы эти были подписаны: «Квентин, лорд Фосиган».

Лорд Грегор умер в полночь, почти в полном одиночестве — при нём была только его тётка, леди Эмма. В четверть первого она вышла из покоев своего племянника, всё такая же прямая и безмятежная, и велела Тиннетри готовить обмывание. Квентин Фосиган, к тому времени ещё не пришедший в себя от того, что услышал из уст Эда, узнал о смерти своего отца лишь утром, когда эту новость огласили всему городу, ошарашенному, потрясённому, затихшему в ожидании новой бури.