Тебя искал

– Но ной. Градусник, - перебрала я пальцами перед его носом, и, наконец, получила то, что мне было нужно. – Тридцать семь и три, помиранец. Симулируешь, что ли?

– Это ты читать не умеешь. Там без запятой.

– Триста семьдесят три? Тогда тебе нужно обтирание, потому что жаропонижающих у тебя нет. Поверим тому, что видим или перемерим? Мне кажется, что у тебя гораздо выше температура – ты очень горячий.

– Да, я такой, - прогнусавил он самоуверенно с легкой улыбочкой на губах. – Можешь лампу погасить? Глазам больно.

– Да, сейчас, - выключила лампу, к которой он был повернут лицом. – Так нормально?

– Угу. Втыкай. Только нормально, - поднял Матвей руку, чтобы я вновь поставила ему градусник.

В этот раз от градусника с зайцем остались только уши, остальное – исчезло в волосатом ковре.

– Тридцать восемь и семь.

– Опять неправильно читаешь. Там без запятой.

– Теперь точно нужно обтирание или хотя бы мокрую повязку на лоб.

– Делай, что хочешь, только не мешай мне спать.

Спустилась вниз, ещё раз порылась в аптечке, но ничего не нашла. Только пакетики с солодкой. Было ещё обезболивающее, но оно оказалось просроченным.

Налила в небольшой таз прохладной воды, в ванной комнате на первом этаже нашла маленькое чистое полотенце и со всем этим набором вернулась в комнату, где спал Матвей.

Оставила таз на тумбочке закатала рукава мужской толстовки и мягко разбудила Матвей, убрав со лба его волосы. Даже волосы показались горячими.

– Эй. Перевернись на спину.

– М? Зачем? – пьяный взгляд с трудом сосредоточился на моём лице.

– Так надо. Либо обтирание, либо «скорая». Выбирай.

– Я так и на клизму могу согласиться, если альтернативой каждый раз будет «скорая».

– А почему ты против «скорой»? Квалифицированные медики явно лучше, чем я.

– Они уколы ставят. Не хочу.

– Трусишка, - хохотнула я. Слушая его гнусавый голос, даже злиться не получалось.

– Садись, - приподнял Матвей голову.

– Куда?

– Туда. Чтобы я башкой лёг тебе на колени.

– Зачем?

– Я откуда знаю? Мне мама так обтирание делала.

– Ну, ладно, - повела я плечами и села у изголовья кровати. – Хотя, я бы и постоять могла.

– Не гунди, а. Башка трещит, - положил Матвей свою голову мне на колени и, шумно вдохнув, подобрал сопли. – Ну. Втирай. Что у тебя там?

– Вода и тряпка. Можешь спать.

– Угу.

Снова убрала со лба его волосы, смочила в тазике полотенце, выжала и приложила к горячему лбу. Матвей поморщился – видимо, ощущения от мокрого холодного полотенца на голове не самые приятные.

– Что это за тряпка? – спросил он с закрытыми глазами, пока Ириска вновь устраивалась на его груди поверх одеяла. – Чистая?

– Можешь не волноваться. Я лично ее простирнула сразу после того, как отмыла Ирискино дерьмо.

– Я хочу волноваться, но у меня нет сил. Так что я охренительно спокоен.

– Счастье-то какое, - заметила я иронично. – Слушай, не хочешь «скорую», давай позовём кого-нибудь из твоих родственников или знакомых. Пирсюху например…

Зачем я постоянно о ней вспоминаю?

– Сейчас ночь. Никто не приедет. Можешь просто перевесить свои серьги на соски, чтобы мне стало легче. Заодно Сосиска с твоими висюльками поиграет. Я про серьги, если что.

– Дурак, - хохотнула я, шутливо накрыв его глаза влажным полотенцем.

– Во-во! Вот так оставь. Кайф.

– Так нормально? – спросила я, приложив к шее Матвея влажное полотенце.

Его мелко потряхивало, и это мне совсем не нравилось.

– Угу, - протянул он в полудрёме и положил свою горячую ладонь поверх моей кисти. – Какая у тебя холодная рука! Оставь тряпку, потрогай здесь, - приложил он мою ладонь к своему лбу и перевернул тыльной стороной, когда ты согрелась от его кожи. – Всё, срок твоей холодной годности истёк.

– Слушай, Матвей, может, тебе сходить в прохладный душ или на улицу ненадолго выйти. Или, может, вообще догола раздеться и уксусом обтереться?

На последних моих словах глаза Матвея открылись и сосредоточились на мне.

– Ты что-то сказала про раздеться догола? Хочешь увидеть, насколько волосато моё лукоморье и каков там дуб?

– Ты дурак?

– А жаль. Там чудеса…

– Там леший бродит… - продолжила я на автомате.

– Ну, ни то, чтобы он там прям бродит сейчас. Так, кимарит. Скукожившись. Как бомж у батареи.

– Фу, боже! – спрятала я своё лицо в ладонях и откинулась на спину на постель в приступе тихого смеха, пока на моих коленях смеялся Матвей. – Моя жизнь больше не будет прежней. Как это развидеть?

– Ты уже представила? – дразнил меня Матвей и, поймав за руки, потянул обратно в сидячее положение.

– Я просто вспомнила, как выглядят бомжи. Не думала, что после тридцати у мужчин там всё настолько запущенно.

– Мне еще не после тридцати. Только-только тридцать исполнилось.

– Мм, пацан совсем, - усмехнулась и снова смочила полотенце, чтобы приложить его ко лбу мужчины, но сначала коснулась его ладонью. – Ты уже кажешься не таким горячим, как раньше.

– Опять шутки про мой возраст?

– И про него тоже.

– Издеваешься? – серые глаза смотрели в мои. Лёжа головой на моих коленях, Матвей казался мне совершенно уязвимым. Как ребенок, который, ко всему прочему, еще и с соплями.

– Хочешь я устрою тебе издевательство, которое ты сам же с собой и будешь делать? – хитро спросила я.

– Ты будешь издеваться надо мной моими руками? Это невозможно. Я себя любимого не обижу.

– Ну-ну, - ехидно ухмыльнулась я. – А ты знал, что человек абсолютно всегда видит свой нос? Куда бы ты ни посмотрел, всегда видишь кончик своего носа, просто настолько к нему привык, что не замечаешь.

– И что?

– Ничего, - хмыкнула я нарочито равнодушно. – Посмотри по сторонам. Видишь, что-нибудь необычное?

Чуть нахмурившись, Матвей слегка покрутил головой и посмотрел на стены и потолок.

– Расколдуй, ведьма! Какого хрена я начал видеть свой нос?

– Живи теперь с этим, - почти зловещим голосом поглумилась я над Матвеем, который начал плющить нос пальцем и смотреть по сторонам снова.

В какой-то момент, продолжая возмущаться «сломанной картинке», он закашлялся, едва не сломав своим затылком мою бедренную кость.