Теккерей в воспоминаниях современников

Нам остается только предложить читателю открыть дверь, войти и познакомиться с героем этой книги, знаменитым автором "Ярмарки тщеславия", замечательным человеком, настоящим джентльменом, прожившим короткую, но такую достойную жизнь.

Е. Гениева

ТЕККЕРЕЙ В ВОСПОМИНАНИЯХ СОВРЕМЕННИКОВ

ЖИЗНЬ, ТВОРЧЕСТВО, ЛИЧНОСТЬ ТЕККЕРЕЯ

ДЖОРДЖ ВЕНЕЙБЛЗ

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О ШКОЛЬНЫХ ГОДАХ ТЕККЕРЕЯ

Наше с ним знакомство свежо в моей памяти, но биографических сведений я могу дать о нем очень мало. В школу он поступил совсем маленьким миловидный, кроткий и довольно робкий мальчуган. По-моему, школьная жизнь в целом была ему малоприятна. Хотя впоследствии он превосходно знал латынь, в школе он особыми успехами не отличался, и, мне кажется, характер директора Рассела, человека энергичного, сухого и строгого, хотя и не злого, был слишком уж противоположен его собственному. Мальчики, успевшие узнать его поближе, относились к нему очень хорошо, но крикет и другие игры ему не давались, да, по-видимому, и не нравились... Он уже приобрел известность легкостью, с какой слагал стихи, главным образом пародии. Помню я теперь лишь одну строчку пародии на стихотворение Л. Э. Л., в котором воспевались "фиалки, темно-синие фиалки". У Теккерея же была "капуста, ярко-зеленая капуста", и нам это казалось верхом остроумия. Он принимал участие в планах издания школьного журнала, но из этой идеи ничего не вышло, и писал для него стихи, о которых помню только, что в своем роде они были недурны. Когда гораздо позднее я сошелся с ним ближе, то постоянно замечал ту же чувствительность натуры, которая отличала его в детстве. В первых своих книгах он постоянно называл Чартерхаус "Койней" и "Смитфилдом". Но когда к нему пришли слава и благосостояние, память его смягчилась, и "Бойня" превратилась в "Серых Монахов", где кончил свои дни полковник Ньюком.

ЭДВАРД ФИЦДЖЕРАЛЬД

ИЗ ПИСЕМ

Теккерею 5-9 октября 1831 года

за окном выл ветер и почему-то я вспомнил Уилла Теккерея, на душе у меня потеплело, и наружу вырвалось нижеследующее:

Мне не хотелось жить - я друга не имел,

И слышал, не для смертных счастливый тот удел.

Холодные, пустые, назвавшись вдруг друзьями,

Тенями мне являлись, чтобы скрыться прочь тенями.

Но все-таки я дожил до радостного дня,

Когда нашел я Уилли, а он нашел меня.

Подумаю об Уилли, и на душе светлей,

Огонь пылает жарче, вино куда вкусней

Джону Аллену 7 декабря 1832 года

В Лондон приехал Теккерей удивительно вовремя, чтобы разогнать мою хандру. Такой же добродушный и добросердечный, как всегда.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ТОМАСА РАЙТА

ок. 1832 года

Большой талант, но мало настойчивости и целеустремленности; в чувствах - равнодушен, почти холоден; отчаивающийся ум; быстр, почти нетерпелив; очень разборчив в привязанностях; редкая естественность и огромный недостаток уверенности в собственных силах.

У.-Б. Донну 23 октября 1836 года

Теккерей женился и счастлив ужасно.

У.-Ф. Поллоку 20 июля 1839 года

По вашему совету перечту Граммона еще раз. О нем хорошо отзывается и Теккерей, но он от природы предрасположен к грязи и безнравственности.

Фредерику Теннисону 12 июня 1845 года

Однако, если хотите узнать что-нибудь о выставке, загляните в номер "Фрэзер мэгезин" за этот месяц - там есть о ней статья Теккерея, очень остроумная. На днях встретил на улице Стоуна. Ухватив меня за пуговицу, он с величайшей искренностью и нарастающим жаром принялся втолковывать мне, что очень любит старину Теккерея, но тем не менее эти ежегодные его резкости хоть кого угодно выведут из терпения, хотя он (Стоун), разумеется, оскорблен не за себя, но за своих друзей - Чарлза Ландсира, Маклиза и прочих. Стоун под гнетом вынужденного хладнокровия совсем раскипятился и в заключение заявил, что Теккерей своего добьется - в один прекрасный день кто-нибудь из этих Апеллесов выдерет его публично хлыстом... А старина Теккерей тем временем смеется надо всем этим, идет своим путем, утром усердно пишет для полдесятка журналов и газет, а вечером обедает, пьет и разговаривает, умудряясь сохранять свежий цвет лица и неизменную бодрость духа при такой-то свистопляске размышлений и обжорства, которая любого другого человека уложила бы в гроб уже два года назад.

Фредерику Теннисону 4 мая 1848 года

Теккерей преуспевает на своем поприще - пишет роман, выходящий выпусками, - "Ярмарка тщеславия" - очень скучный, как мне показалось по началу, но с каждым выпуском становится все лучше, и есть в нем просто чудесные вещи. Говорят, он стал знаменитостью - посещает Холланд-Хаус и Девоншир-Хаус, и по какой-то причине не желает написать мне хотя бы словечко. Но я убежден, что все-таки не потому, что его приглашают в Холланд-Хаус.

Фредерику Теннисону 7 декабря 1849 года

В Лондоне я повидал беднягу Теккерея - он очень медленно поправляется от желчной лихорадки, которая его чуть не убила... Публика в целом сочла, что "Пенденнис" чем дальше, тем становится скучнее, и признаюсь, я думаю точно также. Ему следовало бы воспользоваться болезнью, чтобы вовсе его бросить. Он сам говорил мне в июне, что роман ему надоел, так чего же требовать от читателей?

Фредерику Теннисону 17 апреля 1850 года

Теккерей вращается в столь большом свете, что я теперь его боюсь, а я ему надоел, и мы удовлетворяемся тем, что поглядываем друг на друга издалека. Кроме вас, Альфреда Спеддинга и Аллена, я больше никого видеть не хочу.

Фредерику Теннисону декабрь 1851 года

Теккерей говорит, что начинает уставать от необходимости быть остроумным и от большого света.

У.-Б. Донну 19 апреля 1852 года

Вернувшись сегодня в Ипсуич, я нашел... письмо от Теккерея, которое поставило бы в тупик всех критиков его произведений - до того оно полно прежних добрых чувств. Пишет, что он "танцует на провисшей проволоке в Глазго".

Теккерею 15 ноября 1852 года

Милейший мой старина Теккерей, получил вашу записку - и даже не осмеливаюсь взять ее со стола передо мной и перечитать. Отчасти она трогает меня, как те старые письма, которые - помните, я говорил вам - я сжег нынешней весной, а почему? Мне было очень стыдно, такие они добрые. Если мы когда-нибудь попадем в мир иной, вы, быть может, узнаете, почему все это так, а мне больше не следует говорить о том, что я столь часто пытался вам объяснить... Вообще же я искренне убежден, что нет в мире человека, который любит вас (по-своему, разумеется) сильнее, чем я. Теперь, когда вы уехали из Англии, мне стало отчасти понятно, что я почувствовал бы, если бы вы умерли... Вернетесь вы, и видеть вас я буду не чаще, чем прежде. Но не потому, что мне недостает любви к вам, а потому, что мы живем в столь разных мирах, и мне мучительно досаждать кому-либо своей скучной серостью, которую и сам я лишь с трудом терплю. С каждым днем жизнь представляется мне все большей бессмыслицей и полнейшим провалом... Но прощайте, прощайте, милейший мой старина Теккерей, и не сомневайтесь (за это я ручаюсь), что я, пока жив, искренне ваш Э. Ф.

Э.-Б. Кауэллу 22 января 1857 года

Я уже пять недель в своей старой лондонской квартире и совсем один. Никого из друзей я не видел... Как ни странно, едва я дописал предыдущую фразу, как доложили о Теккерее, а затем вошел он сам - седой, величественный и полный добродушия. Я показал ему это письмо и объяснил, кто адресат, и он просит передать от него самый нежный привет! Он ездит с лекциями по всей Англии, получает за каждую пятьдесят фунтов и утверждает, что ему стыдно так богатеть. Но он это заслужил.

У.-Б. Донну 9 апреля 1861 года

Дней десять тому назад я получил милую записку от Теккерея, но в его письмах теперь царит Автор. Он говорит, что часто бывает вынужден писать, едва оправившись от какой-нибудь болезни, и что время писать романы для него миновало. Жаль, по-моему, что этого он не понял много раньше.

У.-Ф. Поллоку 16 января 1862 года

Итак, здесь царит не только душевный мир, у нас есть свои обиды на "Сатердей ревью", как и у Теккерея, и т. д. Судя по всему этому, Теккерей, мне кажется, чрезвычайно избалован.

У.-Б. Донну 3 января 1864 года

Вот теперь я особенно жалею, что его нет в живых и я не могу написать ему, как скрашивают "Ньюкомы" мои долгие вечера. Но будь он жив, не думаю, чтобы ему было интересно мое мнение. По-моему, он выкинул бы меня кз памяти, что, впрочем, меня не удивляет, и, уж конечно, я его не виню.

Сэмюелу Лоренсу 7 января 1864 года

Фредерик Теннисон прислал мне фотографию У. М. Т. сидит у себя в библиотеке, старый, седой, Дородный и грустный. Я даже удивляюсь, как часто я о нем теперь думаю. И ведь последние десять лет я его почти не видел, причем последние пять так и вовсе. Мне говорили, например, вы, что его избаловали. И я рад, что мы почти не встречались с той поры, когда он еще был "стариной Теккереем". Я читаю по вечерам его "Ньюкомов", и все время слышу, как он говорит все это, и мне кажется, что он вот-вот взбежит по лестнице и войдет (напевая) в комнату, как бывало на Шарлотт-стрит тридцать лет тому назад.

Э.-Б. Кауэллу 31 января 1864 года

Последние десять лет я почти с ним не виделся, и вовсе - последние пять. Писать он не считал нужным, и мне говорили, что его немного избаловали лондонские восхваления, развившие в нем эгоизм. Но он был прекрасным малым.

У.-Б. Донну 29 февраля 1864 года

И еще я перечитывал теккереевских "Пенденниса" и "Ньюкомов" - тоже прекрасно, но не так успокоительно. Мне кажется, панегирики в газетах и журналах бросают кое-какой свет на то, что с ним произошло в последние годы, о чем мне рассказывали. Видимо, его тесным кольцом окружили кадильщики, и он уже не мог дышать без фимиама. Двадцать лет назад он обрушивался на авторов, восхваляющих друг друга. Тем не менее он все-таки остается великим человеком. Я просто чувствую, как отлично он, Скотт и Джонсон подошли бы друг другу.