Текстообработка (Исполнено Брайеном О'Ноланом, А.А и К.К.)

– Вероятно, это причиняет Вам определенные неудобства, – высказал догадку я. – Скажем, предложи я Вам стаканчик виски…

– Друзья – те немногие, что у меня есть, – отвечал он, – обычно достаточно добры ко мне и вносят подобные предложения таким образом, чтобы дать мне возможность не отклоняться от моей системы и в то же время не отказываться от виски. Меня неоднократно спрашивали, не откажусь ли я от чего-нибудь подобного.

– И Вы все так же отвечали «НЕТ»?

– Разумеется.

В этот момент Джо ничего не сказал, но у меня было ощущение, что данное признание ему не по вкусу – казалось, он тревожится у меня внутри. Старик тоже слегка забеспокоился. Он склонился над своей чашкой с отсутствующим видом, словно был занят совершением некоего таинства. Затем он принялся пить своим пустотелым горлом, издавая бессодержательные звуки.

Святой человек.

Я снова обернулся к нему, опасаясь, как бы у него не прошел приступ разговорчивости.

– Где тот черный ящичек, который только что был под полом? – спросил я и указал на отверстие в углу.

Он покачал головой и ничего не ответил.

– Вы отказываетесь мне объяснить?

– Нет.

– Вы возражаете против того, чтобы я его взял?

– Нет.

– Так где же он?

– Как Ваше имя? – резко спросил старик.

Этот вопрос меня удивил. К моему собственному разговору он отношения не имел, но я не заметил данной неуместности, поскольку с ужасом осознал, что, каким бы простым этот вопрос ни был, ответить на него я не в состоянии. Я не знал, как мое имя, не помнил, кто я. Я толком не понимал, откуда я и что делаю в этой комнате. Я обнаружил, что не уверен ни в чем, кроме того, что разыскиваю черный ящичек. Однако я знал, что этого человека зовут Мэтерс и что он был убит с помощью насоса и лопаты. Знал я и то, что у меня нет имени.

– У меня нет имени, – ответил я.

– Так как же я могу Вам сказать, где ящик, если Вы не можете расписаться в квитанции? Так дела не делаются. С тем же успехом я мог бы отдать его западному ветру или дыму из трубки. Разве Вы можете заполнить важный банковский документ?

– Имя всегда можно раздобыть, – отвечал я. – Дойл или Сполдмэн – хорошие имена, да и О'Суини, Хардимэн и О'Хара ничем не хуже. Я могу выбирать. В отличие от большинства людей, я не привязан к одному слову пожизненно.

– Дойл мне не особенно нравится, – рассеянно заметил он.

Бари – вот как тебя зовут. Синьор Бари, выдающийся тенор. Когда великий артист появился на балконе св. Петра, Рим, на великой площади собралась толпа в пятьсот тысяч человек.

К счастью, в обычном смысле слова этих замечаний слышно не было. Старик Мэтерс пристально разглядывал меня.

– Каков Ваш цвет? – спросил он.

– Мой цвет?

– Должны же Вы знать свой цвет.

– Люди нередко отмечают, что у меня красное лицо.

– Я вовсе не это имею в виду.

Слушай как можно внимательнее – это наверняка будет чрезвычайно интересно. И весьма поучительно.

Я понял, что задавать вопросы старику Мэтерсу следует задавать с осторожностью.

– Вы отказываетесь разъяснить свой вопрос о цветах?

– Нет, – на этом он плеснул себе в чашку еще чаю.

– Вам, несомненно, известно, что у ветров есть цвета, – начал он.

Мне показалось, что он более спокойно устроился в кресле и принялся менять выражение лица, пока оно не приняло отчасти благосклонный вид.

– Я никогда этого не замечал.

– Записи об этом веровании можно найти в литературе всех древних народов [6] . Существует четыре ветра и восемь подветров, у каждого – свой собственный цвет. Ветер с востока темно-багряный, с юга – изысканно посверкивает серебром; северный ветер – сурового черного цвета, а западный – янтарного. В старину люди обладали умением эти цвета различать и целые дни способны были тихонько просиживать на холмике, наблюдая за красотой ветров, за их падением и взлетом, и меняющимися оттенками, за очарованием, присущим ветрам-соседям, когда они переплетаются, словно ленты на свадьбе. Заниматься этом было приятнее, чем сидеть, вперившись в газету. Подветра обладали цветами неописуемой тонкости: красновато-желтый, стоящий где-то посередине между серебряными багряным, серовато-зеленый, одинаково родственный и черному, и коричневому. Что может быть совершеннее сельского пейзажа под легкими прикосновениями прохладного дождя, красноватого от юго-западного бриза!

6

Слыхал ли об этом де Селби, точно неизвестно, однако (Гарсиа, с. 12) он высказывает предположение о том, что ночь, отнюдь не являясь результатом общепринятой теории движения планет, есть следствие накопления «черного воздуха», продукта некоей вулканической деятельности, каковую он в подробностях не рассматривает. См. также «Сельский альбом», с. 79 и 945. Интересны комментарии Ле Фурньера (в «Homme ou Dieu»). «On ne saura jamais jusqu'`a quel point de Selby fut cause de la Grande Guerre, mais, sans aucun doute, ses th'eories exceniriques – sp'ecialment celle que nuit n'est pas un ph'enom`ene de nature, mais dans l'atmosph`ere un 'etat malsain amen'e par un industrialisme cupide et sans piti'e – auraient l'effet de produire un trouble profond dans les masses».

– А Вы различаете эти цвета? – спросил я.

– Нет.

– Вы спросили меня, каков мой цвет. Откуда у людей берутся цвета?

– Цвет человека, – отвечал он медленно, – есть цвет ветра, преобладающего при его рождении.

– Каков Ваш собственный цвет?

– Светло-желтый.

– Какой же смысл в том, чтобы знать свой цвет или вообще обладать цветом?

– Прежде всего, по нему можно предсказать длину своей жизни. Желтый означает жизнь длинную, и чем светлее, тем лучше.

Очень поучительно, каждое слово – само по себе проповедь. Попроси его пояснить.

– Будьте любезны пояснить.

Ответ его был содержателен по части сведений.

– Тут все дело в изготовлении одежек.

– Одежек?

– Да. При моем рождении присутствовал некий полицейский, обладавший талантом наблюдения за ветрами. Талант этот в наши дни становится весьма редким. Как только я родился, он вышел на улицу и установил цвет ветра, дувшего наискось по холму. При себе у него был потайной сундучок, полный неких материалов и пузырьков; также имелись у него портновские инструменты. Он провел на улице что-то около десяти минут. А когда вернулся, в руке у него была одежка, и он велел моей матери надеть ее на меня.

– Где же он раздобыл эту одежку? – спросил я удивленно.

– Сам ее изготовил по секрету на заднем дворе – вполне вероятно, что в коровнике. Она была такая тоненькая, легкая, что тончайший муслин, сплетенный пауком, – совсем не разглядеть, если поднять в воздух, но, когда свет падал под определенным углом, порой удавалось случайно заметить ее краешек. То было чистейшее, совершеннейшее воплощение кожного покрова светло-желтого цвета. Этот желтый и был цвет ветра моего рождения.