Телепортация

Непонятно зачем, но Смирнов отправил Соболевскому не оригинал, а свою копию; после вскоре помер. И когда стали выносить из комнаты его вещи, нашли написанный Тропининым портрет, который вскоре куда-то исчез, в то время как в доме на самом видном месте красовалась копия, написанная Смирновым. И как-то раз приехал в гости к Соболевскому его приятель Фролов. Приехал и, увидев портрет, небрежно бросил: «А, и у тебя есть этот портрет?»

– Как «и у меня»? – удивился Соболевский. – Тропинин писал его для меня.

И тут Фролов рассказывает ему, что третьего дня видел этот портрет в галерее Волкова на Волхонке. С подписью «В. Т.». Стали они вдвоем искать подпись Тропинина на висевшем дома портрете. Тщетно! Тогда, отправившись к Волкову, Соболевский забирает портрет и уже с двумя, оригиналом и копией, приезжает к Тропинину, требуя разъяснений.

Тропинин все и объяснил. Соболевский после этого купил волковский портрет, а копия Смирнова стала гулять по рукам. Что касается оригинала, то в 1909 году из семьи князей Оболенских он попал в Третьяковку, а к столетию со дня смерти поэта, в 1937-м – в его санкт-петербургский музей, где и находится до сих пор…

– Странно… – растерянно проговорил незнакомец. – Я только не пойму, откуда это, как… Это какая-то мистификация… Ведь, судя по вашему рассказу, это произойдет позже…

– Уже произошло, – перебил его Андрей Петрович, – в 1839 году.

– Как это произошло, если сейчас 1837-й… – пролепетал незнакомец.

– Полноте, голубчик, – поморщился Андрей Петрович. – Я вас уверяю, что на дворе у нас уже полгода как 2008-й…

В этот момент раздались громкие шаги, решетчатые двери с лязгом отворились и на пороге, в лучах тусклого света, появился сержант Ступицын.

– Где украл? – потрясая в руке дуэльным пистолетом, зло обратился он к незнакомцу.

– Да как вы смеете?! Вы!.. – вскочив и сжав кулаки, дрожащим от гнева голосом, вскричал незнакомец, и Андрей Петрович тотчас убедился, что новичок с милицией дела никогда не имел. – Я вам советую поумерить свой пыл, если не желаете, чтобы я поучил вас хорошим манерам!

– Чиво-о? – вытаращив глаза, удивленно протянул сержант, и набычась, двинул на незнакомца. Но в этот миг снаружи раздался зычный окрик: «Ступицын, жена к телефону!» Услышав это, сержант остановился, подумал и, нехотя повернувшись, пошел обратно к дверям. Выйдя из камеры, запер за собою дверь и, погрозив новичку кулаком, гулко затопал по коридору, а тот, дрожащим от гнева голосом, крикнул вслед:

– Хам! И что-то еще неразборчивое, на французском, Андрей Петрович разобрал лишь слово «merde!».

– Вы уж поаккуратнее с ними, – тревожно заметил Андрей Петрович. – Помните, что они сделали с чекистом в том фильме? То с чекистом, а с вами чикаться, простите за каламбур, вообще не будут!

В камере воцарилось молчание.

– Мне право странно… – повторил незнакомец, – похоже на мошенство… Но зачем, с какой целью? А вы… Кто вы? И как вас зовут?

– Извольте, – Андрей Петрович, тяжело скрипнув суставами, уселся на пол, – я бомж. Хотя, если уж быть дотошным, то, скорее, бич. Сиречь «бывший интеллигентный человек». Бродяга. А зовут меня Андрей Петрович.

– К какому сословию имеете честь принадлежать?

– Честь нынче иметь – удовольствие дорогое. А что касается сословия, так оно у меня самое что ни на есть низшее, – горько усмехнулся Андрей Петрович.

– Попрошайка? Юродивый?

– Нет, милостыню не прошу. Живу с помойки или мелкой работой, – покачал головой Андрей Петрович. – И не юродствую; провозглашать истины и предвосхищать «товарищ, верь, взойдет она, звезда пленительного счастья» святости не хватает. Я всего лишь бродяга.

– Бродяга… – эхом повторил за ним незнакомец. – Однако язык ваш на пейзанский не похож: построение, мысли, тон… И потом познания, хотя бы даже о портретах. Такое ощущение, будто мы вращаемся в одних и тех же кругах. Однако…

– А я не всегда был таким, какой сейчас… Было время, когда я занимался наукой, и, смею надеяться, небезуспешно… – В голосе Андрея Петровича появились горделивые нотки.

– Так вы ученый?! – оживился незнакомец.

– Был. Увы, все это в прошлом, в далеком прошлом, – вздохнув, ответил Андрей Петрович, – там же, где остались жена, фамилия, кафедра и вся прошлая жизнь. Да-с. – И тут же, после небольшой паузы, продолжил, уже другим тоном: – Впрочем, довольно обо мне, а собственно, как вы здесь оказались?

– Не знаю… – от оживления незнакомца не осталось и следа. – Я… у меня было… дело, да, одно дело, но я… неизвестно как… оказался вдруг здесь. – Он явно подбирал слова, словно опасаясь сказать что-то лишнее.

– А что было с вами до того, как вы оказались здесь? – продолжал допытываться Андрей Петрович.

– Я же сказал. У меня было дело, – уже более твердо ответил незнакомец, и Андрей Петрович понял, что тот больше ничего уже не скажет.

– Вы знаете, – нарушил возникшее молчание Андрей Петрович, – скажу вам как специалист: мне кажется, что вы запутались не столько в пространстве, сколько во времени. Ваша одежда, манера говорить, непривычное беспокойство о чести… Какой, вы говорите, сейчас год?

– Так известно какой, – недоуменно, словно пытаясь понять, где здесь подвох, произнес новичок, – от Рождества Христова 1837-й.

– Полноте, голубчик, – покачав головой, ответил ему Андрей Петрович, – как психиатр, пусть бывший, смею заверить, что ваша болезнь досконально изучена. Хотя полного излечения гарантировать вам не может никто. Но вы тому не очень кручиньтесь; душевно здоровых людей сейчас много меньше, чем нездоровых. Я могу научить вас адаптироваться к реальной жизни, это непросто, и вы, голубчик, должны мне в этом помочь. Так вот, начнем с того, что на дворе нынче 2008 год, – четко и раздельно произнес он, – повторяйте за мной: «две тысячи восьмо-о-ой».

Андрей Петрович с интересом ждал ответной реакции. Обычно душевнобольные либо с жаром пытаются опровергнуть оппонента, доказывая, что исключительно их вариант и есть единственно правильный, либо же замыкаются в себе, тем самым препятствуя продолжению разговора.

Не стал исключением и этот товарищ. Он замолк, и из его угла слышалось лишь легкое сопение. Покачав головой и устроившись поудобнее, Андрей Петрович собрался было уж вновь погрузиться в царство Морфея, как вдруг из угла, где расположился сосед, раздался его неуверенный голос:

– Скажите, – выталкивая из себя слова, сказал новичок, – хотя, может, это не так, но, по-моему, я видел странные кибитки… Понимаете… Мне показалось… – Чувствовалось, что он силился не столько вспомнить, сколько подобрать верный словесный эквивалент. – …мне показалось, что у них… у этих кибиток… В общем, они были без упряжи, без лошадей, – решившись, выпалил он наконец.

– Ну да, – Андрей Петрович решил принять предлагаемые правила игры и подыграть незнакомцу, – сейчас все кибитки только такие. Это автомобиль. Сиречь повозка без коней. Они лет сто как придуманы.