А на дворе – уже ночь темная, ничего не видать, токмо филин ухает. Прижала Варька колобок к груди, поцеловала, тронула пальцем.
– Здравствуй, Варвара Петровна, – колобок ей говорит.
– Здравствуй, колобочек мой дорогой! – Варька отвечает. – Помоги мне дорогу к дому найти.
– Будет исполнено, – колобок отвечает.
Засветился колобок, указал Варьке путь. И вывел ее прямиком на шоссе. А там как раз ночной автобус на Сердобск проезжал. Села Варька, заплатила три целковых за билет. И к утру была уже в Сердобске. А оттуда домой пехом пошла.
Идет полями, колобок подбрасывает, песенки поет. А колобок ей музыкой подыгрывает, радуги пускает. Пришла в свою деревню, а там уж ее всем народом ищут, уж папаня полицию озадачил. Увидали ее родные, обрадовались. А она им колобок показывает, хвалится, что у великанов его увела. Удивились папаня с маманей, не ожидали они, что дочка у них такой смелой уродилась.
А Варька колобок на полочку положила, салфеточкой расшитой накрыла и говорит:
– Теперь, колобок, я тебя никому не отдам – ни большим, ни малым, ни человекам, ни роботам.
И стали Опиловы жить-поживать да добра наживать.
XXXV
С крестоносцев все и началось рано утром приехали к нам в Миттенвальд трое с кнехтами разбираться с убийством соседей разбирались разбирались да и забрали у фрау Шульце двадцать одного теленка трактор и два прицепа
с картошкой будто это она их убила на трактор мне плевать и на картошку а теляток жалко думаю куда они их на убой или на ферму отдадут в Фюссен или в Швангау а потом уже забьют и пришлось мне от фрау Шульце уйти а Ангелике крестоносцы присудили то что от убиенных соседей осталось перепало ей здорово холодильник три сырокопченых окорока скамейка маслобойка одежды куча и все подошло и мне даже платье подошло и пальто хоть и с кровью замыла и все и кофта и боты и два колечка с бирюзой и платок с Парижем а штаны не подошли потолстела я за войну смешно как задницу разнесло пила молочко на ферме да хлеб ела да кнедли с соусом а штаны хорошие не налезли ботинки плохие с каблуками как мне в них ходить боты лучше и кувшин и часики и компьютер старый работает я теляток помыла а может и не забили отдали в рост на говядину фрау Шульце забивать не хотела кричала на крестоносцев а ей умного развернули да показали папскую буллу с печатью она в плач ее вытолкали с фермы а главный говорит скажи спасибо что мы тебя не арестовываем двадцать одного теленка и трактор с двумя прицепами с картофелем увели в Нойшванштайн а я плакала теляток жалко картофель-то пусть берут а теляток жалко растила как детей своих Ангелика молчала дура могла бы и дать им я-то им с ослиными ушами да мордой волосатой зачем нужна а Ангелика грудастая молодая дала бы им на сеновале рядом ведь понравилась она им если ей присудили скарб соседский а от троих бы чай не померла девка глупая а теляток бы спасла я и мигала ей и знаки пальцами и языком делала а она воротит морду будто не понимает да ведь не девочка парни у нее еще до войны были а фрау Шульце плачет денег нет чтоб откупиться вещи теперь крестоносцам не нужны хоть и вещи-то хорошие им предлагала одна шуба чего стоит сапог шесть пар туфли красивые двенадцать пар ботинки мужа покойного три пары кожаных штанов три шляпы с кистями хорошие новые а сволочи носы воротят нам вещи не нужны конечно не нужны вы за год награбили столько что на десять лет хватит талдычат свое булла булла давайте телят трактор и картофель нагрузили угнали сволочи вон Урбан говорит что крестоносцы хуже салафитов те хоть за игру в шахматы руку правую резали за алкоголь и табак на площади пороли но мясо всегда у населения покупали а эти просто берут и все тащат по новой папской булле заняли Нойшванштайн там говорят груды золота со всей Европы только дракона Смауга не хватает а может и не забили теляток сразу повезли в Фюссен там три фермы большие а может и просто продали ведь крестоносцам может и мясо-то уже не нужно продадут деньги возьмут а может в Швангау теперь телята наши там тоже есть большая ферма молочная и даже три больших мерина на них лес возят поставят в стойло хорошо бы рыженькие вместе встали а так чего мне делать нечего стало у фрау Шульце она мне сразу сказала что ослица видала как меня разорили мне теперь скотница ни к чему а мне что делать а ступай куда хочешь и куда я пойду-то а куда хочешь ступай к тем же крестоносцам в скотницы да да а то у них своих нет у них вон одних кнехтов шесть тысяч а уж скотниц сколько у них и все небось красивые не то что я с ослиными ушами куда идти не знаю фрау Шульце тоже не знает только хнычет что делать я спросила Урбана а он говорит есть место где большая ферма это в Швейцарии в Асконе называется Монте Верита там живут язычники которые Луне поклоняются голые по ночам они никому не подчиняются у них свой гарнизон и хозяйство большое они только молоко пьют потому что молоко это дар Луны молока им нужно много и только ручной дойки к ним католики в скотники не идут а ты зооморф так что ступай в Монте Вериту и наймись к ним в скотницы будет у тебя и кров и хлеба кусок будешь творог со сметаной есть каждый день и я пошла а что делать есть-то надо что-то даром никто не даст хоть я и ослица а милостыню просить негоже не в носильщики же наниматься надо работать по специальности собралась два чемодана набила на палку их через плечо повесила и пошла пехом а как же теперь на автобус деньги нужны и на поезд а мне платили едой деньги я только до войны видала всю войну только едой и платила мне фрау Шульце а живых денег так и не увидала а фрау Шульце и на дорогу ничего дать не смогла плачет что у нее нет ни одной марки лишней дала мне на дорогу хлеба картошки печеной яблок и пирога с ревенем что же поклонилась и пошла а что делать далеко зато там работа хорошая буду коров доить не привыкать с коровами я на ты все про них знаю иду иду иду пока шла все думала чтобы нескучно было да старалась ступать осторожно чтоб башмаки горные не стоптать они почти новые у меня за работу ими заплатил мне Урбан а это его старшего сына ботинки который не вернулся а у фрау Шульце я всегда ходила босой и летом и зимой ноги-то шерстяные не холодно а тут решила ботинки надеть чтоб ноги об камни не изодрать и чтоб не смеялись и так уж много надо мной смеются уши ослиные морда шерстяная ослица ослица мальчишки бывало бегут шишками швыряются ослица ослица а когда я в ботинках прилично так и смеху поменьше и уважения побольше да и на границе серьезней отнесутся если я в ботинках и правда пересекла границу без вопросов паспорт у меня зооморфный правильный а потом шла шла дошла до деревни а там солдаты австрийские и случилось это самое они как раз видно по всему отобедамши были сидят покуривают и иду я иду и как на грех подошла к фонтанчику напиться стала пить а один подошел спрашивает откуда идешь говорю из Баварии с Миттенвальда он смеется а тебе не тяжело с двумя чемоданами говорю не тяжело ты сильная сильная говорю а как тебя звать сильная ослица говорю как надо так и звать а он засмеялся и когда я пить опять стала сзади подошел схватил меня за задницу и кричит я ослиц еще никогда не трахал я отпихнула его и пошла дальше а они за мной впятером идут и говорят разные непристойности и про задницу и про уши и про то что у меня между ног наверно глубокий колодец и там прохладно а потом стали спорить про ноги мои шерстяные они или гладкие а один говорит сейчас проверим подбежал и юбку задрал и увидали они что ноги у меня шерстяные и стали улюлюкать а я иду внимания не обращаю а потом вдруг отстали думаю ну вот и хорошо пошла дальше из деревни вышла пошла по шоссе вниз думаю вот солдаты да крестоносцы всегда все бесплатно хотят а крестьяне честнее те обязательно если тебя попользуют что-то за это дадут если не денег то еды думаю так прошла недолго и слышу сзади машина едет посторонилась на обочину а машина тормозит глянула джип военный а в нем эти пятеро и повыпрыгивали схватили меня и поволокли в ельник и все молча без смеха ничего не говорят стала пихаться они наседают повалили меня навзничь юбку сорвали ноги мне задрали двое за одну ногу держат двое за другую ноги-то у меня сильные а пятый на меня ложится лег на меня и стал насиловать а у меня на шее гвоздь теллуровый висел я его нашла в городе однажды на Альберт-Шотт-штрассе валялся просто на мостовой тогда подняла и решила что буду им себе уши чистить уши-то большие и серы много копится и мухи залезают когда на ферме работаешь бывало в конце
дня обмотаю гвоздь ватой в уксусе намочу прочищу уши и ложусь спать и стала носить его на шее на веревочке чтоб не потерять а тут когда этот стал меня насиловать схватила я гвоздь да ему прямо в шею со всей силы он завопил да с меня свалился гвоздь по шляпку в шее торчит а другие австрийцы к нему а я в ельник кинулась они кричали а потом уехали наверно в больницу а я потом вернулась юбку надела чемоданы взяла свои да и пошла вниз но не по шоссе а напрямки через ельник шла шла пока не стемнело потом вышла на дорогу пошла двое суток шла до швейцарской границы а там в карантине посидеть пришлось проверяли меня на болезнь и на паразитов кормили два раза в день потом отпустили там грузовик попался с добрым человеком подвез меня до Швица потом в товарном поезде доехала до Беллинцоны потом шла шла и пришла в Аскону и нашла эту самую Монте Вериту она на горе и пускать не хотели меня у них там своя граница столбы с колючей проволокой пушки и пулеметы они от всех отгорожены я паспорт свой показала говорю скотница я профессиональная работать хочу пришла из Баварии пустили и сразу на скотный двор а там подходит женщина с белыми волосами и на груди у нее луна серебряная повела она меня к коровам молча а скотный у них большой там сто двадцать коров и лошади и телята и индюки и цесарки и утки в пруду с гусями и куры а время как раз дойки вечерней и уже начали доить коров ихние скотницы только вручную доят и говорит мне эта беловолосая ну покажи нам ослица баварская как ты доить умеешь и дают мне скамеечку и подойник к корове подвели я ей вымя подмыла говорю дайте вазелину соски смазать а они мне масла коровьего дают вот как живут богато смазала маслом да как стала доить подойник как колокол церковный загудел надоила полный в два счета говорит беловолосая хорошо я довольна тобою ослица меня зовут Джиотсана я твоя начальница будешь у нас жить и работать отвела меня сначала в душевую там меня помыла одна женщина и продезинфицировала потом в столовую повели там накормили меня до отвала полентой с сыром и овощным салатом и отвели в спальню общую где скотницы живут койку показали где я буду спать и сказали чтобы я с дороги отдохнула я говорю я не устала могу еще доить сколько надо а они мне спи спи сегодня не будешь работать и ушли а я одна в спальне осталась там тридцать две койки это только скотницы а есть еще и скотники я на скотном видала трех парней с медвежьими головами навоз убирали и еще лошадиноголовых красивые ребята и кабаниху одну с гусями и людей а ослиноголовых пока не видала ну и посидела посидела я на койке да и завалилась и так сразу спать захотелось а когда засыпала подумала вот теперь из-за этих придурков австрийских на ночь нечем и в ухе почесать.
XXXVI
Последней капле, как и первой, Анфиса упасть не дала – подхватила на ложку, слизнула ее, тепленькую, произнесла громко: “Чтоб не последняя!” – так, чтоб сидящие за перегородкой из простыней сохнущих муж и Марс услыхали, а для себя, шепотком тайным, – “сочись, туман, да нам в карман”. И только после этого краник закрыла. Это был уже обычай трехлетний – первую каплю проглатывал муж, последнюю слизывала она. Первая капля, мужская, обжигала крепостью и чистотой – первачок, из паров сивушных зародившись, жидкую дорожку себе к желудкам подмосковным пролагает, а последняя, мутноватая, слабенькая, женская, на излете изнеможения завершает шестичасовую работу аппарата чудесного.
Муж с Марсом играли в шашки на щелбаны, расстелив умницу на кухонном столу в виде клетчатой доски. Умница мурлыкала да попискивала. Выигрывали и проигрывали с равным успехом.
– Порядочно. – Муж провел дамку. – А мы во как устроим!
Умница прозвенела одобряюще феей Драже из “Щелкунчика”, шашка просияла голубым.
– Вы-то устро-о-оите, а как же… вы нам такой кавардак устроите, хоть священников зови… – бородатый, плешеватый Марс замямлил, почесываясь.
– Четырнадцать, – Анфиса повторила, словно перед собой оправдывясь.
– Четырнадцать – это поря-а-адочно, а как же… – Марс мямлил, теряя третью шашку подрял.
– А вот и так таперича. – Муж тыкнул в светящуюся доску пальцем с прокуренным ногтем.
– Ну и чего ж мне делать тогда? – сгорбился Марс, руки к животу поджимая.
– А это я ума не приложу, чего вам делать-то… – двинул крайнюю шашку муж, безнадежно шашки Марса запирая.
– Чем ходить-то? – по-бабьи воскликнул Марс.
– А чем хочете, тем и ходите. – Муж с улыбкой победоносной над доской навис, усы подкручивая. – Токмо, сдается мне, не ходить вам, Марс Иваныч, надобно, а лобешник подставлять.
– Ах ты, террорист. – Марс языком прищелкнул, на доску пятерню шлепнул. – Сдаюсь, мать твою через талибан!
– Кхем-кхем, – выпрямился муж, грудь по-молодецки топыря, средний палец на деснице разминая. – Прикажете получить-с, Марс Иваныч?
– Получитя.
Зажмурился Марс, руками себя за бока обхватывая, лоб вперед вытягивая.
Муж сочно щелбан ему пробил. Марс ойкнул по-беззвучному, словно во сне губами муху отогнал.
С бутылкой теплого самогона в руке Анфиса нырнула под простыни к мужчинам:
– Ну чего, деловыя, обмоем припек?
Муж проницательно на бутылку мутную сощурился, потрогал:
– Никак опять последыша подсунуть тщишься?
Анфиса – со стуком сердитым бутылку на стол:
– Сашок, первача всего восемь вышло, заквасили мало!
– Так. Значит, заквасила ты мало, а наше с Марс Иванычем достоинство страдай? Непонятная у тебя философия, Анфиса Марковна.
– Сашок, ну не выйдем в плюс, коль вы первач выжрете!
– А мы не выжрем. – Муж с Марсом переглянулись рассудительно. – Мы с него начнем. Так, Марс Иваныч?
– Так! – Марс распрямился, бороденку огладив.
– Знаю я, как вы начнете! – замахала руками Анфиса, словно от чертей невидимых отбиваясь.
– Ты, чем лаяться, лучше закусь сообрази. – Муж умницу трубочкой свернул, в пивную кружку засунул, три стаканчика с полки снял, полотенцем нечистым протирать принялся.
– Сашок, ну давайте по стаканчику первачика, а потом последки? – Анфиса взмолилась, про себя бормоча: “Чтоб вам впредь токмо воду пить, будейросы”.
– Об чем толковище?! – Муж не торопясь, как палач топор, стаканчики протирает, на лампу проглядывает. – Цзяошэ! [65]
– На перваче свет клином не сошелся, – Марс резонно заключил. – Но начать с него надобно.
– Начать с него надобно, – повторил муж серьезно.
– Хос-споди… – В холодильник подоконный Анфиса полезла, стала метать на стол закусь: огурцы соленые, капусту, сало, тофу, грибы.
65
Цзяошэ! – Договорились! (кит.)
И, страдая, выставила мужчинам первача.
Муж одобрил:
– Другое дело, жена!
И стал разливать.
– Мне – последыша! – Анфиса уперлась.
– Ты, Анфиса Марковна, не нарушай субординаций. – Муж за задницу пухлявую Анфису ущипнул. – Работу правильную правильно и обмыть надобно, так, Марс Иваныч?
– Так!
– Последыша, последыша… – Анфиса хнычет.
– Не могу я позволить, чтоб такая женщина последки пила. – Берет муж Анфису за руку, от постирушек вываренную, в глаза заглядывает. – Не такая ты, Анфиса Марковна.