Тело угрозы

6

– О, какие люди! – проговорил Кудлатый необычно громко и нараспев, как если бы произносил речь перед обширной аудиторией. – Сколько лет, сколько зим! Я уж и ждать перестал…

Он вышел из-за своего стола, антикварного сооружения черного дерева с золотом, и встреча с Гриднем произошла точно в геометрическом центре помещения, как если бы оно было отмечено на мохнатом ковре каким-то невидимым знаком. Обнялись (для этого Кудряшу пришлось несколько нагнуться), положив головы один на плечо другого, потом на миг выпрямились, и теперь головы, почти соприкасаясь щеками, оказались уже на другом плече. Исполнив таким образом необходимый обряд, сделали по полшага назад, чтобы не вдыхать так уж сильно ненавистный каждому запах другого; только после этого Гридень ответил:

– Вот уже третья неделя, как все стараюсь вырваться к тебе, доставить себе удовольствие. Да времена пошли сам знаешь какие – сумасшедшие, вечером до постели доползти – и то сил не остается. Ну, покажись, покажись. Прекрасно выглядишь, просто прекрасно. Рад. И весь в делах, как всегда…

Только после завершения этой сценки, разыгранной, как и следовало, для зрителей, которых в эту минуту в кабинете было никак не менее восьми человек – по четверо с каждой стороны, потому что Гридень не в одиночку же появился тут, – оба магната повернулись, каждый к своим, и хотя ни слова при этом не было произнесено, все поняли ситуацию правильно, и через несколько секунд двухстворчатые двери плотно затворились, оставляя обоих заклятых друзей наедине. Исполненным гостеприимства жестом Кудряш указал гостю на глубочайшее кресло желтой кожи – три таких мебельных шедевра окружали низкий круглый столик (тоже черное дерево с желтым металлом) так, словно столик этот не раз уже был уличен в попытках к бегству; прежде чем самому опуститься в другое – поинтересовался:

– Рюмку с дороги?

И даже шагнул в ту сторону, где, надо полагать, за одной из множества резных дверец, занимавших всю стену, помещался достаточно богатый выбор спиртного – на любой вкус. Гридень выставил ладонь:

– Позволь отдышаться немного. – И улыбнулся.

– Дыши, раз уж иначе не можешь, – согласился Кудряш, улыбаясь тоже. И уселся в другое кресло. Благодаря их расположению сидевшие могли видеть друг друга, лишь слегка повернув головы навстречу друг другу; зато чтобы не встречаться взглядом с собеседником, не нужно было отворачиваться, достаточно было смотреть прямо перед собой.

Сейчас, однако, оба именно смотрели друг на друга – очень внимательно и с некоторой даже задумчивостью.

Гридень искал в лице Кудряша какие-то признаки того, что дела конкурента действительно идут к концу; искал – но не мог найти. Кудряш, наоборот, выглядел куда здоровее и бодрее, чем во время последней их личной встречи – состоялась она, правда, уже три с лишним месяца назад. Будь Кудряш просто подгримирован, чтобы лучше выглядеть (как гримируют покойников, чтобы последний взгляд на них не вызывал страха смерти, но наводил лишь на мысль, что и там люди живут), – будь так, Гридень определил бы это с полувзгляда; но нет, все было натуральным, без кремов, румян и подтяжек. Кудряш, похоже, и в самом деле не собирался бросать дела и думать о божественном. Так что считаться с ним придется – во всяком случае, в ближайшем будущем; а именно оно Гридня сейчас и интересовало.

Что же касается хозяина дома, то он, сохраняя на лице выражение высшего доброжелательства, в глубине души изрядно злорадствовал. Ясно было, что Гридень рассчитывал увидеть совсем другое, и просьбу (или приглашение) навестить болящего, в ответ на которую примчался чуть ли не стремглав, он воспринял как желание попрощаться перед уходом туда, иде же несть ни печали, ни воздыхания; соответственно – то есть по-боевому – настроился, а узрел человека не только живого, но и прямо-таки содрогавшегося, как доведенный до марки паровой котел, от желания действовать – немедленно, решительно и масштабно.

Впрочем, теряться было не в привычках Гридня. И когда взгляд его лишь заканчивал сканировать то последнее, что магнат хотел увидеть (шея, кисти рук и колени – не заметна ли хотя бы легкая дрожь, пусть даже время от времени, когда теряется контроль над ними), гость уже заговорил, и голос его был исполнен неподдельного (как бы) восхищения:

– Просто умопомрачительно – как они тебя капитально отремонтировали. Ну да немцы – как всегда, верны себе. Что же ты, коллега, людей пугаешь? – И передразнил – слегка только, чтобы не было обидно: – «Приезжай, чувствую себя – хуже некуда…» Разыграть решил, да? Артист ты…

– Да ничуть, – откликнулся Кудряш самым серьезным тоном, на какой только был способен. – Оно так и было вчера – зубы схватило так, что, поверишь, прямо на стенку лез – вот на эту самую. Понимаешь, их – своих – осталось-то всего три пенька на обе челюсти, и то не могут вести себя в норме.

– Выходит – хотел вызвать зубного, а попал ко мне?

– Я куда не хочу – туда уже давно не попадаю, – сразу же ответил Федор Петрович, и тон его голоса при этом чуть изменился. – И не попаду никогда. А тебя попросил приехать потому, что (почти незаметная пауза возникла) пришла пора попросить твоего совета.

– А у тебя что – транспорт бастует?

– Такого не бывает. Но возникла бы засветка.

Гридень насторожился: интересно поворачивался разговор. Если уж Кудлатый обратился к нему, исконному врагу, – значит дело и вправду серьезное.

– Тогда снимаю поправку. Излагай.

– Любопытное предложение есть. По делу, в котором у тебя опыта полные мешки.

– Ты что – стал в шахматы играть? Тогда лучше к чемпиону мира.

– Очень смешно. – Федор Петрович поднял глаза к потолку – медленно, чтобы это не осталось незамеченным, но стало бы правильно оценено. – Советуют вложить капитал. Обещают хоро-ошие дивиденды. Ты в эту игру уже играл. Вот я и обращаюсь к тебе – смирил свой гонор…

Гридень об этом предложении знал, естественно, еще до того, как оно было сделано. Интересно, а зачем Кудряш вдруг просто так вводит его в курс дела?

Гридень ответил самому себе с легкостью: чтобы Гридень стал задумываться: Кудлатый входит в большой фавор – так не пора ли идти с ним на мировую?

«Пора, Петрович, пора, – подумал он, – только не по той причине, какая у тебя в мыслях».

– Дело хорошее, – ответил он вслух, – красивое дело, прекрасное. Для каждого, кто любит благотворительность.

– Так ты считаешь? – проговорил Федор Петрович с некоторым недоверием.

– Направь своего главбуха к моему, – посоветовал Гридень. – А я распоряжусь показать все. Насчет же процентов – то ты, наверное, в курсе – часто ли я теперь там бываю.

– Так-так… – пробормотал Кудлатый задумчиво. – Интересно. Хотя кто же лучше, чем ты, умеет зубы заговорить? Ладно, отложим эту тему на время. И раз уж говорим откровенно – обижен я на тебя.

– А у тебя что – заява? – Гридень чуть усмехнулся: такой лексикой, для него необычной, он сразу давал понять собеседнику, что отлично помнит – с какого поля ягодой разговаривает и что на равной ноге они никогда стоять не будут. А также указывал и на то, что, выезжая сюда, понимал, куда отправляется, и все необходимые меры предосторожности – в том числе и на будущее – принял.

– Хотя и правда пригласил тебя на встречу по поводу куда более важному, но раз уж представилась такая возможность…

Он не перешел на жаргон, не сказал «забил стрелку», и Гридень понял, что разговор, вероятнее всего, действительно будет даже более серьезным и деловым, чем предыдущая часть.

– Так вот, насчет, как ты сказал, заявы. Ах, зачем ты так? И чем только она тебе помешала?..

– Постой, постой, Петрович. Да ты о чем?

– Да о ней, понятно, и не делай большие глаза. О ней – о сокровище моем, о Зиночке…