Тело
Шрифт:
– Может быть. Только мне кажется, что золото в вагонетке было самым лучшим.
Глава 12
Прудников буквально ввалился в комнату. Запах разложения он учуял еще задолго до того, как увидел свет. Здесь вонь была сильнее, но Славик, казалось, принюхался. Но обстановка в помещении могла потревожить психику самого здорового человека. Куча трупов слева (откуда их столько?) говорила о том, что их экспедиция здесь не первая. Справа с потолка свисали цепи с крюками. Четыре были уже заняты. На них висели трупы. Два мужских и два женских. Поборов страх и отвращение, Слава подошел к подвешенным телам. Только подойдя ближе, он понял, что они обнажены. Серегу Самсонова
Славик прошел дальше. Наташа. Красивое молодое тело. Ни переломов, ни порезов. Будто девушка умерла естественной смертью. Заснула и не проснулась. Но когда он посмотрел на голову, то понял, что ее сильно ударили или она упала. Шея распухла и посинела, а правая часть лица просто отсутствовала. Кровавое месиво вместо щеки и глаза. Шея была сломана, да и череп расколот, словно грецкий орех. Четвертый труп он узнал по татуировке на боку «La jalousie est une maladie». Что это значило, Слава толком не знал. Его познаний в лингвистике хватало на то, чтобы определить принадлежность фразы к французскому языку. Да еще он знал, уже со слов обладательницы когда-то красивого тела, что точно такая же татуировка у Бриджит Би – порнозвезды. Это какой же идиоткой надо быть, чтобы подражать шлюхе (надо признать, дорогой шлюхе) и гордиться этим? Он вообще не понимал подобных дам. Слава говорил иногда Ольге, чтоб она успокоилась.
– Наконец-то ты меня послушала, – сказал он вслух.
Теперь она была спокойна. Из разорванного живота вывалились синюшные кишки и свисали между ее больших сисек, закрывая лицо. Вячеслав еще раз глянул на «La jalousie est une maladie». Что бы это ни значило, теперь, на изуродованном теле подруги, оно смотрелось дешево и пошло, как признание в любви, выведенное на снегу мочой.
Слава отошел назад. Странное чувство, если не сказать страшное, посетило его. Он смотрел на мертвых друзей, и жалко ему их было не больше, чем свиней на рынке в мясном отделе. Отрезанные головы, отрубленные ноги и кровавые внутренности. Он смотрел на них как на будущую еду. Нет, не в смысле собственного утоления голода, а просто как на вещи, привычные глазу. Будто он действительно находился в мясном павильоне. И сейчас, возможно, к подвешенным тушам подойдут покупатели. Мне, пожалуйста, вот этот кусочек, а мне грудинку, а мне антрекотик, пожалуйста, а ну-ка покажите мне филейную часть, а мне поменьше жирка, а я бы вон тот кусочек взял, с «La jalousie est une maladie». Но покупатели так и не появились, веселый шум базара, звеневший в его голове, тоже стих.
– Нет никакого базара! И мяса тоже нет!
К Прудникову начало приходить понимание. Долбаное понимание собственной уязвимости и слабости. Стержень внутри него оказался не таким уж несгибаемым. Слава сел на землю и заплакал.
Соловьев застонал. Мишка обернулся. Болдин не хотел, чтобы этот придурок был у него за спиной, но он именно там все время и оказывался. Мишка знал, что это не специально, но ему все равно было не по себе. Поэтому Михаил болезненно реагировал на каждый вздох и шорох, произведенный инструктором.
– Что там у тебя? – спросил Миша.
– Нога болит, – огрызнулся Женя.
Мишка дождался его и уже старался идти с ним вровень. Нож он не выпускал из руки, чем очень веселил Евгения. Оно и понятно. Соловьев сможет порезать его на ремни и на одной ноге. Пусть смеется. По крайней мере, с ножом в руке Миша чувствовал себя
намного спокойнее. Лучше бы, конечно, «стечкин». Его смертоносный травмат лежал сейчас где-то в одной из комнат.У Соловьева фонарик потух у первого. Миша напрягся. Ему не хотелось остаться в темноте с этим монстром, раненым зверем. Он заметил, что и его фонарь светит еле-еле. И, возможно, погаснет в ближайшее время.
«Надо держаться от ублюдка подальше», – подумал Мишка и замедлил шаг.
– Вот это правильный выбор.
Болдин вздрогнул.
«Неужели опять?»
– Боишься зашквариться? – Жорик стоял там, где еще несколько секунд назад шел Соловьев. – Или просто хочешь дослужить?
Михаил остановился, свет фонаря начал подрагивать, будто у него на каске стоит свеча и огонек колышется от сквозняка.
– Здесь так не получится. Здесь все по-другому. – Горидзе чистил ногти. Поэтому он говорил опустив голову. Помолчав, Жорик посмотрел на сослуживца и сказал: – Слушай, я все у тебя спросить хотел.
Мишка терял терпение, но страх перед «дедушкой» все еще был, и он молча ждал.
– Тебе было жалко Мирона? Когда я его…
– Да! – крикнул Болдин. – Да! Мне было жалко его! Я ненавидел вас всех тогда!
– Та-а-ак, – Жора удивленно поднял брови. – Ты сейчас меня приятно удивил. Давай-ка с этого места подробней.
Миша пожалел о своем эмоциональном всплеске, но назад пути уже не было. Горидзе был прав. Здесь отсидеться не получится.
– Я тогда о многом думал… В ту ночь. Я лежал и думал. Сначала я думал вернуться и забрать из комнаты отдыха Мирона. Да, зашквариться, и мне было плевать…
– Но ты так и не пошел, – сказал Горидзе и снова склонился над своими ногтями.
– Нет. Не пошел. Он пришел сам. Вот тогда-то я испугался. Сильно испугался. Я подумал, а вдруг он сейчас до меня дотронется.
– Зашкварит, – со знанием дела произнес Жорик.
– Да, зашкварит. И тогда я не смогу нормально дослужить.
– Это уж точно, – кивнул «дедушка». – Нормально мы б тебе не дали.
– Я спрятался под одеяло и переждал, когда он уйдет. И он ушел. Навсегда. Вот тогда я вас и возненавидел. Я хотел тебя убить. Нет, не за Мирона. Ему бы я уже не помог. Я хотел убить тебя за себя. За то, что я почувствовал себя…
– Пидором? – предположил Горидзе.
– Нехорошим человеком, – поправил его Болдин. – Я чувствовал себя нехорошим человеком. Со временем моя ненависть к тебе… Нет, не утихла. Я решил, что непременно убью тебя. Но ты все время ходил со своей свитой. Но я все-таки подловил тебя. Я подловил тебя в тот момент, когда уже решил, что ты, тварь, уйдешь от наказания. Мы с тобой оказались в сортире вдвоем. Ты даже не сопротивлялся. Ты же дристун, если бы не овцы вокруг тебя… Я задушил тебя твоим же ремнем, а потом подвесил к трубе.
Мишка замолчал. Перед ним никого не оказалось.
– Ты сказал достаточно, – произнес какой-то странный голос, какой-то сдвоенный, или будто фразу сказали два человека в унисон.
Болдин хотел обернуться, но его словно зажали в тиски. В следующий момент ему на шею накинули ремень и затянули. Свет померк, но Мишка знал, что не в фонаре дело. Впервые он почувствовал себя человеком. Ни хорошим, ни плохим, ни прячущимся под одеялом подонком. Просто человеком.
Он увидел золото еще до того, как у него потух фонарь. Сначала слитки торчали из стены редко. Примерно один на пару метров. Потом все чаще. А когда он увидел, что правая стена вся золотая, даже застонал. Болдин, похоже, ничего не замечал. Пришлось соврать ему, что нога ноет. Она, конечно же, болела, но когда речь шла о богатстве, остального просто не существовало.
Погасший фонарик стал условным сигналом. Соловьев решил избавиться от попутчика до того, как тот захочет избавиться от него. Даже если и не захочет, все равно Женя не хотел делиться добром. Не хотел и не будет.