Телохранитель для мессии. Трилогия

— Береговые аристократы Идана^[22] благородны и возвышенны лишь в песнях хорошо проплаченных менестрелей, — для острастки скрипнув зубами, распевно начала рассказ Кирина, — а на деле морским грабежом да мародерством уже который век не брезгу...

Внезапно неранка замолчала на полуслове и пристально вгляделась в горизонт. Мы с Эоной посмотрели в ту же сторону и синхронно вздохнули в разочаровании — байкам на сегодня пришел конец.

Отряд степняков налетел с криками и улюлюканьем, сбивая нас в тесную кучку. Мир вокруг завертелся в бешеной, сводящей с ума пляске под музыку лошадиного ржания.

— Мир тебе и твоим спутникам, Кирина-абы! — прокричал круглолицый мужчина в отороченной лисьим мехом шапке, пытаясь перекричать поднятый всадниками шум.

— А тебе и твоим воинам — доброй схватки с хорошей добычей, Талеген-дай!

— Да услышит твои слова Великое Небо, дочь Мудрой Матери. — Предводитель степняков хитро прищурился, хотя и не сбавил свой велеречивый пафос. — И не оставит Оно своей благодатью того юного воина, что, перебрав накануне хмельного напитка, не смог сегодня утром взобраться на коня.

Кирина неожиданно покраснела.

— Дети Белого Коня заждались тебя, сестра...

Меж пузырившимися на степной глади юртами клана Белого Коня пахуче дымили в вечереющее небо очаги, подкармливаемые лепешками кизяка. Перед самой большой юртой нас сгрузили с лошадей прямо в оглушительно галдящую раскосую толпу женщин и детей.

Поясницу ломило от долгого сидения в неудобной позе, кожа зудела, а покрасневшие глаза нещадно слезились. Внезапно еще и правая рука онемела почти до локтя. Я испуганно глянула вниз — за запястье уцепилась ручонка древней бабки. Ее высохшая фигура, принаряженная в расшитый геометрическими узорами халат, напоминала знак вопроса. Круглое личико избороздили тысячи мельчайших морщинок. Но самыми старыми были глаза — наверняка они видели еще первое пришествие Единого.

— Пойдем в юрту, дочка. Пойдем-пойдем-пойдем, — повторяла старуха как заклинание. — Старая бабка Апаш погадает тебе. Глянет на теплые кишки годовалого суслика, всю-правду порасскажет.

Нарисованная перспектива отчего-то не вдохновляла.

— Ну... — Я беспомощно посмотрела на Кирину. Та лишь развела руками в ответ.

Видя мою нерешительность, бабка неодобрительно зацокала.

— Старших не уважаешь, дочка. Ай-ай! Нехорошо отказывать провидице, ай нехорошо! Прогневается Великое Небо, возропщут попранные предки...

К сожалению, пока роптали не гипотетические пращуры, а очень реальные люди, поэтому выбора у меня не осталось — я послушно потопала за старухой, как телка на крепком поводе.

Полутьма юрты скрадывала очертания предметов. Воняло прогорклым бараньим жиром, в котором плавал фитиль медной лампы, и еще чем-то кислым. Бабка выпустила мою руку и по пояс зарылась в массивном окованном сундуке. Покопавшись в нем, старуха достала небольшой сверток.

Переплетя ноги, бабка уселась прямо на устеленный свалявшимися шкурами пол.

— Садись, дочка, садись. — Ладонью правой руки она похлопала рядом с собой. На ее указательном пальце блеснул железный наперсток: искусно сработанный, с навершием в виде острого, сильно загнутого когтя. — В ногах-то разве есть правда? Нет ее.

Раздумывая о том, когда старуха успела нацепить приметный коготь, я медленно опустилась на кошму и неожиданно сообразила, что меня беспокоит.

— Откуда вам известно, что я не мальчик?

Старуха зашлась смехом, больше похожим на сухой кашель.

— Старая Апаш видела много, знает еще больше. И даже Избраннице Великого Неба покажет кое-что...

Она пододвинула поближе чадящую лампу и размотала вытащенный из сундука сверток. Под сероватой тряпицей скрывалась инкрустированная безумно дорогим перламутром деревянная шкатулка. Благодаря усилиям сухих пальцев-веточек щелкнул секретный замочек, откинулась тонкая крышка. Бабка осторожно извлекла оттуда старый пергаментный свиток и протянула мне.

Перестав обращать внимание на засуетившуюся в каких-то приготовлениях старуху, я опасливо развернула потрескивающий пергамент. Перед глазами расцвела причудливая вязь рун стародарского языка, почти безвозвратно ушедшего в небытие со времени введения единого официального. Написанные практически выцветшими чернилами на пожелтевшей пергаментной поверхности слова не прочитывались, а словно вытравливались у меня на подкорке.

Тьма обернется Светом согрешившим,

Свет ясной Тьмою станет. Боль потерь

Откроет перед сроком наступившим

В забытый Мир спасительную дверь.

Избранницей Божественного зова

К нам явится Небес чужих дитя

Нести оковы сказанного Слова,

Для Равновесья жертвовать себя.

Пройти тернистый путь любви и стали,

Единственно возможный, но другой,

Начертанный на полустертой грани

Костей игральных, брошенных судьбой.

Там, на границе вечной Тьмы и Света,

Последний враг не будет побежден.

Так станет неделимое от века

Вновь целым до скончания времен.

Ошеломленная и потерянная, я развернулась к старухе:

— Что это?

— Пророчество, — невозмутимо прошелестела бабка Апаш, расстилая перед собой кусок чистой белой ткани, похожей на льняную.

— Это я и сама уже поняла. Откуда оно у вас? Кем написано? Что значит?

— Ай, дочка, сколько глупых, ненужных вопросов — все узнаешь. Когда время придет. — Старуха бережно отобрала у меня пергамент, которым я возбужденно потрясала, и убрала его обратно в шкатулку. — Старая Апаш сулилась погадать, стало быть, поворожит. Как есть все расскажет.

Откуда-то из полумрака бабка выдернула плетеную корзину. Вытащенный из нее маленький, пушистый зверек с беличьей мордочкой удивленно таращил темные глаза. Резкий, скользящий удар железного когтя — и на расстеленную ткань вывалились внутренности.

К горлу подкатил угловатый ком тошноты.

«Кто-то совсем недавно хвастался собственной небрезгливостью ...» Было дело. Но не зря же говорят — не зарекайся...

Ненужная больше старухе пятнистая тушка суслика отправилась обратно в корзину, а бабка склонилась над грудой потрохов. От них удушающе несло смертью и магией Предвидения.

— У тебя много имен, но нет истинного. — Железный коготь цеплял то одну кишку, то другую. — У тебя много лиц, но нет настоящего. Много дорог у тебя под ногами, но ты не хочешь никуда идти. Много нитей у тебя в руках, но ты не хочешь за них дергать. Ты желанна для многих мужчин, но среди них нет любимого. Ты желанна для многих богов, но среди них нет веруемого.

— И что же мне делать? — Пытаясь справиться с тошнотой, я безучастно следила, как по ткани пробегают синие всполохи чужой Силы.