Телохранитель для невесты

Юриспруденция больше не привлекала. У моего короткого брака была куча минусов, но имелся и один существенный плюс — он вынудил меня быстро повзрослеть. Больше не хотелось быть удобной дочерью или придатком мужчины.

Штерн открыл не только мои эрогенные зоны. Своими циничными вопросами, злыми насмешками над тем, чем я дорожила, он подточил фундамент из желаний и целей.

Раньше они совпадали. Я была уверена, что иду к тому, чего хочу. Теперь… оказалось, что у моих желаний было слишком много авторов-создателей.

* * *

К четвёртому дню одиночества, на пути к принятию неизбежного, я прошла стадии "отрицания" и "гнева". Совершенно незаметно началась стадия "торга". Димы не хватало настолько сильно, что я готова была торговаться с Богом за то, чтобы стало легче.

Как ни парадоксально, выиграл от этой ситуации мой муж. Чтобы скосить себе сроки, все исполнители дружно написали чистосердечные признания. Благодаря показаниям водителя, Самсонов даже умудрился найти того самого Исмаила, который стоял за убийством Юры и организовывал нападение на дом Димы.

Только мне под силу было спасти Давида от пожизненного заключения. Признайся я в угрозах, попытке изнасилования, адвокату осталось бы развести руками. Но через ушлого Лаевского Шиммер передал своё предложение, и я согласилась.

Папа рвал и метал, когда узнал об условиях сделки. Он кричал, что не возьмёт ни рубля из банка "Кармель" и уж тем более не собирается заниматься новым заказом на строительство элитного квартала возле залива.

Его не радовало, что благодаря взяткам, которые Давид уже успел раздать, тендер у него в кармане. Не вдохновляло то, что у фирмы теперь появятся средства на лучшее оборудование и не будет никакой аферы с обманом дольщиков.

Целый день он ходил за мной с требованием отменить сделку. Мама регулярно поила его ромашковым чаем и корвалолом, прятала сигареты и подсовывала любимые конфеты. Ещё день он провёл в своём кабинете, не желая никого видеть. И только к выходным, когда Лаевский пришёл поздравить меня с выгодным разводом, сменил гнев на милость.

У папы открылось новое дыхание. Он помолодел на глазах, а я, убедившись, что мой торг с судьбой не принёс никакого облечения, перешла на следующую стадию — впала в депрессию.

Со дня расставания прошла почти неделя. Целая вечность по меркам влюблённых дур. Меня тошнило от шоколада, фильмов и книг. Поняв, что идеальный для меня формат вечеринки — это поминки, брат больше не звал на презентации, а подруги — в ночные клубы.

Я устала ходить по магазинам, а шкаф не вмещал новые платья. Все стандартные женские способы борьбы с хандрой были перепробованы. Спасти меня могло лишь одно лекарство — высокое, плечистое, с зелёными глазами, колючей щетиной и таким же колючим характером.

Но "лекарство" бросило меня. Не было никакой слежки, никаких случайных встреч или неотвеченных звонков. После сумасшедшей ночи любви, нежности и заботы Штерн избавился от меня, как от ненужной вещи.

Я не хотела это понимать и принимать. Внутри всё противилось, искушало фантазиями и напрасными надеждами.

А на восьмой день наступило "принятие". Мне по-прежнему было плохо. Не хотелось никого видеть и ни с кем разговаривать. Если бы не мама, я заперлась бы в своей комнате и рыдала. Но к боли добавилась ещё и безысходность.

Мой собственный вагончик страданий был переполнен. Родные стены превращали меня в бомбу замедленного действия, и казалось, что ничто уже не может помочь.

К счастью, лишь казалось.

* * *

Костя позвонил после обеда. К этому времени дождь превратил лужайку в мокрый ковёр, и с желанием повторить за погодой — устроить потоп в собственной квартире — бороться стало невозможно.

— Привет. — Я зло смахнула первую слезинку и задрала голову вверх.

— Привет. Что-то тебя не слышно совсем. Друзей забыла и на радостях в загул ушла?

— Да, веселюсь сутками напролёт. Не жизнь, а малина.

— Э-э. Понял. — Тон друга поменялся, вместо обвинительного став извиняющимся. — Значит, не показалось.

— Не говори загадками.

Одного того, что со мной разговаривает именно Костя, хватало, чтобы зареветь. Уж его-то не выгнали прочь. Он каждый день видел Диму, разговаривал с ним и работал под одной крышей. Именно по этой причине я звонила всем, кроме него. Страх сломаться из-за общих тем мешал набрать номер.

— Да… Тут у одного, похоже, тоже жизнь малина. Веселится так, что всё в поисках верёвки и мыла. Сил нет.

— Если ты о Диме, то я ничего не хочу о нём знать! — Переносицу ломило немилосердно.

— Он мне сегодня точно так же про деньги сказал, когда я десятку на новый стул попросил! То, что прошлый стал жертвой амортизации, боссу по барабану. Никогда его таким злым не видел. Как бес вселился.

— Костя, ты издеваешься или оглох? Просила же, — сдерживаться становилось всё сложнее.

— Я… Я это… Как жизнь у тебя, хотел узнать. Планы какие?

В искусстве перескакивать с темы на тему Косте всё же не было равных.

— Тебе правду или соврать? — Злость схлынула. Слёзы покатились.

— Я, конечно, за правду, но можно… не всю?

— Восемь платьев. Три пары осенних сапог. Увольнение и выгодный развод.

— Что? Серьёзно? Очень выгодный? — Костя оживился, будто это ему сейчас неожиданно подкинули денег.

— На стул хватит.

— Чёрт! Такое событие, а ты молчала?!

— Я и месяц замужем не пробыла. Считаешь, есть повод праздновать?

— Так у тебя же вы-год-ный! — как для последней идиотки, друг произнёс по слогам.

— Ну, прости.

Не знаю, как у Кости это получалось, но, несмотря на слёзы, уголки губ растянулись в стороны.

— Пфф! Прощения она просит… Нашла как отделаться!

— Если хочешь, могу верёвку с мылом раздобыть? Я теперь могу себе позволить любую роскошь.

— Да… С добротой проблемы у вас общие, — пробубнил друг себе под нос.

— Ещё одно упоминание, и кладу трубку!

— Эй, стой, нет! — послышался торопливый ответ. — Я ж главное забыл тебе сказать. Помнишь толстого на Ниссане?