Телохранитель Генсека. Том 4

— Увидев, что за публичное покаяние сразу же отпускают, они все вообще страх потеряют, — недовольно помотал головой Цвигун. Нужно еще что-то…

— Согласен с Семеном Кузьмичом, — поддержал Цвигуна Брежнев. — Другие предложения у вас еще имеются, Владимир Тимофеевич?

— Хорошо, давайте не просто предложим покаяться, а пусть покажет личным примером, как она становится на путь исправления, — предложил я.

— Это как, например?

— Трудом! Так же, как вы планируете «исправлять» собственную дочь, Леонид Ильич. На БАМе есть такая станция — Ния-Грузинская. Поселок в Иркутской области, в самом начале БАМа, недалеко от Усть-Кута. Пусть вместо ареста и образа мученицы о Чхеидзе появится статья в газетах о том, что дочь режиссера, снявшего культовый фильм «Отец солдата», раскаялась в прошлых ошибках и приняла решение поехать на БАМ в команде детей партийных и хозяйственных деятелей…

Я не успел закончить фразу, когда Цвигун засмеялся. Он даже похлопал в ладоши, изображая аплодисменты.

— Владимир Тимофеевич, вы бесподобны! — сказал он сквозь смех. — Я уж почти начал считать вас либералом, а тут такое предложение. Не хотел бы я видеть вас своим врагом… Вот так прилетит что-то — и не догадаешься, что ваших рук дело. Это суметь надо, так хитро вывернуть. И ведь правильно все будет!

— Что ж, постановление уже принято о том, что «золотые» детки работать обязаны, вот пусть и приступают. Всяко лучше, чем с протестами баловаться, — согласился с моим предложением Брежнев. — Моя Галя тоже с завтрашнего дня начинает трудовую деятельность на комбинате «Красная роза».

Вскоре совещание закончилось, но Леонид Ильич остановил меня, когда я, вслед за остальными, хотел покинуть кабинет. Кроме меня, с генсеком оставался еще генерал Рябенко.

— Володя, останься. У меня еще есть к тебе пара вопросов, — сказал Брежнев.

Он встал из-за стола и прошел в комнату отдыха, примыкающую к кабинету. Сел в кресло, вытянул ноги и, устало вздохнув, закрыл глаза. Мы с Рябенко переглянулись. Я вопросительно поднял брови, но генерал в ответ только молча пожал плечами. Беспокоить генсека лишними вопросами я не стал. Ждал, пока он сам расскажет, что от меня требуется.

Наконец, Брежнев открыл глаза и задумчиво, ни к кому конкретно не обращаясь, произнес:

— Малые детки — малые бедки, большие дети — большие беды… Володечка, ты почти член семьи, ты с нами давно и если я на кого могу положиться полностью, так это на тебя. Сегодня нужно, чтобы кто-то официально разъяснил последние события. В Грузии в том числе. Я хочу, чтобы ты поговорил с журналистами. Лучше неформально. Надо, чтобы они не забывали, о ком будут писать. Пусть напишут объективно, не передергивая, не перекручивая. В шестнадцать часов пресс конференция в ТАСС, там и поговоришь. А завтра Галина выходит на работу, и в связи с этим у меня просьба… Присмотри за ней, хорошо? Не прошу стоять рядом и охранять ее. Тут думаю, скорее от нее людей охранять придется. Но ты же ее знаешь… Все-таки первый рабочий день, просто побудь рядом. Ну и завтра журналисты будут, за этим тоже присмотри. Проследи, чтобы лишних вопросов не задавали. А то Галя как ляпнет-ляпнет что-нибудь такое, что на голову не натянешь. А там ведь не только наши, там и твой «приятель» Мастерс будет обязательно.

— Понял, Леонид Ильич! Сделаем, не переживайте, — постарался его успокоить, хотя понимал, что переживания за непутевую дочку не отпускают Леонида Ильича ни на минуту. — Проинструктирую и журналистов, и работников комбината. Сделаю это сегодня же. А вот интервью с Галиной Леонидовной не стоило вообще затевать. Потому что она действительно ляпнет. Вы свою дочь лучше меня знаете.

— А знаете что, я мяса хочу, — вдруг совершенно не в тему разговора произнес Леонид Ильич. — Давно не ел мяса. Все диеты да диеты…

— Я сейчас позвоню в столовую, чтобы разогрели и привезли. — предложил Рябенко. — Что-то конкретное хотите?

— Да! Борща хочу. С мясом. И такого, чтобы ложка стояла. И сало кусочками в бордовом бульоне плавало. И сметана белой каплей сверху… — Леонид Ильич сглотнул, и снова закрыл глаза.

— А Косарев что скажет? Плохо вам потом не будет? — с беспокойством произнес Рябенко.

— Да ну их, этих врачей. Дай им волю — залечат до смерти. Чазов вот… Как я ему доверял, а он… — Брежнев тяжело вздохнул и тут же, без перехода, добавил:

— И котлеты по-киевски… И чтоб никаких салатов. Признаться, поднадоела эта капуста… Володя, останешься с нами обедать?

— Нет, Леонид Ильич, спасибо за предложение, — отказался я. — Раз отменить интервью нельзя, то я сейчас с журналистами переговорю, особо серьезно с Мастерсом. А с Галиной Леонидовной уже завтра. Смена у нее, как обычно, с семи утра начинается?

— Да. На общих основаниях будет работать. Устроил ее ученицей ткача, — Брежнев иронично хмыкнул. — Где моя Галя, и где семь утра? Даже не представляю, как она встанет в такую рань…

— Подъем я обеспечу, — успокоил его. — Она в Заречье сейчас?

— Да. После «Дроздов» она у меня живет. Глаз с нее не спускаю. Запретил покидать Госдачу. С ней Витя сейчас. Мне-то Галя может истерику закатить, ногами топать, кричать, а мать немного побаивается. При ней совсем по-другому себя ведет. Сегодня вечером поедут в Москву, из Заречья на работу к семи утра не удобно будет ездить. И еще, завтра на комбинат ее не нужно подвозить. Пусть на метро едет, как все советские люди. Но ты ее проводи, конечно, чтоб все было в порядке…

— Конечно, провожу, обязательно. С транспортом тоже все понял. В пять утра буду у Галины Леонидовны на Кутузовском. А сейчас прошу простить, я пойду.

— Может все-таки поешь с нами, дела никуда не убегут? — Леонид Ильич посмотрел в сторону подавальщицы, вкатившей в комнату отдыха сервированный столик. — Вот и девочки уже на троих накрыли.

Я вздохнул и не стал спорить — слишком уж заманчивые ароматы растекались по комнате. С удовольствием навернул тарелку борща. Пампушки, которые подали к нему, слегка попахивали чесноком. Я удивился, обычно Леонид Ильич не ел ничего острого и даже не любил, когда запахи чеснока или лука витали в воздухе. Сейчас же он взял пампушку и с удовольствием вдохнул чесночный аромат.

— Как-то по-другому стал воспринимать такие вот маленькие радости жизни, — произнес Леонид Ильич задумчиво. — Еда, напитки, сон, одежда… Даже не сама одежда, а ощущение от качества ткани, от хорошего покроя. Недавно вот любовался туалетным столиком в комнате Гали. Полировка, изгиб ножек, рама вокруг зеркала — гармонично все. Приятно смотреть на вещь, сделанную с любовью мастером своего дела…

Он отодвинул опустевшую тарелку и, посмотрев на котлету по-киевски, вздохнул слегка разоварованно:

— От второго откажусь, пожалуй… Глазами бы все съел, да в животе место четко регламентировано, не влезет.

Усмехнулся и, сделав глоток компота, произнес:

— И в продолжение темы о радостях жизни… Стал больше чувствовать природу. Тоже как-то четче и острее что ли? Наверное, умру скоро, иначе с чего бы такие вот ощущения… Но перед смертью, как говорится, не надышишься. Вот у меня сейчас так — будто тороплюсь жить…

— Не нравится мне, Леня, твое упадническое настроение, — Александр Яковлевич нахмурился. — Тебе еще жить да жить, а ты помирать собрался?