Телохранитель

И еще постоянные стоны, и жалобы, и скрежет зубовный. Все несчастны, независимо от цвета кожи, расы и вероисповедания. Все недовольны правительством, друг другом, самими собой. Все тычут пальцами в других, обвиняют, жалуются.

Я просто диву давался. Русские, румыны и боснийцы, забирая детей вечером после занятий карате, восхищенно восклицали: «Какая чудесная страна! Настоящая земля обетованная, где реки текут молоком и медом!»

А южноафриканцы были всем недовольны, несмотря на то что ездили на дорогих машинах, жили в больших домах, любовались красивейшими видами, питались в ресторанах, покупали большие плоские телевизоры и одежду от ведущих кутюрье. Я не встретил ни одного человека, довольного жизнью. Все поголовно были несчастны, причем всегда в их несчастьях были виноваты другие.

Белые были недовольны политикой ликвидации последствий расовой дискриминации и коррупцией, но они забыли, что целых пятьдесят или шестьдесят лет процветали именно благодаря им. Черные во всем обвиняли апартеид. Но ведь прошло уже шесть лет с тех пор, как апартеид пал.

И еще на меня очень давило одиночество. По вечерам я гулял по коридорам своего многоквартирного дома, видел, как разносчик пиццы доставлял разноцветные коробки одиноким толстым женщинам. Они опасливо приоткрывали двери, а потом поедали пиццу в одиночестве, наслаждаясь обществом друзей из телевизора. Или Интернета. Утром какая-нибудь ученица иногда угощала меня кофе и рассказывала, как она несчастна в браке. Иногда мое одиночество становилось таким невыносимым, что я шел им навстречу и удовлетворял их нужды. Но после этого они переставали ходить на занятия. Тогда я сформулировал для себя закон Леммера о матерях-одиночках.

Я знал: что-то неизбежно случится. Понимал не рассудком, просто смутно предчувствовал. Большой город систематически высасывает тебя, меняет, мнет и полирует, и ты становишься таким же, как все. Одиноким, агрессивным эгоистом. Кроме того, начинаешь сознавать, что внутри тебя запрятано много темного и злого. Просто зло дремало внутри тебя много лет, потому что ты сознательно подавлял недостатки. Я не занимался самоанализом, просто чувствовал постоянно давящее на меня напряжение, ощущал растущее беспокойство. Можно сказать, я заранее предчувствовал беду.

Эмма, ты, наверное, думаешь, что я пытаюсь все обосновать логически. Нет, я не пытаюсь оправдаться. Что сделано, то сделано; я убил человека, и от этого никуда не деться. Я сидел перед своим адвокатом, рослым здоровяком по имени Густав Кемп, и пытался объяснить, что я ни в чем не виноват. Он возмутился:

— Черт побери, приятель! Играй теми картами, которые сдала тебе жизнь, и прими наказание, как мужчина!

Он дал мне день на размышления и добавил: если и через день я по-прежнему буду считать, что ни в чем не виноват, он попросит назначить мне другого адвоката.

Кемп остался моим защитником.

Итак, то, что случилось, неизбежно должно было случиться. Рано или поздно. В тюрьме я много размышлял о том дне. Мне бы надо было предвидеть, что так случится, ведь все признаки были налицо. Во мне. В глазах других людей, когда они нарочно пихаются локтями на улице или показывают тебе оскорбительные жесты из окна своей машины.

Но после драки всегда проще всего махать кулаками. В общем, я повел себя как та лягушка в постепенно нагревающейся воде.

В тот вечер…

Мне надо было успеть в Бельвиль на выпускной вечер учеников, поэтому после тренировки я спешил. Принял душ, переоделся и побежал вниз по лестнице к машине. Потом я увидел четверых парней; они обступили Деметру Никулеску, одного из моих учеников, прыщавого, с мягкой челкой. Им было от двадцати двух до двадцати пяти — такой поганый возраст, когда ты еще никто, зато все знаешь. Четверо белых с накачанными в тренажерном зале мускулами и бандитским сознанием. Они издевались над несчастным Никулеску.

— А ну, покажи нам приемчики, малыш карате!

— Смотри-ка, какие у него прыщи! Растишь их в темноте, как грибы?

Когда Деметру открывал рот, они начинали издеваться над его акцентом.

— Из какой дыры ты приехал?

— Из Си-Пойнта.

— Дерьмово, парень! Ты кто по национальности?

— Южноафриканец.

— Твой папаша небось в русской мафии?

Мне было достаточно.

— Оставьте мальчишку в покое, — велел я.

— Ух ты, явился сам мастер карате! Ой, как страшно!

— Деметру, иди домой.

Он вздохнул с облегчением и ушел.

Самый рослый уловил мой выговор.

— Эй, немчура, может, покажешь нам приемчики?

Я отступил. Он шел за мной.

— Я к тебе обращаюсь, немчура!

Остальные завопили:

— Струсил? Не бойся, китаеза, мы тебе больно не сделаем!

Я услышал за спиной шаги молодого здоровяка и понял: если он до меня хоть пальцем дотронется, быть беде. Он догнал меня у самой автостоянки. Как только он положил руку мне на плечо, я развернулся и посмотрел на него в упор. Он был выше и крупнее меня. Но я был уже готов, совсем готов.

Я сказал ему:

— Я тебя убью, — и знал, что так и будет. Он тоже все понял.

Что-то мелькнуло у него в глазах — от меня не укрылась искорка страха. Вот что меня тогда остановило. Я не ожидал, что он струсит. Но потом ему, наверное, стало стыдно, потому что он на миг потерял лицо. Потому-то он и погнался за мной.

Я повернулся, сел в машину и отъехал от стоянки. И ни разу не оглянулся.

Чтобы сэкономить время, я решил проехать через Береговую линию, Ватерфронт. На перекрестке с круговым движением было много машин.

Я почувствовал удар сзади. Несильный. Просто толчок. И тогда я увидел их в зеркало — все четверо ехали в «фольксвагене-гольф». Они орали и непристойно жестикулировали. Я вышел. Эмма, мне не нужно было выходить. Надо было продолжать ехать.

Они тоже вышли.

— Мы к тебе обращаемся, придурок!

— Ты кем себя вообразил?

— Паучара волосатый!

Самый здоровый сидел за рулем «гольфа». Винсент Майкл Келли. Винс. Двадцать четыре года, клерк-стажер в крупной аудиторской компании КПМГ. Рост метр девяносто, вес девяносто пять килограммов. Все эти подробности я узнал только на суде.

Я осмотрел задний бампер моей машины. Повреждений не было.

— Эй, он к тебе обращается!

Четверка окружила меня. Винс подошел вплотную.

— Ты что, глухой, немчура? — Он пихнул меня в грудь. Теперь у него в глазах не было страха — только бравада.

Адвокат что-то говорил о действии стероидов, но нам ничего не удалось доказать. По-моему, они напали на меня только потому, что их было четверо, потому что они были молодые и сильные. Я был ниже и тщедушнее их. Создал, так сказать, ложное впечатление. А еще… Наверное, в тренажерном зале Винс временно перерождался. И ему нравилось ощущать себя сверхчеловеком, он стремился продлить это чувство.