Телохранители для апостола

* * *

Итак, отец Лонгин отправляется домой. Росляков с Максимом не пришли к единому мнению о том, хорошо это для их целей или плохо. Они много раз пытались это обсуждать, но для правильного вывода, с которым оба согласились бы, им не хватало одного-единственного условия задачи. Какую ставку делали террористы на возвращение через отца Лонгина украденного шипа из венца Иисуса?

Собственно, Максим-то как раз настаивал на том, что ломать голову тут нечего. По его мнению, это был лишь ход отвлечения, элементарное запутывание следов. Максим видел, что полковник готов с ним согласиться, но чувство личной ответственности, долг командира группы заставлял его снова и снова анализировать все нюансы этой странной операции. По мнению Максима, Росляков просто не мог позволить себе легко согласиться с этим, таким простым, доводом.

Последнее задание для Максима — «проводить» отца Лонгина, дождаться, когда он сядет в самолет и благополучно улетит. Потом им придется действовать уже на ощупь. Такого человека, как этот странный священник, у них уже не будет. Он и роли агента в Ватикане не выполнял, и в то же время был там своим, почти коллегой. И если бы возникла реальная опасность, проявилось бы что-то, он бы не промолчал и обязательно сообщил. Сейчас же, перед отлетом домой, он ограничился заявлением, что угроза отсутствует. Что цель террористов либо сам папа Бенедикт XVI, либо предстоящая конференция. В первом случае прекрасно справится Служба безопасности Святого престола, во втором переживать еще рано. Спецслужбы предупреждены, они работают.

Помнится, Росляков тогда возразил, что работают только российские спецслужбы. По его мнению, всем остальным, особенно Израилю и США, такое покушение будет выгодно. Для них это извинения, для них это индульгенция, оправдывающая предыдущие действия и последующие. Израилю выгодно, потому что будут прощены более радикальные способы борьбы с противостоящим арабским экстремизмом. И США не надо выдумывать тайную ядерную программу, не надо рассказывать сказки про секретные лаборатории по производству оружия массового поражения. Просто отдавай команду, и с палуб авианосцев тяжело поднимутся груженные под завязку «F-18», низко над береговой линией тучей пройдут, перемалывая лопастями воздух, транспортно-десантные «Супер Стэльены».

Дальше все как всегда. Как на Гренаде, как в Ираке. Руки развязаны, пока мировое сообщество пребывает в состоянии шока от содеянного международными террористическими организациями. И, главное, эти арабские государства дают им убежище. Так кто же, как не мы, кто же станет носителем мира, стражем спокойствия и адептом насаждения демократии.

Максим вспомнил свой вчерашний разговор с отцом Лонгином. Они сидели в его гостиничном номере и ждали Рослякова. Алексеев спросил:

— Простите, если я выгляжу нетактичным, но мне кажется очень странным ваш поступок.

— Какой? — со вздохом спросил священник.

— Вы ушли из разведки. И не куда-то, а в монастырь.

— И что же? Что в это странного? В монастырях очень много людей, которые осознанно пришли туда в зрелом возрасте. Просто наступает такой момент в жизни, когда для тебя важнее всего становится именно это.

— Но ведь кому, как не вам, полковнику разведки, не знать, какая борьба идет за спинами обывателя. Не важнее борьба за свою родину, борьба с международной угрозой миру? Знаете, кое-кто легкомысленно намекает, что вы сломались, что у вас произошла какая-то перемена в…

— Договаривайте, молодой человек, не стесняйтесь, — предложил очень спокойно священник, — перемена в психике, хотите вы сказать? Это ничего. И это не проблема. Подумаешь, кто-то про тебя что-то сказал. Язык есть у каждого, только не каждый умеет им пользоваться. Родители и школа не научили, интеллекта не хватило.

— Вы намекаете, что у меня тоже беда с интеллектом, — рассмеялся Максим. — Я по другой причине завел этот разговор.

— Я знаю, по какой именно. Вы молоды и не все еще понимаете. Это приходит с годами, с возрастом. Может, тогда, когда приходит старость, а с ней и мудрость. Вы знакомы с таким мнением, что человек, как правило, не ценит чего-то, пока этого не лишится, не потеряет. Вот так и у поживших людей, у кого за плечами годы и годы. Оглянешься назад и понимаешь, что такое безысходность. Того не вернешь, этого уже не сделаешь, и ничего заново прожить не удастся. Есть ошибки, которых не исправить, не исправить физически.

— Я вас не понимаю.

— Это нормально, это естественно, Максим. Вот вы молодой, крепкий оперативник. Вы идейный, потому что сюда иных не берут. Слишком не пропорциональна зарплата тем усилиям и тому риску, который сопутствует профессии. Но вы здесь. Так вот, скажите мне, как вы относитесь к педофилам? Вон сколько случаев по стране, сколько девочек погибло от рук извращенцев.

— Дотянулся бы — до суда своими руками удавил! — брезгливо процедил Максим. — Таким упырям жить нельзя на свете. И умирать они должны так, чтобы обо всем содеянном в последние страшные минуту пожалеть!

— Вот-вот, — с мягкой улыбкой, которая совершенно не соответствовала теме, произнес священник. — Так же вы, наверное, относитесь и к террористам. Они ведь тоже никого не щадят. Они, если их не остановить, оставить на свободе, тоже не перестанут творить свои черные дела, нести людям горе. И ни в чем не повинным людям. Так скажите мне, вы, идейный борец, вы за смертную казнь или пожизненное заключение?

— А черт ее знает! — пожал Максим плечами и спохватился. — Извините, это я… Если честно, то не знаю. Как-то не думал. Я ведь даже не знаю, как они там сидят. Может, и не сидят даже, а… Я помню, в детстве у нас во дворе среди пацанов байки всякие ходили, что приговоренных к смертной казни у нас не расстреливают, а отправляют в урановые рудники. Чтобы пользу приносили, а там они все равно умрут.

— Вот видишь, Максим. Проблема-то не в педофилах. Проблема в нас, проблема в обществе. Не там мы все ищем проблему, не там ее видим. А все потому, что мы еще незрелое общество, не созрели, как личности, как люди.

— Объясните, — с недоуменным видом покрутил головой Максим.

— Педофилы все равно будут периодически появляться. Хотим мы этого или нет. Так же как появляются воры, убийцы и… гении, величайшие мыслители, ученые. Их появление не зависит от нас. А вот как мы к ним относимся — это и есть проблема, наша истинная проблема. Общество, которое готово к насилию, готово совершать кровавые казни, наказывать смертью — вот проблема.

— Тогда прощать?

— Нет, что ты, — улыбнулся священник. — Не о том же речь. Если кто-то из нас опасен для общества, он не должен находиться в обществе. Нельзя давать ему возможность снова совершить страшный грех. Но мы-то сами не должны уподобляться ему. Не гнев они в нас должны будить, а жалость, сострадание, горечь и муки душевные. Девочек жалко, до слез жалко, а их убийц разве нет? Ведь будучи человеком, творением Божьим, и поступить как… даже не как зверь, а как чудовище — это ли не кара?

— Так не убивать их? Оставлять жить в колониях, кормить?

— Да не знаю я, Максим, — махнул священник рукой. — Не то ты обсуждаешь, не туда смотришь. Тигр напал на дрессировщика в цирке. Убить его? Убить всех тигров на планете? Запретить выступление с хищниками в цирках? Не на тот вопрос ты ищешь ответа. И пути предлагаешь не те. А метеорит в Челябинске? Давайте теперь все космическое пространство вокруг Земли постоянно обстреливать ядреными ракетами, чтобы ни один камешек близко нет подлетел! А есть еще ураганы, цунами, вулканы, землетрясения. С ними как бороться? И стоит ли бороться? Почему мы пытаемся со всем бороться, все делать по-своему, а не так, как устроено НЕ НАМИ? Может, в своих душах разобраться, а стихийные бедствия оставить в покое? И относиться к их последствиям с подобающей христианину скорбью. Не находишь?