Телохранители тройного назначения

Амира вздыхает.

— Боже, я люблю приходить в парк, когда вы здесь. Клянусь, дети получают синяки и царапины каждый раз, когда мы выходим из дома. Но когда вы, ребята, поблизости, — она бросает на Мэтта благодарный взгляд, — всё обходится даже без занозы. Они в безопасности, словно дома, а не на улице.

Мэтт улыбается, поглаживая мой живот.

— Хорошо. Это наша работа.

Амира лучезарно улыбается ему, затем снова поворачивается ко мне.

— Ты в порядке, любовь моя? Ты выглядишь немного бледной.

— Всё болит. Ты же знаешь, как это бывает.

Она сочувственно кивает.

— Какой у тебя срок?

— Тридцать пять недель, — не задумываясь, отвечает Мэтт. Я похлопываю его по руке, прося ещё один мини-чеддер.

— Тогда осталось недолго, — радостно говорит она. — Вы уже придумали имя?

Я открываю рот, чтобы ответить, но прежде чем успеваю, слышу крики. У меня кровь стынет в жилах.

Я никогда не была поклонницей папарацци, но до того, как у меня появились дети, я считала их необходимым злом. Да, они были грубы и бесцеремонны, выдумывали откровенную ложь, чтобы заработать на мне деньги — но они поддерживали мою актуальность. Если бы я была умна, я могла бы использовать их в своих интересах.

Однако, когда дело доходит до моих детей, у меня абсолютно нет на них времени. Вообще.

К счастью, у моих детей есть три очень внимательных папочки-телохранителя, которые уберут от них папарацци так быстро, что они и моргнуть не успеют. По сей день нет ни одной опубликованной фотографии их лиц. Даже в моих собственных социальных сетях. Мне невыносима мысль о том, что фото моих детей напечатают в журнале и продадут без их согласия. Я не хочу, чтобы незнакомцы узнавали их на улице. Я не хочу, чтобы незнакомцы знали их имена.

Ребята тут же реагируют. Глен хватает Деймона и Генри, затем подбегает к Эми, толкая их всех к игровому домику в задней части парка.

— Вы, блять, издеваетесь надо мной? — рычит Мэтт, отпуская меня и шагая к фотографам. — ЭЙ! — ревет он. — Это детская игровая площадка! Убирайтесь отсюда к черту!

— Хочешь, чтобы я позвонила в полицию? — спрашивает Амира, роясь в кармане в поисках телефона. Я ничего не говорю, наблюдая, как родители на другой стороне игровой площадки хватают своих детей, паника и гнев мелькают на их лицах. Одна маленькая девочка начинает плакать, когда её мама берет её на руки и утаскивает с горки. Тошнота подступает к моему горлу.

Меня тошнит от этого. Эти папарацци достают не только меня; они пугают детей. На этот раз они зашли слишком далеко.

— Извини меня, — бормочу я Амире, протискиваясь мимо неё и направляясь к воротам.

— Это детская зона, — огрызаюсь я, подходя к Мэтту и Кенте, загораживающим объективы своими телами. За ограждением околачиваются шесть или семь папарацци со своими камерами для дальней съемки. Среди них даже есть женщина, что большая редкость; я не уверена почему, но буквально 99 % всех папарацци, которых я когда-либо встречала, — мужчины. Может быть, потому, что женщины больше осознают, как это, блять, раздражающе и страшно, когда за тобой следят и окликают, в то время как ты просто пытаешься заниматься своими делами.

В любом случае, эта женщина, похоже, не испытывает никаких угрызений совести. Я перегибаюсь через выкрашенные в красный и желтый цвета перила, хмуро глядя на группу. Они все поднимают свои камеры и начинают щелкать меня.

— Убирайтесь нахуй отсюда, — кричу я.

— Если вы не хотите, чтобы ваших детей фотографировали, возможно, вам не стоит приводить их в общественные парки, — говорит один из парней, насмехаясь надо мной.

Я показываю ему средний палец. Нам часто говорят подобное. Люди говорят мне, что я должна была отправить детей в специальные детские сады или частные школы. Я не буду это делать. Я не хочу растить их словно мини-знаменитостей; моя работа не имеет к ним никакого отношения. Они найдут свой собственный путь в жизни. Эми ходит в обычную школу, и у неё нормальные друзья. Обоих мы одеваем в TK Maxx, Next и Tesco^[93]. Я не хочу, чтобы они носили дизайнерские вещи, я хочу, чтобы они были неряшливыми и баловались. Я хочу, чтобы у них было обычное, беззаботное детство, которого я хотела сама. Я сделаю всё, чтобы убедиться, что они его получат.

— Не переводи стрелки, — выплевывая я. — Не я наставляю блядский Никон на четырехлетнего ребенка незнакомого человека! А ты.

— Мы просто пытаемся делать свою работу, — кричит кто-то другой.

Мой гнев выплескивается наружу.

— Это не работа! — кричу я. — Вы ебанные пиявки без моральных принципов, преследующие детей, чтобы заработать деньги на вторжении в их частную жизнь! Вы пугаете моих детей. Вы изводите их!

— Может, если ты так беспокоишься о своих детях, то тебе следует сосредоточиться на том, чтобы дать им нормальную, стабильную семью, — говорит женщина, пытаясь обогнуть Кенту, чтобы сделать снимок. — Вместо того, чтобы выставлять напоказ мужчин, входящих и выходящих из их жизней, словно через вращающуюся дверь.

Я поворачиваюсь к ней.

— Только потому, что я люблю нескольких мужчин, не значит, что мы, блять, не преданы друг другу, — огрызаюсь я. — Мои мужья со мной уже семь лет. Они не входят и выходят из моей жизни, они, блять, постоянно со мной. Они часть моей семьи. Ты можешь оскорблять меня сколько угодно, я не настолько уважаю твое мнение, чтобы меня это волновало; но не оскорбляй мою семью. — Она игнорирует меня, продолжая попытки сделать фото, и я качаю головой. — Иисусе. Что, черт возьми, с тобой не так? Ты гордишься тем, во что превратила свою жизнь? Когда ты была подростком, мечтала ли ты прокрадываться в своем анораке^[94] в детские парки, пытаясь тайком сфотографировать детей без их согласия, чтобы продать фото за несколько сотен фунтов?

Она раздраженно поджимает губы.

— Я просто беспокоюсь о детях, — громко говорит она. — Должно быть, их так сбивает с толку, что у их матери, — она с явным отвращением обводит взглядом Мэтта и Кенту, — так много любовников.

Кента ощетинивается позади меня, открывая рот, но я прерываю его.

— Почему это должно сбивать с толку?

Женщина шмыгает носом.

— Хорошо. Иметь трех мужчин в своей жизни, должно быть, тяжело для них.

— У тебя есть дети? — спрашиваю я.

Она гордо кивает.

— Моей дочери только что исполнилось пять.

— И может ли она отличить трех мужчин друг от друга? — вежливо спрашиваю я. — Мои дети научились этому ещё до того, как заговорили, так что я полагаю ответ «да»? Если только идиотизм не передается по наследству.

Другой папарацци фыркает. Женщина давится слюной, застигнутая врасплох. Я перегибаюсь через забор, чтобы подойти к ней поближе, и внезапно чувствую крошечное покалывание между ног. Я чувствую, как мое нижнее белье становится мокрым.

Господи. Я что, только что обмочилась? Я имею в виду, я знаю, что беременна, но я не была готова к этому. Ради бога, на мне юбка.

Затем боль снова сковывает меня, и мои глаза широко распахиваются.

Ох, дерьмо. Дерьмо, дерьмо, дерьмо. Это нехорошо.

Я прочищаю горло, вцепляясь в перила так сильно, что костяшки моих пальцев белеют.

— Слушай. Я не воспитываю своих детей осуждающими, узколобыми биготами^[95], занимающимися слат-шеймингом^[96]. Я учу их тому, что нормально — любить того, кого они хотят любить. Я учу их быть добрыми, уважительными и принимать людей, чья жизнь отличается от их собственной. Так что на твоем месте я бы больше беспокоилась о собственных детях, ладно?