Тёмная башня (Стрелок)

Высокий Слог. На миг рассудок стрелка отказался постичь услышанное. Прошло столько лет - века, Боже правый, тысячелетия! Никакого Высокого Слога больше не было, он остался один - последний стрелок. Остальные...

Он потрясенно полез в нагрудный карман и извлек золотую монету. Растрескавшаяся исцарапанная рука потянулась за ней, обласкала, подняла кверху, чтобы в золоте отразилось яркое коптящее пламя керосиновых ламп. Посланница цивилизации, монета, гордо заблестела - золотисто-красноватый, кровавый отблеск.

– Ахххххх...
– Невнятный удовлетворенный звук. Покачиваясь, старик развернулся и двинулся назад к своему столику, держа монету на уровне глаз, поворачивая то так, то эдак, пуская зайчики.

Заведение быстро пустело. Створки дверей бешено ходили туда-сюда. Тапер громко захлопнул крышку инструмента и, словно персонаж комической оперы, широченным шагом вышел следом за остальными.

– Шеб!
– пронзительно крикнула ему вслед женщина. В ее тоне смешались страх и сварливость.
– Шеб, вернись! Да будь оно все проклято!

Тем временем старик вернулся за свой столик и волчком закрутил монету на выщербленных досках, не спуская с нее бессмысленного завороженного взгляда безжизненных глаз. Он запустил ее второй раз, третий, и его веки отяжелели. Четвертый - и голова старика пристроилась на стол раньше, чем монета остановилась.

– Вот так вот, - тихо и яростно проговорила женщина.
– Ты выжил мне всех клиентов. Доволен?

– Они вернутся, - сказал стрелок.

– Нет, нынче вечером их уж не жди.

– Кто он?..
– Стрелок указал на травоеда.

– Поди и...
– Она завершила команду описанием невероятного способа мастурбации.

– Я должен знать, - терпеливо проговорил стрелок.
– Он...

– Занятно он с тобой толковал, - перебила она.
– Норт отродясь так не говорил.

– Я ищу одного человека. Ты должна бы его знать.

Женщина уставилась на него. Гнев утихал, уступая место сперва догадкам, потом - сильному влажному блеску, который стрелок уже видел. Шаткое строение задумчиво потрескивало. Вдалеке истошно залаяла собака. Женщина поняла, что он знает, и блеск сменился безнадежностью, тупым, безгласным желанием.

– Мою цену ты знаешь, - сказала она.

Стрелок не сводил с нее глаз. Темнота скрыла бы шрам. Женщина была довольно худа, и сделать дряблым все ее тело не сумела ни пустыня, ни песок, ни тяжелая однообразная работа. А когда-то она была хорошенькой, может быть, даже красивой. Не то, чтобы это было важно. Все равно, пусть даже в сухой черноте утробы этой женщины устроили бы гнездо жуки-могильщики. Все было предначертано.

Женщина вскинула руки к лицу и оказалось, что в ней еще довольно жизненных соков - на слезы хватило.

– Да не пялься ты на меня! Нечего так подло смотреть!

– Прости, - сказал стрелок.
– Я не нарочно.

– Все вы не нарочно!
– крикнула женщина ему в лицо.

– Погаси лампы.

Она всхлипнула, пряча лицо в ладонях. Не из-за шрама - из-за того, что это возвращало ей если не девственность, то пору девичества. Булавка, удерживавшая бретельку, поблескивала в свете коптящих ламп.

– Погаси лампы и запри дверь. Он ничего не украдет?

– Нет, - едва слышно выговорила она.

– Тогда гаси свет.

Женщина не отнимала рук от лица, покуда не оказалась у стрелка за спиной. Она гасила лампы одну за другой, прикручивая фитили и вслед за этим дыханием задувая пламя. Потом в темноте она взяла его за руку, и рука эта оказалась теплой. Женщина отвела его наверх. Там не было света, чтобы укрывать от него соитие.

6

Стрелок свернул в темноте две папиросы, раскурил и одну передал женщине. Комната хранила аромат хозяйки - трогательный свежий аромат сирени. Запах пустыни забивал его, уродовал, калечил. Он был словно запах моря. Стрелок понял, что боится пустыни, которая ждала его впереди.

– Его звать Норт, - сказала женщина. Ее голос не утратил ни капли прежней резкости.
– Просто Норт. Он умер.

Стрелок ждал.

– Его коснулась рука Господа.

Стрелок сказал:

– Я еще ни разу Его не видел.

– Сколько себя помню, все он здесь обретался... Норт, я хочу сказать, а не Господь.
– Она пьяно расхохоталась в темноте.
– Одно время был тутошним золотарем. Стал пить. Траву нюхать. Потом курить ее. Ребятня начала таскаться за ним повсюду, науськивать собак. И ходил он в старых зеленых штанах, от которых воняло. Понимаешь?

– Да.

– Он начал жевать траву. Под конец уж просто сидел тут у нас и ничего не ел. В мыслях-то он, может, королем себя видел. Может, мальчишки были его шутами, а их собаки - принцессами.

– Да.

– Он помер прямо перед нашим заведением, - продолжала она.
– Явился, топоча по тротуару как слон - ходил-то он в саперных башмаках, таким сносу нет, - а за ним хвостом ребятня да собаки. И похож он был на клубок проволочных одежных вешалок, коли их перекрутить да завернуть все вместе. В глазах адские огни горели, а он знай себе скалился - точь-в-точь такие ухмылки детишки вырезают тыквам в канун Дня всех святых. Разило от Норта грязью, гнилью и травой: она стекала из углов рта, как зеленая кровь. Я думаю, он хотел зайти послушать, как Шеб играет на пианино. Прямо перед дверью Норт остановился и вскинул голову. Мне было его видно, и я подумала, что он услышал дилижанс, хоть никакого дилижанса мы не ждали. Тут его вывернуло таким черным, там было полно крови, и все это лезло прямо сквозь его ухмылку, точно сточные воды сквозь решетку. Воняло так, что рехнуться можно было. Норт поднял руки и просто повалился. И все. Умер с этой своей ухмылкой на губах, в собственной блевотине.

Женщина подле него дрожала. Снаружи без умолку тонко скулил ветер и где-то вдалеке хлопала дверь - звук был таким, будто его слышишь во сне. За стенами бегали мыши. В дальнем уголке сознания стрелка промелькнула мысль, что это, вероятно, единственное заведение в городе, процветающее настолько, чтобы прокормить мышей. Он положил руку женщине на живот. Она сильно вздрогнула, потом расслабилась.

– Человек в черном, - напомнил он.

– Обязательно надо все выспросить, да?

– Да.

– Ладно. Расскажу.
– Она обеими руками вцепилась ему в руку и рассказала.

7

Он появился на склоне того дня, когда умер Норт. Буянил ветер: сдувая верхний рыхлый слой почвы, он гнал по улицам завесу песка и крутящиеся ветряками кукурузные стебли. Кеннерли повесил на двери конюшни замок, прочие же немногочисленные лавочники закрыли витрины ставнями и заперли ставни доской. Небо было желтым, как лежалый сыр, и тучи летели по нему столь стремительно, будто в бесплодных просторах пустыни, где побывали так недавно, увидели нечто ужасающее.