Темная материя

— Я понял.

Он хочет скрестить на груди руки, но они тяжело повисли, и поднять их нет сил.

— Себастьян! — зовет он, а затем, так как в этой стоящей статуе не происходит ни малейшего движения, заканчивает уже тише: — Не ты был великим мастером doublethink’a. К сожалению, им был я.

Если бы у него была сабля, он бы сейчас сложил ее наземь рукояткой вперед.

8

Он предвидел приступ, поэтому удар, нанесенный птичьим яйцом, не сразу валит его с ног. Свист в ушах, где бы они там ни находились. Укол подо лбом, куда бы он там ни делся. И в завершение — рывок, разделяющий мозг пополам, кто бы там им сейчас ни пользовался. Надвое расщепляющий все тело комиссара. У тебя же всего вдвойне — две ноги, две руки, два глаза, две ноздри, поэтому ничего не стоит сделать из тебя двух человек!

В первые секунды это не больно. Обеими руками Шильф подпирает голову, в которой кипит отчаянный бой. Что-то рвется на волю из темницы, в которой оно росло слишком долго. Острый клюв толкается в скорлупу. В такт толчкам — мелькание черных точек перед глазами. Глаза у него вообще уже непригодны для пользования, вследствие чего ему не видно, кинулись ли Себастьян и Оскар друг другу в объятия. Поднимается ли в гору, ведя за руль велосипед, Шнурпфейль, чтобы стать рядом с Ритой Скурой. Зато он видит струю водомета, взлетающую на неимоверную высоту. В туче мельчайших брызг стоит дробящаяся радуга. Мальчик с влажными от водяной пены волосами, смеясь, простирает руки к небу. Когда он оборачивается лицом, оно оказывается лицом и Лиама, и другого ребенка. Мой сын, думает комиссар. Эти, говорит мальчик, показывая на свои часы, эти все врут. Светловолосая женщина с улыбкой смотрит вниз на мальчика. Затем поднимает взгляд на комиссара. Посмотрим, там будет видно, говорит она.

Под кожей у Шильфа пробегает дрожь. Зубы стучат так, словно сами себя хотят перемолоть в порошок. Ища опору, он всеми десятью пальцами вцепляется себе в волосы. Наконец боль одолевает, и у него подкашиваются ноги. Скорлупа разбивается.

Комиссар падает и не достигает земли, теряет себя в падении, в котором ни верха ни низа. Не чувствует больше ни рук ни ног, зато ощущает порыв ветра на лбу. Его череп раскрылся, что-то закопошилось, затрепыхалось, оно вылезает на волю. Оно отряхивается, расправляет крылья, рассыпает вокруг мерцающий свет чарующей красоты — прекраснее всего, что когда-либо видел Шильф.

До свиданья, наблюдатель, думает комиссар.

И птица взлетает ввысь. Находит стаю. Кружит над городом.

Эпилог

При отлете к северо-востоку Фрейбург больше похож на ковер перетекающих одна в другую красок, чем на город. Пестро мерцающая масса, о которой невозможно сказать, он ли ее часть, или она — часть его. Мозаика крыш, которую утреннее солнце заливает щедрым потоком золотистых тонов. Среди них — вьющаяся лента серебристой и бегучей, как ртуть, реки Дрейзам. Голубой воздух держит тебя, как вода. Горы отзывают своих птиц. Птицы докладывают горам, что видали.

Вот так приблизительно, думается нам, все это было.