Темная сторона нации. Почему одни выбирают комфортное рабство, а другие следуют зову свободы

Другие дети ненавидели своих отцов еще до того, как узнали об их преступных делах. Дочь Фиделя Кастро не знала, кто ее отец. Он никогда не появлялся дома, а мать даже имени его не называла. Только в 12 лет девочка узнала: ее отец – Фидель Кастро. Никлас Франк в детстве не знал, что его отец в апреле 1943 года огнеметами сжег выживших в Варшавском гетто. Никлас и без того принимал сторону матери, с ненавистью говорившей об отце. Любовь или ненависть, которые преступники вызывали у своих детей, формировались не на фактах, а на мнении окружающих.

Развиваясь, ребенок сначала воспринимает прикосновения и эмоции матери. К третьему году жизни, с развитием речи, а затем к шестому году, когда малыш может строить рассказ, он погружается в мир окружающих его слов. Поэтому дети легко овладевают родным языком и принимают сформированные в нем убеждения.

Нас всех определяет то, что нам сообщает наше окружение.

Мы достигаем внутренней свободы, вступая на путь достижения автономии. Так мы можем судить, оценивать, принимать или отвергать предлагаемый нам дискурс.

Для некоторых людей принадлежность к некой группе настолько важна, что они полностью и безоценочно принимают дискурс этой группы, и любая критика ослабляет мобилизующую потребность в принадлежности. Другие, наоборот, благодаря чувству защищенности, которое им дала мама, настолько уверены в себе, что решаются добиваться автономии.

Те, для кого важна принадлежность, находят удовольствие в цитировании общепринятых мнений как чудесных аксиом, они уверены в «логике безумия», описанной Ханной Арендт. Те же, кто предпочитает продолжать поиск самостоятельно, без влияния окружающих, избирают путь созидателя. Они сбивают ноги в кровь о камни, прикасаются руками к земле и истинно радуются пониманию. В состоянии эйфории счастье захватывает дух и уносит его далеко-далеко в область безосновательных рассуждений, именуемых «логическим бредом».

Знание, подтвержденное эмпирически – источник счастья для созидателя.

Это знание можно пощупать, попробовать на вкус и услышать, как делает практик, работающий на земле. При этом эйфория очаровывает душу и ведет к утопии.

Виды познания становятся враждебными. Под властью заученных изречений, оторванных от жизни, охваченные эйфорией горят желанием умереть за невидимую сущность из священных текстов. Созидатели, напротив, не могут подчиниться идеальному представлению, в котором заключена вся истина. Они знают, что земля может как засыхать, так и становиться топкой жижей, им нравится улавливать оттенки в проявлениях реальной жизни, пусть и не безупречной.

Рассказывать невероятное

Я питаю недоверие к четким идеям и вижу их преувеличенными. Не люблю я и мутные идеи, неразличимые в темноте. Откуда во мне эта черта и поиск знаний? Когда ребенок в возрасте семи лет начинает воспринимать философию, слова помогают ему увидеть в окружающей обстановке и дискурсе объяснение сцен из его повседневной жизни.

Ребенок в гораздо большей степени выражает свои чувства, а не факты, высказывая свои мысли.

В семь лет меня приговорили к смерти за неведомое мне преступление. Я знал, что приговор – не детская фантазия, воображаемая в форме игры, а самая настоящая реальность. Однажды ночью в январе 1944 года меня разбудили вооруженные люди, в коридоре стояли немецкие солдаты. В семь лет ребенок уже понимает: время имеет конечную точку с неизбежностью невозврата, и разум осознает, что такое смерть.

У меня уже не было семьи: отец ушел на войну, мать накануне своего ареста пристроила меня в приют и тоже исчезла. Семья оказалась стерта с лица земли, друзья превратились в невидимок. Я был одиночкой в толпе неизвестных, нас под дулами солдатских ружей за колючей проволокой держали в синагоге Бордо, переоборудованной в тюрьму. Как это осознать, когда тебе всего семь лет? Как не остолбенеть перед лицом огромной, непостижимой, безумной опасности, которая приводит к гибели по неизвестной причине? Внезапно одна фраза все объясняет: «Немцы – варвары, только и делают, что убивают».

Видимость понимания выводит оглушенную агрессией психику из оцепенения.

Почему за мной пришло столько людей, чтобы заключить меня в тюрьму? Зачем вооруженные солдаты перекрыли дорогу? Для чего здесь колючая проволока? Зачем нас нужно убивать? Как вести себя с варварами? Убивать их? Я был слишком мал, и все, о чем я думал, – как сбежать. Уже позднее я осознал, что внезапное озарение, от которого мне тогда полегчало, было ложным.

Долгие годы я вспоминал тот вечер, прокручивал в голове снова и снова. Без конца восстанавливал момент ареста и сокровенные мысли о побеге. В памяти все время оживали одни и те же картинки. Они складывались в схему и не давали мне покоя, принимая форму вопроса: «Зачем меня убивать?»

Потом об этом времени предпочитали не вспоминать.

Взрослые заставляли меня молчать, чтобы защитить себя:

«Все закончилось… Надо возвращаться к жизни… Подумай о другом», – говорили они. А я только о произошедшем и думал, но сказать не мог. Мой рассказ о смертном приговоре, как офицер отделил отправленных на работы в Германию от обреченных на казнь, даже вызывал смех: «Да как ты такое придумал! Сказки рассказываешь!»

Помню, после освобождения, когда мне было восемь лет, я думал: «Взрослые не могут мне помочь, нужно самому разобраться и понять, кто убил моих родителей и сломал мое детство». Чтобы это осмыслить и принять, мне нужно было упорядочить воспоминания. Я нашел два решения: «Я вырасту и напишу книги, буду говорить от имени персонажа. Как и меня, его арестует гестапо, но ему удастся сбежать. Он встретит хороших людей, они защитят его и помогут стать сильнее смерти. После сокрушения немецкой армии, он объяснит всему миру, что не заслуживает быть убитым. Мой герой реабилитирует себя и сможет жить в мире» – такова была моя задумка.

Мне очень нравился придуманный сценарий, но он не соответствовал моим ожиданиям. Я упорядочил воспоминания, чтобы поделиться опытом. Обрел мир, ощутил принятие, меньше чувствовал себя посторонним, но это не все, чего я хотел.

Осознание ужаса должно было придать мне сил одержать верх над агрессором.

В 11 лет я думал: наука поможет мне найти истину, и я смогу сразиться с немцами. На этом пути было необходимо постараться стать самим собой. Надежда указала мне дорогу. Смысл, который я придавал обломкам своего детства, превратился в метод анализа произошедшего. Вместо страха перед жестокостью возник образ, который я с удовольствием описывал. Появилась работа по осмыслению, мне нравилось ее вести. Чтобы несчастье смерти превратилось в счастье осознания, нужно было разгадать загадку ареста и написать об этом.

Реакция защиты (самозащиты) обезопасила меня благодаря бредовой сути. То был инстинкт самосохранения, рефлекторный страх перед внешней угрозой. Действительность же лежала в руинах. Укрываясь от войны и преследований, моя приемная семья страдала больше меня и в итоге погрузилась в молчание, чтобы не будить демонов.

Когда возрождаемый воспоминаниями ужас не получает преобразования, он ранит память.

Поэтому, как бы обидно ни звучало, но

если вас не слушают, лучше молчать.

В жизни я терял друзей каждый раз, когда решался рассказать им свои мысли. Для них они были бредом, слишком далеким от их представлений о произошедшем. Размышления спасли меня от безумной реальности, где убить ребенка было обычным делом. Будь я на той же волне, что и мои близкие, я бы постарался адаптироваться к несчастью, которое мы все пережили. Я бы разделил их скорбь, вместе с ними молчал о многочисленных воспоминаниях. Быстро бы освоил любую профессию, чтобы остаться вместе с ними в моменты надрыва, прерывающие тихую боль. Потом бы последовали безосновательные доводы, которые на словах создавали иллюзию понимания («Ты говоришь, что скучаешь по матери… Но я для тебя сделала столько, сколько она никогда бы не смогла… И вот твоя благодарность»). На деле же они приносили всем лишь страдания.