Темная страсть

Руна отвела блестящие волосы с шеи, где его личный символ, незрячий глаз, казалось, видел ее. С каждым вдохом, с каждым выдохом он волнообразно колебался, следуя за ней, в какую бы сторону она ни сдвинулась.

Растревоженная, она провела пальцем вниз по руке, повторяя все выпуклости и впадины его бугристых мускулов, пока не достигла кисти. Символы доходили до самых пальцев, тонких и длинных — тех, что гладили ее, проникали в нее, повергали ее в немыслимый экстаз столько раз, что и не сосчитать.

От этой мысли кровь начала закипать в жилах. Боже милостивый, прямо гормональный взрыв какой-то. Ликантропия многократно повысила ее либидо, а полнолуние усугубило еще больше…

Несколько минут под холодной водой, немного остудят ее пыл.

Она подвинулась к краю кровати, спустила ноги… и в следующее мгновение оказалась втянутой обратно на матрас и подмятой под Шейда.

— Не так быстро.

Голос его был сонным и восхитительно хриплым, а глаза, наполовину открытые под отяжелевшими со сна веками, горели золотом. Его возбужденная плоть тяжело лежала у нее между ног.

— Я собиралась принять душ. Хочешь присоединиться ко мне?

— После. — Он зарылся носом ей в шею, куснул чувствительную кожу. — После того, как закончу с тобой.

— Ты почувствовал мое… э… возбуждение?

Его пальцы нырнули ей между ног и проверили влажный жар там.

— Да, я его чувствую.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

Он лизнул место укуса языком.

— Оно разбудило меня. А что?

— А то, — простонала она, отклоняя голову в сторону, чтобы ему было удобнее, — ты сказал, что почувствовал мое желание из Нью-Йорка. Мне просто интересно, всегда ли ты его чувствуешь.

Он поднял голову и посмотрел на нее. Его глаза напряженно горели.

— Мы связаны неразрывными узами бондинга. Мне известно все, что ты чувствуешь. — Он выгнулся и скользнул в нее. — Когда ты хочешь секса, я вынужден тебе его дать.

— Даже если мы в разных штатах? В разных странах?

— Да, но такого больше не будет. — Он пригвоздил ее запястья над головой и задал медленный равномерный ритм. — Моя пара не…

Он с проклятием осекся.

— Тебе не нравится это слово, да?

Хотя бы раз пробежаться ладонями по его плечам, которые вздувались с каждым мощным толчком, вонзить пальцы ему в спину, когда спазмы начнут сотрясать ее тело, но он еще крепче сжал ее запястья.

— Какое слово?

— Пара.

Он покачал головой, и его густые волосы упали на лицо.

— Мне вообще все это не нравится.

Она выгнула спину, чтобы взять его глубже.

— Даже вот это?

Его лицо омрачилось.

— Ты возбуждена, бондинг вынуждает меня услужить тебе.

— Что ты сказал?

— Ты слышала. — Его движения стали более быстрыми, почти механическими. — Давай заканчивать.

— Если ты думаешь, что делаешь мне одолжение, трахая меня, — огрызнулась она, — то можешь остановиться прямо сейчас и трахать себя самого.

Он замер, но не вышел из ее тела.

— Ты никогда бы не сказала мне такого год назад. — Голос его был низким, хриплым рычанием. — Ни одна женщина, которую я когда-либо пускал в свою постель, не осмелилась сказать бы мне такое.

Сверля его гневным взглядом, она попыталась высвободить руки.

— Возможно, потому, что они свисают на цепях с твоего потолка.

— Точно подмечено.

Он взглянул на инструменты пытки и наслаждения, висящие на стенах, как будто выбирая один из них для нее. Эта мысль вызвала трепет, но от страха или от возбуждения, она не была уверена.

— Полагаю, ты хотел бы сделать это со мной?

Он рассмеялся, как будто то, что она сказала, было совершенно за пределами вероятного. Что оскорбило ее до глубины души. Почему он должен наслаждаться этим с другими женщинами, но не с ней? И почему, скажите на милость, это так расстраивает ее?

— Мне нравится твой дух, маленькая волчица. Но ему не помешала бы… дисциплина.

— Мой отец говорил то же самое.

Она поморщилась, пожалев как о словах, так и о воспоминаниях, которые тут же хлынули в дверцу, которую она приоткрыла для них.

«Эта соплячка нуждается в дисциплине», — бывало, говорил отец, прежде чем приблизиться к ней с ремнем, деревянной ложкой или чем-то еще, попавшимся под руку. В детстве она была такой живой и подвижной, не повиновалась родителям при любой возможности, доводя своего отца-алкоголика до белого каления.

Так как же она может рассматривать набор плетей и других неопознанных предметов в спальне Шейда иначе, чем инструменты, предназначенные для причинения боли? Что она за извращенка?

Шейд погладил ее большим пальцем по щеке.

— Руна? Эй, ты в порядке? — Он наконец отпустил ее запястья и перенес вес тела, словно приготовился слезть с нее. — Закончим это позже.

— Нет.

Она крепче обхватила его ногами за талию. На щеках у нее показался румянец, а в сердцевине женственности вспыхнуло желание.

— Уверена?

Когда она кивнула, он снова опустился на нее, и когда скользнул внутрь, с его губ сорвался вздох облегчения.

— Хорошо, потому что, остановившись, я бы чертовски мучился от боли.

— Как в подземелье?

Легко, чтобы он не осознал, что забыл ограничить ее, она положила ладони на теплую кожу его плеч:

— Не так сильно. Мы же сейчас только начали. Я еще не настолько возбужден. Мало-помалу прошло бы, но пару часов тебе бы хотелось держаться от меня подальше.

Сердце Руны совершило кульбит. Похоже, она ищет любой предлог, чтобы снова влюбиться в него. У него явно очень короткая память.

Шейд лизнул ее сосок, рассыпав мысли как горох.

— Ты чувствуешь меня?

Руна улыбнулась, потому что, о да, она чувствовала, как он растягивает ее чувствительные внутренние стенки, приводя в неистовство.

— Угу.

Шейд схватил ее левую руку, ту, на которой, как он говорил, должны появиться знаки бондинга, такие же как у него, и сердце ее упало, потому что ей хотелось прикасаться к нему хотя бы в этот раз.