Темнеющая весна
Шрифт:
Алеше вменялся в вину умысел на ниспровержение существующего государственного порядка. Мало что доблестная Российская империя охраняла так же ревностно, как забитость своих верноподданных, завернутую в нравоучительный тон живых классиков, питающихся куда лучше, чем их читатели. Гниль шла со дворов, из голов. Из покосившихся заборов с облупленной краской, из кровоподтека на лице проходящей мимо женщины. Гниль эта достигла апофеоза в малахите и мраморе Зимнего дворца, а затем вновь снисходила вниз, перезаражая собственных носителей, как яйца гельминтов.
Аляшев, важнейший свидетель, связанный со многими, не успев дать показаний или оговорить кого-нибудь, умудрился
– Вы утверждаете, милостивый государь, что никогда не участвовали в тайных обществах – ни в этом, ни в прочих. Однако же, – прокурор грозно поглядел на Алешу, – при обыске у вас были обнаружены запрещенные произведения Белинского, несколько номеров «Колокола» на французском языке. А так же печально известная, – он передернул разноцветными, от рыжих к совсем белесым, волосками над губой, – омерзительная прокламация «Молодая Россия».
При этих словах в пестром сборище кое-то вздрогнул. Иные, напротив, замерли.
– На вопросы о происхождении этой низкой… нет, не литературы вовсе, а карикатуры на нее!.. вы отвечать отказались. Таким образом, следует отметить со всем прискорбием… о вашей непреложной и несомненной причастности к всякого рода кружкам и подпольным типографиям!
Он героически оглядел публику, чрезвычайно довольный собой, затем будто бы даже испугался, что взболтнул лишнего. Впрочем, особенного эффекта изобличающая речь не вызвала – среди собравшихся смельчаков наверняка многие хранили у себя нелегальные издания, большей частью напечатанные за границей.
Анисия зажмурилась. Вот он – знаменательный, новозаветный выбор. Разрушить жизнь, но сохранить совесть, уважение к себе… нет, она не может! Она столько лет шла к этой цели – суровая гувернантка, затем бесящая клетка пансиона, где спасла только усталая зубрежка при свечах, пропущенное юношеское кокетство, но пожалованное взамен нечто большее – собственная картина мира, пухнущая цветами и шероховатостью не найденных ответов.
Она не может… Верхова этого не простит. И сидеть ей здесь, упустив жизнь, которая где-то там кристально бьется вблизи Альп…
– Где вы изволили находиться в день, когда взяли Аляшева? – повторил прокурор будто для Анисии, отвлекшейся на сумбурные видения.
– Я бродил по Сенной.
– Вы заходили куда-нибудь, покупали что-то?
– Нет.
– Вы виделись с Аляшевым в тот день?
– Нет.
Прокурор победоносно вздернул неряшливые брови. Очевидно, ответ Алеши расходился с какими-то их полученными данными.
– Вы были одни?
– Да, – непогрешимо произнес Алеша, смотря на прокурора в упор.
Анисия шумно вдохнула застоявшийся воздух. Она не сможет выступать свидетелем,
явное непременно откроется, она погибла! Невозможно, чтобы никто из соучастников Полины или Аляшева не проговорился о ней! Они только и ждут ее прокола, чтобы задавить… Перед глазами начали расплываться разноцветные круги.– Я могу ответить вам на этот вопрос! – задорно воскликнул звучный голос.
5
И вот она оказалась в центре собрания. А публика, жадная до сенсации, благоговейно перевела все внимание на эту высокую яркую женщину, про жизнедеятельность которой уже похаживали кое-какие слухи.
Анисия, удерживая пляшущий рассудок, отупело воззрилась на Полину, которая разнузданно приподнялась со своей скамьи антуражем графини Батори.
Председатель суда, насупившись от эксцесса, сначала вопросительно поглядел на следователя, а затем шикнул на Полину.
– Вас, милостивая государыня, никто даже не включил в список свидетелей! – пролепетал секретарь заседания, ободренный недовольством вышестоящего.
– А стоило бы, милостивый государь, – безапелляционно отозвалась Полина, пока председатель суда окончательно не опомнился. – Алексей Владимирович из джентльменских своих воззрений не обмолвился обо мне ни единым словом, хотя весь тот вечер мы были вместе и заняты были иными материями, чем хождение в народ! – прокричала она в конце, силясь заглушить бормотание угроз судьи вывести ее из зала суда. – А показания Колокойникова о листовках в руках Алексея Соболева и том якобы визите – наветы из ревности ко мне!
Из-за поднявшегося гула удивленного ликования заседание суда было насильственно прекращено. Впрочем, после принесения присяги Полину ввиду важности показаний включили в список свидетелей, хоть и не переставали недоумевать, отчего она раньше не объявила о себе. Причина же была прозаична – Колокойников, самый опасный для нее человек, способен был погубить ее, лишь обмолвившись о ее связях с подсудной организацией. На счастье и Полины, и Алексея, и Анисии, Колокойников давно страдал открытой формой чахотки, которая из-за ареста и потрясения ускорила его угасание. Должно быть, при приближении к царствию небесному он и решил не сотрудничать со следствием. Он нисколько не растрогался от беседы с опухшим попом, от утверждающей поступи которого сотрясались даже на совесть возведенные полы каземата.
– Алексей Владимирович не желает порочить репутацию незамужней девицы. Но правда в том, что мы были вместе весь день и расстались в восемь часов пополудни. О том, что творилось в пристанище Аляшева, мы не знали и не могли знать.
По залу пополз невнятный шепот и буржуазный румянец. Просвещенная публика вроде бы и считала выше своего достоинства выражать взволнованность столь пикантными деталями, но и не могла удержаться от пленяющей шокированности.
– Посудите сами, – заговорщически обратилась к прокурору Полина. – Как семинарист может быть террористом? Алексей Владимирович – верноподданный государя.
Секретарь суда, обомлевший и от напора Полины, и от белизны ее сногсшибательных плеч, с таким раболепием вслушался ее показания, что позабыл фиксировать их, опомнившись лишь от грозного взгляда судьи.
– Вам и остальные члены этого общества открыто скажут, что в глаза его доселе не видали, – не сдерживая своего звонкого голоса, отзеркаливающегося от всех стен и углов, хлестала Полина по ушам своих мучителей. – Это же юродивый. Инок! Он и не мужчина вовсе.
Ее развязный тон смутил следователя настолько, что тот даже не заметил противоречия в ее выводах.