Темнота
Шрифт:
– Ты моли Бога, чтобы жук вылез где-нибудь в другом месте и натворил дел.
– Зачем?
– Это будет лучшим доказательством твоей невиновности. Может и отпустят тебя. Или на выборах другие воры победят, чтоб своих предшественников замазать, могут они раскопать твое дело и сотворить из тебя невинно пострадавшего от прошлых гадов. Как вы правильно сделали, что их турнули, а нас к корыту поставили. Будешь герой и на свободе.
Лучше бы он этого не говорил. Самое плохое, что мог, сказал. Я ведь успокоился, я смирился. Пожизненное, так пожизненное, ничего не ждать, проживать день за днем. Надежды нет и хорошо. Это как с бессилием, пока надеялся я на излечение, то мучался. Куда ехать, что принимать. Примешь, ждешь, кажется, что поможет, а оно ничего. Разочарование, обидно, плакать хочется или морды бить. Метался, как говно
1999г.
РУКИ ЛОШАДИ
– Сволочи! Пустите меня! Подонки! Холуи! Рабы! –глухиеударыв что-то мягкое, хохот, звуки плевков.
– Негодяи! Вам не удастся победитьменя! Мой дух не сломлен!
– Сломаем!
– Вышибем.
– О, клоун!
– Твари, мерзкие твари! Низкие животные! Вы хоть знаете, кого выбьете?
– Кого?
– Вы бьете свет и знание истинное! Негодяи!
Какие-то клокотания и смрадная сочность ударов. Тот, кого били, только вскрикивал. Дверь открылась и на пол упало что-то мягкое и недвижимое. Грохнул засов, удаляющиеся шаги и смех, тишина вернулась в свои владения. Обычная тишина летней ночи, наполненная маленькими звуками и невидимыми шорохами. Суматошная муха и терпеливый сверчок – главные музыканты, играют свои нервно-заунывные мелодии. На дворе должно быть во всю светит луна, а в этом чертовом сарае только конский навоз и мышиная возня на далеком чердаке. Значит завтра, в книгах врут, когда пишут об особых состояниях, все обыденно и даже боль в ноге уже привычна. Завтра так завтра, подумаешь. Он усмехнулся в темноте. И вспомнил, как восхищался в детстве римскими легионерами. Ровные ряды воинов, манипулы, центурии, легион, все блестит золотом и тревожит пурпуром. Бой. Безумные варвары, чуящие свою смерть и оттого еще более страшные, с остервенением бросаются на строй, гибнут десятками, но достают то одного, то другого. Стрела, вылетевшая из лука, зажатого в грязных дрожащих руках. Он погиб. Он возлежит среди цветов, рядом льют скупую мужскую слезу соратники, говорят короткие речи о его мужестве, храбрости, преданности родине. Таким виделась ему смерть, он просыпался ночью и плакал, заново переживая те минуты. И даже думать не мог о вонючем сарае, выбитых зубах и сломанной ноге. О том, что завтра вырыть самому яму и упасть в нее, а черви уже ждут. Бормотание, захлебывающееся и невнятное.
– …поделать я, если Амур пронзил меня стрелой златою. Увидел я ее и разум помрачен и сердце норовит освободиться из ставшей тесной груди. О Агнесса, душа моя! Любовь к тебе безмерна, я весь во власти этого всепоглощающего чувства, будто утлая лодчонка среди огромных волн разбушевавшегося океана. Пропал я, пропал! Нет мне спасения! Губы твои влекут подобно Эльдорадо, Агнесса…
– Да заткнись ты!
– Что? Здесь кто-нибудь есть?
– Нет.
– Вас зовут Нет, вы не из знаменитой семьи акробатов?
– Нет.
– Я уже слышал как вас зовут.
– Меня никак не зовут.
– Никак или Нет?
– Заткнись.
– Как вы грубы! Вы невоспитанны и хам! Неужели ваш учитель… ТьФу! Что это было?
– Сухие конские кизяки, дуплет. Буду бросать в вас, если не замолчите.
– Это насилие!
– Всего лишь конское дерьмо.
– Вы ответите за это!
– Вы дурак?
– Нет, а почему вы спрашиваете?
–
Очень на то похоже.– Какое право вы имеете меня оскорблять?
– Я имею право говорить правду и давайте на этом покончим.
– Нет уж, подождите! Каков! Нахамил и в кусты! Вы мне ответите, вы мне за все ответите! Да не кидайтесь же, это подло! Мы интеллигентные люди, мы должны понять друг друга. Наш разум нам поможет. Вы даже не подозреваете о его силе. Те чудесные и прекрасные преобразования, которые он может провести, превратив нашу жизнь в сплошное блаженство. Разум это дуновение Бога в нас, это быть может сам Бог, нужно только верить в него и преклонятся ему, тогда все будет прекрасно! Да что такое! Прекратите немедленно!
– И не подумаю. Буду швырять по вам, пока не замолчите.
– Я не могу замолчать.
– Это еще почему?
– Потому что я Туманов Василий Спиридонович, жизненный артист.
– Кто, кто?
– Жизненный артист.
– Это как?
– Это прекрасно и возвышенно. Это..
– По-моему ты шут.
– Что?
– Да-да, именно шут, дешевый шут из нищего цирка. Шут, берущий наглостью, криком и жалким видом. Зачем ты устроил это представление в штабе? Говорил идиотские речи, сверкал глазами, визжал. Тошно смотреть было на тебя. Неужели ты надеешься унижением спасти себе жизнь? Глупо. Раз уж попался, так веди себя достойно, все равно завтра расстреляют, а он как старая шлюха.
Молчание. Мухи, сверчок, мыши. Во дворе солдаты имитируют стрельбу из пушек, соревнуются, кто громче, смеются.
– Нас завтра расстреляют?
– Тебя могут посадить на кол из уважения к шутовскому рангу. Будешь и на колу обезьянничать.
– Почему вы мне тыкаете?
– Шуты всегда на ты.
– Я не шут!
– Тогда помолчи.
– Почему я должен молчать? Не хотите слушать, заткните уши!
– У меня руки связаны.
– Я здесь не причем. И вообще, кто вы такой? Строит из себя бог весть что! Сейчас подойду и начищу вам морду. Я брал уроки бокса у самого Дика Хенри, чемпиона Англии.
– И вправду дурак, даже не сообразил, что как же я могу кидать навоз, если руки связаны.
– Ты у меня договоришься! Вот возьму тебя и зарежу или задушу собственными руками. Я в Тамбовской губернии семерых задушил, из них двое мясников, здоровенные были мужики, по кварте крови каждый день выпивали, а я их задушил. Так что учти!
– Не замолчишь, буду бить.
– Откуда вы знаете, что именно завтра?
– Они долго никого не держат. Да и командир их посоветовал мне повспоминать жизнь, покаяться в грехах, к смерти приготовиться. Скотина. Сначала бил, топтал, зубы выбил, а потом с полчаса пытался в исповедники набиться.
– Такой толстый, с огромными руками?
– Он.
– Как же бьет! Я за жизнь бывал бит немало, пообвык уже, но чтобы так били, никогда не было. Невыносимо.
– Бьет сильно. И ведь еще бережется. Если бы в полную силу работал, убивал бы.
– Грязное животное! Такие как он – зловонные язвы на теле человечества, позорящие всех и вся!…
– Можешь говорить спокойно?
– Как я могу говорить спокойно, если завтра умру?
– Может и не умрешь. Закатай им истерику, продекламируй стишки, спой им пару-другую сальных куплетов и годится. Спасешься с помощью своей профессии.
– Это не профессия!
– Что просто любитель?
– Слушай же ехидная тварь! Никогда и нигде не клянчил я жизнь! Не буду этого делать и сейчас. Если мне суждено умереть завтра, то я умру с честью, как подобает воину и гражданину! Я покажу своей смертью пример мужественного смирения! Эти негодяи не дождутся ни слезинки из глаз моих, ни мольбы о пощаде из уст моих, не услышат стонов! Я буду тверд как камень и встречу эту гадкую старуху с косой дерзким взглядом и криком «Да здравствует свобода!»…
– Ты точно завтра не погибнешь. Кто же убьет такое посмешище? Тебя посадят в клетку и будут возить по позициям, для увеселения солдат. Пинки подстегнут твой дешевый артистизм.
– Вы не правы! Слышите, вы не правы!
– Господин Туманов, освободите меня от необходимости выслушивать ваши бредни. Решили спастись, став шутом, бог вам судья, но мне вы противны, поэтому давайте лучше молчать, чтобы мне не пришлось затыкать вас навозом.
Снова молчание. Вот бы кто-нибудь проскакал сейчас по улице. Быстро, с гиканьем, со свистом плети, промчал рядом. Но никто не скачет, никто не гикает. Только мыши беснуются на чердаке.