Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Все это похоже на кадры американского боевика. С одной лишь разницей – здесь напрочь отсутствует звук. Ни один шорох не рождается из пламени, дыма и содроганий. Я отчаянно трясу головой, и вдруг до меня доходит, что сам я, оказывается, сижу на земле, привалившись спиной к какому-то резко давящему на лопатки углу, обе ладони мои тоже упираются во что-то колющее, по правой от локтя до запястья стекает грязная кровь, а левая нога вывернута так, что вот-вот лопнут натянутые сухожилия. Я ее осторожно сгибаю, это больно, зато похоже, что зрение и сознание у меня все-таки слегка совмещаются: я понимаю, что разнобойная груда досок, вздыбившаяся неподалеку, это то, что осталось от нашего Павильона, действительно – вон лежит дверь, почти целая, блестит медью петель, выдернутых из пазов. А вон торчат ножки перевернутого стола, за которым мы сидели на переговорах. Вероятно, ракета, выпущенная из первого вертолета, угодила точнехонько в галерею между Павильоном и Куполом. Конец галерее, поблескивают вокруг осколки стекла. Виллем как раз, за пару минут до этого, прошествовал

по ней внутрь, устроился, как обычно, напротив нас, пощелкал ногтем по микрофону, давая понять, что к работе готов. Позже эту последовательность событий восстановили во всех подробностях. Я же, помимо щелканья, смутно почувствовал некий нарастающий гул, повернул к окну голову, узрел пару транспортных вертолетов, снижающихся над Центром. Двое или трое солдат уже махали флажками, указывая им куда сесть. Совершенно обычная, не вызывающая тревоги картина. И вдруг – точно выдернули из головы один цветной слайд и мгновенно заменили другим: дым, огонь, разрушения, земля, усыпанная обломками. Удивительно, что я уцелел. Боже мой, а сам Виллем, а Дафна, а Чак и Ай Динь?..

Опять-таки позже, после допроса пленных, выяснилось, что террористы действительно целились в соединительную галерею. Они таким образом хотели отрезать Виллему путь под Купол. Павильон же, в связи с особенностями местного климата, собран был из легких древесных пород, он при взрыве не рухнул, а лишь опрокинулся и сложился, к счастью, все-таки приняв на себя часть ударной волны. Дафна отделалась небольшими ушибами, как впрочем и Чак, сидевший рядом со мной. Из техников тоже почти никто серьезно не пострадал. И совершенно не пострадала Ай Динь – несколько мелких царапин, и все. Конечно, я еще ничего об этом не знаю. Я пока не в состоянии разобраться, что тут произошло. Вместе с тем мысль о Дафне заставляет меня подняться на ноги. Это не просто: при каждом движении внутри у меня что-то как будто рвется, отдаваясь вспышками боли. Соображать тем не менее я начинаю гораздо лучше. Я отчетливо вижу, что второй вертолет уже приземлился неподалеку от первого, и из него, как двуногие тараканы, выскакивают и бегут ко мне люди в черных комбинезонах. На головах у них балаклавы – матерчатые, со страшными дырками для рта, ушей, носа и глаз, каждый движется какими-то неестественными рывками и каждый (меня точно бьет током) держит в руках автомат. До них метров тридцать – сорок, не больше. Передний вдруг сдергивает балаклаву с лица, и я с ужасом узнаю в нем Юсефа – откуда он здесь? Юсеф отчаянно машет мне свободной рукой…

Недели через две, когда Юсеф уже давно будет мертв, а я сам, словно новорожденный, очнусь в арконской реанимации и начну кадр за кадром прокручивать в голове данный сюжет, то внезапно пойму: он мне командовал, чтоб я лег – пытался меня спасти, не хотел убивать. Но в данный момент я, разумеется, ничего этого не понимаю. Тем более что периферийным зрением вдруг замечаю Виллема: похожая на подростка, осыпанная мучной пылью фигура, ощупывая воздух вокруг себя, неуверенно, спотыкаясь, бредет по направлению к Куполу. Только, если уж точно, не к Куполу, а по касательной к краю его. (Сам Виллем мне потом объяснит, что от удара утратил ориентацию, вообще – как бы ослеп.) И вся она, то есть фигура, такая слабая, беззащитная, такая потерянная – мыслящий тростник среди бушующего огня – и уже ясно, что внутрь Купола Виллему по этой траектории не попасть, он пройдет мимо – в смертельную песчаную пустоту.

Каким-то странным образом я оказываюсь рядом с ним, хватаю за плечи, разворачиваю лицом к защитному полю – вдоль силовых линий его струится и оседает дым. Мне даже в голову не приходит, что человек впервые физически прикоснулся к арконцу. Ни одной мысли у меня в сознании нет. Я сделан из чистой боли. У меня вместо мозга – кромешный нейронный распад. Кружится пепел, воздух вокруг пузырится, как в каше, взметывается и кипит. И опять-таки я, конечно, еще не знаю, что террористы, принадлежащие все к тем же бригадам смертников «Аль-Хазгар», получили приказ захватить Виллема живым или мертвым, в первом случае как заложника, а во втором – просто убить. Убить – чтобы разорвать навсегда связь Аркона с Землей. Ничего из этого я не знаю. Я как зомби: не знаю вообще ничего. Я даже не понимаю, почему вдруг получаю в спину два сильных толчка и почему у меня так резко слабеют и, будто резиновые, подгибаются ноги. Мне кажется, что я – это уже не я, а кто-то другой. Мое существование завершено. Я, как глыба, рухнувшая с небес, обваливаюсь на Виллема со спины, сминаю его, уходит земля из-под ног, накатывается грохочущая волна, и мы оба, словно призраки в преисподнюю, проваливаемся куда-то во тьму…

4

День этот с самого начала летит кувырком. Ровно в восемь утра Марина Тэн, наш уникум-полиглот, объявляет по громкой связи, что, согласно прогнозу метеорологов, на Центр движется песчаная буря, самум. Предполагается, что начнется она около девяти часов, достигнет максимума к десяти и продлится примерно до одиннадцати – одиннадцати тридцати. Никакой опасности нет, бодрым голосом заверяет слушателей Марина, принимаются все необходимые меры, однако в этот период выход из помещений категорически запрещен. Повторяю: выход из жилых корпусов категорически запрещен. Соответственно, плановый раунд переговоров, назначенный на десять утра, отменяется. О дальнейших изменениях в распорядке дня мы вас известим. Следите за информацией.

Данный текст Марина повторяет аж девять раз – на девяти официальных языках, принятых в Центре. Я, как всегда,

испытываю при этом приступ острого раздражения. Чертова политкорректность, достаточно было бы одного английского! Тем более что экстренную связь в помещениях отключить нельзя – приходится вот так почти каждый день выслушивать и совершенно излишний русский (у Марины здесь слабенький, но очень забавный акцент), и французский, который сливается для меня в сплошные сьер-сьюр-бьен, и немецкий, набитый костяными согласными, и китайский, и испанский, и арабский, и итальянский, и даже хинди (который, как мне объяснила та же Марина, на разговорном уровне практически не отличим от урду). Одно время пытались включить в список также банту и суахили, но единственная этническая африканка среди сотрудников Центра, то есть Дафна Делиб, ко всеобщему облегчению заявила, что не понимает ни того, ни другого.

В общем, на итальянском я уже запираю свой номер, спускаюсь на первый этаж, где у нас находится ресторан, делаю перед дверями его глубокий вдох и, придав лицу выражение отчужденной задумчивости, вхожу внутрь.

Этот психотерапевтический ритуал: вдох – выдох, отчуждение на лице – я исполняю теперь всякий раз, когда мне нужно куда-то идти. После того как три дня назад внезапно арестовали связистов с переговорного пункта (двое – арабы; третий, если не ошибаюсь, бербер), а затем, в тот же день, во второй половине его, пропал Юсеф, исчез, черт, бесследно, будто провалился в песок, отношение к нашей группе настороженное. Не то чтобы нас всех скопом подозревают, хотя исключить такое, разумеется, тоже нельзя, но уже третий день я чувствую на себе осторожные взгляды, улавливаю сдержанность в разговорах, слышу, возможно преувеличивая, быстрый шепоток за спиной. На нас словно появилось клеймо – выжженное тавро позора, которое ни смыть, ни стереть, ни скрыть: просвечивает сквозь любую одежду.

Впрочем, сегодня, как я сразу же понимаю, оно гораздо бледнее. Все заслонил накатывающийся из пустыни самум. Наружные окна столовой уже прикрыты щитами, зажжен электрический свет, сочащийся неестественной желтизной. Голоса в нем сливаются в один неразборчивый гул. Но, продвигаясь с подносом вдоль длинной стойки раздачи, я с удивлением обнаруживаю, что обсуждается вовсе не внезапный песчаный шторм. Оказывается, я кое-что важное пропустил. Еще вечером, где-то около двадцати трех часов, лидер Народного исламского фронта «Аль-Хазгар», который две недели назад совершил в королевстве государственный переворот, объявил, что Аравия теперь уже не Дар аль-ислам, Мир ислама, где царит по воле Аллаха благоденствие и покой, а – Дар аль-харб, территория войны, которая продолжаться будет до тех пор, пока со священной земли мусульман не будет изгнан последний кафир. И это, как выясняется, не просто слова. Оказывается, ночью (передавали в шестичасовых новостях) Фронт «Аль-Хазгар» внезапным ударом захватил Напалеб, расположенный всего в пятидесяти километрах от нас.

– А что такое пятьдесят километров? – говорит соседу справа от меня Олле Крамер, лингвист. – Танкам два часа ходу – даже при том, что прямой дороги здесь нет. Не забывай, на их стороне почти вся армия, а Штаты, долбаные, поставляли туда вооружение много лет. Танков у них больше тысячи, триста самолетов, приличный флот, двести тысяч человек только в регулярных войсках…

– Но у нас же тут – контингент ООН…

– Четыре тысячи, включая обслуживающий персонал. И потом, когда это войска ООН могли кого-нибудь защитить? Вспомни резню в Руанде, кошмар, или Балканские войны, тоже резня, или это несчастное Сомали… Ну, были там миротворческие части ООН – и что? А на внешнем периметре у нас кто стоит – саудовский батальон.

– Они теперь – тоже «Хазгар»?

– Вот этого не знает никто…

Они отходят, не замечая меня, а я неожиданно вспоминаю, как кричал Юсеф (кажется, месяц назад): «Что делали крестоносцы, когда они вторглись на Ближний Восток?.. Что они сделали, когда захватили Иерусалим?.. За три дня они вырезали более тридцати тысяч мусульман. Убивали всех сарацин – так они нас называли – мужчин, женщин, детей!.. Раймонд Ажильский, европеец кстати, прованский хронист, писал, что на улицах и площадях можно было видеть кучи отрубленных рук, ног, голов, всадники передвигались в крови, доходившей их коням до колен, убитых было так много, что крестоносцы не знали, куда их девать!.. А когда спустя пять месяцев – заметь, почти полгода прошло – Фульхерий Шартрский, опять-таки европеец, христианин, прибыл в Иерусалим праздновать Рождество, его потрясло зловоние от гниющих трупов, все еще лежавших без погребения!.. Вот что значит цивилизационное превосходство – это когда истребляют и покоряют тех, кто слабей!.. Почему ты думаешь, что арконцы поступят с нами иначе?.. Может быть, убивать они и не будут, но они нас сомнут, как танки траву. От нас не останется ничего!.. Мы станем как мусульмане под владычеством христиан!.. Нам нельзя будет поднять голову!.. Нам нельзя будет говорить то, что думаешь, вслух!.. Нам нельзя будет совершать заповедованный Аллахом намаз»!

Да, примерно месяц назад. Поздний вечер, площадка перед баром «Аркон», бараки складов, колючая проволока периметра, галогенные хищные лапы прожекторов, тщательно ощупывающих пустыню.

Меня нетерпеливо постукивают по плечу:

– Заснул?

Это Пламен Дончев, попросту Пламик, в дурацкой своей гавайской рубашке и адидасовских шортах чуть выше колен. Тощий, жилистый, нервный, всклокоченный по обыкновению, как воронье гнездо.

– Слышал? – быстрым шепотом говорит он. – Сразу после самума здесь высадится американский десант. Морские пехотинцы – это тебе не хрен. Сменят у нас на периметре саудовские войска.

Поделиться с друзьями: