Темные тайны

Вообще-то Бен никогда раньше не говорил, что хотел бы жить в Калифорнии или во Флориде, — об этом говорила Диондра.

— У нас теперь семья, настоящая семья. А Либби может нам помешать. Вдруг она что-то видела?

— А если не видела?

Но Диондра энергично затрясла головой:

— Слишком опасно надеяться на «если». Ее нужно кончать, милый. Пора становиться храбрым.

— Но если нам сегодня отсюда уезжать, я не могу сидеть и дожидаться страховки.

— Что ж, сегодня мы, конечно, уехать не сможем. Сейчас нам нужно остаться. Твой отъезд будет выглядеть чересчур подозрительным. Зато представь, как все удачно получилось, — люди совершенно забудут об этой фигне с Крисси Кейтс, потому что ты теперь жертва. Все начнут тебя жалеть. Я попробую это скрывать, — и она ткнула себя пальцем в живот, — еще с месячишко. Буду все время надевать пальто или что-нибудь объемное. А потом мы получим денежки и смоемся. Будем свободными. И тебе больше никогда не придется жрать дерьмо.

— А Мишель?

— Я забрала ее дневник, — сказала Диондра, показывая новую тетрадку Мишель с Микки Маусом на обложке. — Все схвачено.

— Что мы скажем про Мишель?

— Говори, что ее, как и других, убил какой-то сумасшедший. И Либби тоже.

— А что мы…

— Вот что, Бен. Пока мы с тобой отсюда не уедем, ты нигде никогда ни под каким видом не должен признаваться, что меня знаешь. Ты меня понял? Ты ведь не захочешь, чтобы твой ребенок родился в тюрьме? Потому что, если он родится в тюрьме, его отдадут в приют и ты больше никогда его не увидишь. Ты ведь не захочешь такой судьбы ни для собственного ребенка, ни для матери своего ребенка! У тебя еще есть шанс показать, что ты взрослый, что ты настоящий мужчина. А теперь беги и приведи мне Либби.

Он взял большой фонарик, вышел на улицу и начал громко звать Либби. Она девочка шустрая и очень быстро бегает, она уже могла по дороге от дома добежать до шоссе. А может, прячется в своем обычном месте у пруда. Под ногами скрипел снег, он шел и думал: может, это наваждение, кошмар? Сейчас он вернется домой, щелкнет замок, там все спят — обычная ночь, все нормально. Все будет как раньше.

Потом перед глазами возникла Диондра верхом на Мишель, как огромная хищная птица на своей жертве, припомнилось, как они трясутся в темноте и он знает, что ничего уже не вернешь, что ничего никогда не будет как прежде. А еще он точно знал, что не приведет Либби назад в дом. Он пошарил фонариком по верхушкам камышей и, заметив мелькнувшую рыжую прядь среди грязно-желтого однообразия, крикнул: «Либби, не выходи, детка! Оставайся там!» — а потом развернулся и бросился назад к дому.

В доме Диондра со звериным оскалом на лице размахивала топором — била по стенам, разносила диван и дико вопила. Стены она уже успела исписать кровью — там были грязные ругательства. В своих мужских башмаках она повсюду оставила кровавые следы, в кухне успела приложиться к рисовым хлопьям и оставила на полу белую дорожку. И за все хваталась руками, оставляя отпечатки, и не прекращала орать: «Надо, чтоб было жутко красиво, чтоб было жутко здорово!» — но Бен знал, что это такое — это была жажда крови, то же чувство, что он и сам сегодня испытал, — эта вспышка ярости и злобы, которая заставляет чувствовать себя непобедимым.

Кажется, ему удалось убрать следы ног, хотя было трудно определить, какие принадлежат Диондре, а какие — страшному незнакомцу (кто это, черт побери, был?!). Он протер все, до чего она дотрагивалась, — выключатели, топорище, стол и тумбочки на кухне, все у себя в комнате. Диондра появилась в дверях со словами: «Я протерла шею Мишель», но Бен старался не слушать, не думать. Не думай. Не думай. Кровавые надписи на стенах пришлось оставить, потому что он не знал, как их убрать. На теле матери, после того как Диондра размахивала топором, появились новые жуткие, глубокие раны. Он двигался как робот, про себя удивляясь, как можно сохранять такое хладнокровие и когда же он не выдержит и потеряет сознание, но тут же приказывал себе не распускаться, будь, блин, мужчиной, а не хлюпиком, делай то, что нельзя не сделать, будь мужиком, а потом они с Диондрой выскользнули на улицу — дома уже стоял запах сырой земли и тлена. Прикрыв на секунду глаза, он увидел кроваво-красное зарево, а в голове мелькнуло: Истребление. Смерть.

Либби Дэй

Наши дни

Наверное, я снова лишусь пальцев, думала я, притаившись возле бензозаправки, где почти час ждала Лайла и растирала гудевшие ступни. Каждый раз, когда мимо проезжала машина, я пряталась, опасаясь, что меня ищут Кристал и Диондра. Если найдут, мне не убежать. Они меня прикончат. Я много лет хотела умереть, но в последнее время мысли о смерти перестали меня посещать. И уж точно не хотелось погибать от рук этих мерзавок.

Я позвонила Лайлу (оплата за счет вызываемого абонента) из будки возле заправки, даже не надеясь, что аппарат работает. Он заговорил со мной еще до того, как отключилась телефонистка: «Ты слышала? Ты слышала?» — «Ничего я не слышала и слушать не желаю. Просто приезжай за мной! Забери меня отсюда!» Я положила трубку прежде, чем он успел задать вопросы.

— Что произошло? — спросил Лайл, затормозив рядом.

Я бросилась внутрь, обнимая себя за плечи и стуча зубами от холода.

— Эта зараза Диондра живее всех живых. Отвези меня домой.

— Тебе нужно в больницу. Ты видела, что у тебя с лицом? — Он включил свет в салоне, чтобы я себя разглядела.

— Главное, что оно не онемело.

— Или в полицейский участок. Что случилось? Я знал, что надо было ехать с тобой. Либби, скажи, что произошло!

Я рассказала. Все — от начала до конца, прерывая повествование рыданиями, во время которых он вникал в смысл сказанного, и заканчивая судорожными всхлипываниями: «И потом они… они… пытались меня убить…» Последние слова я выталкивала из себя сквозь горькие всхлипывания, так маленькая девочка жалуется матери, что ее обижают.

— Значит, Диондра убила Мишель, — повторил Лайл. — Мы едем в полицию.

— Нет, не едем. Мне нужно домой, — упрямо повторяла я сквозь слезы и сопли.

— Мы должны поехать к копам, Либби, должны.

Я начала вопить, выкрикивать оскорбления, стучать по стеклу, брызжа слюной, но это еще больше укрепило его в решимости отвезти меня в полицию.

— Ты и сама захочешь туда поехать, Либби, когда после всего, о чем ты узнала здесь, я расскажу тебе то, что должен рассказать.

Я понимала, что именно это и нужно сделать, но в мозг стучались воспоминания о том, что происходило после гибели моей семьи: долгие томительные часы сидения в полиции, где я снова и снова рассказываю, что произошло, ноги не достают до пола, остывшее какао в пластиковом стакане, я никак не могу согреться, страшно хочется спать, полное изнеможение, истощение сил, когда даже лица не чувствуешь, и… можно говорить все, что угодно: это не имеет ровным счетом никакого значения, потому что все мертвы…

Лайл включил обогреватель на полную мощность и направил вентилятор на меня.

— В общем, Либби, у меня для тебя новости. Наверное… короче, я рассказываю, да?

— Не изводи меня, Лайл, говори.

Мне не хватало света, я продолжала блуждать глазами по парковке, чтобы убедиться, что меня никто не преследует.

— Помнишь Ангела — Спасителя-от-долгов, о котором тогда говорили в Клубе? Его поймали с поличным в пригороде Чикаго, где он помогал инсценировать гибель какому-то бедолаге с фондовой биржи. Все должно было выглядеть как несчастный случай во время прогулки верхом. Ангела взяли на тропинке, где он собирался камнем размозжить своему клиенту череп. Имя Ангела — Кэлвин Диль. Из бывших фермеров.

— Ясно, — сказала я, понимая, что история на этом не кончается.

— Так вот, как оказалось, он помогает людям умереть с восьмидесятых годов. Хитрая бестия — все тридцать два человека, которых он прикончил, оставили ему расписки, в которых клянутся, что сами его наняли.

— И?

— Одна из расписок написана рукой твоей матери.

Я вдруг перегнулась пополам, но продолжала смотреть на Лайла.

— Она наняла его, чтобы он ее убил. Но чтобы убил только ее одну. Чтобы можно было получить страховку и спасти ферму. И спасти вас, дочерей и сына. Расписка в полиции.