Темный карнавал (сборник)
Шрифт:
— Где мы устроимся на пикник? — спросил он.
— Где угодно, — ответила она. — Только с оглядкой! Как-никак, это французскоекладбище! Кругом одни циники! Полчища себялюбцев, которые сжигали людей на костре только за их веру, а потом сами горели на костре за собственную веру! Так что выбирай, где тебе больше нравится!
Они продолжили путь.
— Первое надгробье в этом ряду, — кивком указал старик. — Под ним — пустота. Смерть окончательна и бесповоротна, нет даже шепота времени. Второе надгробье: женщина, втайне верующая, любила мужа и надеялась соединиться с ним в вечности… здесь ощущается шорох духа, движение сердца. Уже лучше. Третья плита: писатель, строчил детективы для какого-то французского журнала. А сам больше всего любил ночь, туман и старинные замки. У этого камня даже температура подходящая, как у доброго вина. Вот здесь мы и присядем, голубушка: ты откупоришь бутылку шампанского — глядишь,
Она с радостью протянула ему стакан:
— А тебе не вредно пить?
— Можно пригубить, — Он принял стакан из ее рук. — Только пригубить.
Немощный пассажир чуть не «умер» на выезде из Парижа. Вагон заполонили интеллектуалы, посетившие цикл семинаров на тему «тошноты» Сартра; воздух истощался и кипел от их разглагольствований о Симоне де Бовуар [65] .
Бледный старик еще больше побледнел.
Вторая остановка после Парижа — и еще одно нашествие! Экспресс атаковали немцы, шумно ниспровергающие дух предков, не отягощенные политическими принципами. Некоторые даже размахивали книгой под названием «А был ли Бог дома?».
65
Жан — Поль Сартр (1905–1980) — французский философ-экзистенциалист, писатель; его роман «Тошнота» (1938) написан в форме дневника некоего Антуана Рокентина, который, будучи не в состоянии обрести веру или воздействовать на окружающую действительность, проникается абсурдностью существования. Симона де Бовуар (1908–1986) — французская писательница, ученица и сподвижница Сартра. (Примеч. пер.)
Призрак вжался в свой прозрачный скелет.
— Ох! — вскричала мисс Минерва Холлидей и побежала к себе в купе, чтобы тут же вернуться и обрушить на него охапку книг.
— «Гамлет»! — зачастила она. — Тут есть про тень его отца, помнишь? «Рождественская песня» [66] . Целых четыре привидения! «Грозовой перевал» [67] — ведь Кэти возвращается, верно? Ага, «Поворот винта» [68] и… «Ребекка»! [69] А вот и моя любимая — «Лапка обезьяны»! [70] Что ты выбираешь?
66
«Рождественская песня» (1843) — первая из «Рождественских повестей» Чарльза Диккенса (1812–1870). (Примеч. пер.)
67
«Грозовой перевал» (1847) — роман Эмили Бронте (1818–1848). (Примеч. пер.)
68
«Поворот винта» (1898) — новелла Генри Джеймса (1843–1916). (Примеч. пер.)
69
«Ребекка» (1938) — самый известный роман Дафны Дюморье (1907–1989). (Примеч. пер.)
70
«Лапка обезьяны» (1902) — рассказ У. У. Джейкобса (1863–1943). (Примеч. пер.)
Но пассажир-призрак не вымолвил ни слова. Его веки были сомкнуты, а губы запечатаны льдом.
— Погоди! — вскричала она.
И раскрыла первую книгу…
Гамлет стоял на стене замка, слушая речи своего отца-призрака; Минерва Холлидей читала:
— «Так слушай… Уж близок час мой, / Когда в мучительный и серный пламень / Вернуться должен я…»
И дальше:
— «Я дух, я твой отец, / Приговоренный по ночам скитаться…»
Она не останавливалась:
— «Коль ты отца когда-нибудь любил… О боже!.. Отомсти за гнусное его убийство».
И опять:
— «Убийство гнусно по себе; но это / гнуснее всех…»
Экспресс летел сквозь сумерки, а она читала последний монолог призрака отца Гамлета:
— «…Но теперь прощай!.. / Прощай, прощай! И помни обо мне».
Она повторила:
— «…помни обо мне!» [71]
Призрак в Восточном экспрессе задрожал. Она сделала вид, что ничего не заметила, и взялась за следующую книгу:
— «Начать с того, что Марли был мертв…» [72]
71
Здесь
и выше цитируется «Гамлет» У. Шекспира в переводе М. Лозинского (Примеч. пер.)72
Ч. Диккенс. Рождественские повести. Перевод под редакцией О. Холмской. (Примеч. пер.)
А Восточный экспресс грохотал по вечернему мосту над невидимой рекой.
Ее руки, словно птицы, порхали над книгами.
— «Я — Святочный Дух Прошлых Лет»! [73]
И потом:
— «Повозка-призрак выскользнула из тумана и с цоканьем скрылась во мгле…» [74]
Не раздался ли поблизости едва уловимый цокот конских копыт — где-то в горле призрака-скитальца?
— Все бьется, бьется, бьется под досками пола старое сердце-обличитель! [75] — негромко воскликнула она.
73
Ч. Диккенс. Рождественские повести. Перевод под редакцией О. Холмской. (Примеч. пер.)
74
Из рассказа «Повозка-призрак» (1885) Редьярда Киплинга (1865–1936). (Примеч. пер.)
75
Парафраз финала рассказа Эдгара По (1809–1849) «Сердце-обличитель» (1843). (Примеч. пер.)
И тут — как прыжок лягушонка. Послышалось слабое биение пульса — впервые за последний час с небольшим.
В коридоре немцы палили из стволов безверия.
А она лила бальзам:
— «Негромкий, протяжный и невыразимо тоскливый вой пронесся над болотами» [76] .
И эхо того воя одиноким криком вырвалось из души ее попутчика, стоном застряло в горле.
Сгущалась ночь, высоко в небе плыла луна, а где-то внизу ступала Женщина в белом, как и читала-рассказывала сестра милосердия, и летучая мышь обернулась волчицей, а та обернулась ящерицей и взбежала по стене на бледном челе больного.
76
А. Конан Дойл. Собака Баскервилей. Перевод Н. Волжиной. (Примеч. пер.)
Наконец в поезде наступила сонная тишина; только тогда книга выскользнула из рук мисс Минервы Холлидей и с глухим стуком упала на пол.
— «Requiescat in расе»? — с закрытыми глазами прошептал старый скиталец.
— Именно так. — Она с улыбкой кивнула. — «Покойся с миром».
С этими словами оба погрузились в сон.
Наконец они доехали до побережья.
В воздухе висела дымка, которая обернулась туманом, а туман обернулся ливнем, потоком слез бесцветного небосвода.
От этого бледноликий старик пробудился, пошамкал губами и воздал хвалу призрачному небу, а заодно и этому берегу, где гостили фантомы прилива; тем временем экспресс остановился под крышей вокзала, и толпа пассажиров ринулась с поезда на паром.
Стараясь держаться подальше от толчеи, призрак остался в вагоне один, как наваждение.
— Постой! — слабо и жалобно простонал он. — Как же я буду на пароме? Там негде спрятаться! Да еще таможня!
Но таможенники, увидев болезненное лицо, нахлобученную шапку и меховые наушники, быстро замахали флажками, чтобы эта робкая душа, убеленная холодом и годами, скорее поднималась по трапу.
Чтобы попасть в окружение грубых голосов, острых локтей и всеобщей сутолоки. Паром, вздрогнув, отчалил, и старая сестра милосердия поняла, что ее ледяной спутник опять начал таять.
Мимо с криками пронеслась ватага детворы, и мисс Минерва Холидей решила, что пора действовать.
— Шевелись!
Она, можно сказать, сгребла в охапку своего подопечного и потащила его в ту сторону, куда бежали дети.
— Нет! — воскликнул он. — Там шумно!
— Такой шум тебе не повредит! — Она заталкивала его в какую-то дверь. — Этот шум целителен. Сюда!
Старик огляделся.
— Что я вижу, — пробормотал он, — игровая комната!
Сиделка увлекла его в самую гущу беготни и гомона.
— Дети! — обратилась она ко всем сразу.
Ребятишки замерли.
— Сейчас будем рассказывать истории!
Дети готовы были вернуться к своим играм, но она успела добавить:
— Страшные истории — о привидениях!
И как бы невзначай указала на немощного пассажира, который бледными, дрожащими пальцами сжимал шарф на ледяной шее.