Темный карнавал (сборник)

Выжимаешь педаль газа. Машина с ревом мчится вперед, ты оглядываешься: другая машина по-прежнему едет сзади и догоняет. Удар головой или еще одна, последняя, рана, и с тобой покончено.

Сворачиваешь направо, на Уилкокс, потом снова налево, на Мелроуз: они все еще у тебя на хвосте. Остается только одно.

Ты останавливаешь машину у тротуара, забираешь ключи, спокойно выходишь, идешь и садишься на лужайку перед чьим-то домом.

Когда мимо проезжает машина преследователей, ты с улыбкой машешь им рукой.

Тебе даже кажется, что из удаляющейся машины слышны проклятия.

Остальную часть пути до дома ты идешь пешком. По пути звонишь в гараж и просишь забрать твою машину.

Никогда раньше ты не чувствовал себя таким живым, как сейчас, — ты будешь жить вечно. Ты умнее их всех, вместе взятых. Ты настороже. Вряд ли им удастся незаметно для тебя сделать что-либо, так чтобы ты не смог обвести их вокруг пальца. Ты чувствуешь огромную веру в себя. Ты бессмертен. Умирают другие, только не ты. Ты безгранично веришь в свой жизненный потенциал. Нет на земле такого человека, который мог бы перехитрить тебя и убить.

Ты способен глотать огонь, ловить руками пушечные ядра, целовать женщин с горящими факелами вместо губ, раскидывать гангстеров ударами в челюсть. Твоя особенность, необычная кровь, текущая в твоих жилах, сделала тебя… игроком? Авантюристом? Должно же быть какое-то объяснение твоей нездоровой тяге к опасности и риску. Что ж, объясним это так: каждый раз, когда тебе удается невредимым выйти из непростой ситуации, твое «я» получает мощный заряд. Признайся, ты — самодовольный, самоуверенный тип, одержимый патологической идеей саморазрушения. Разумеется, она владеет тобой подспудно. Никто открыто не признается в том, что хочет умереть, но это желание сидит где-то внутри. Самосохранение и стремление к смерти разрывают тебя на части. Желание смерти толкает тебя в пучину невзгод, инстинкт самосохранения вытаскивает назад. Ты ненавидишь этих людишек и хохочешь, глядя, как они морщатся и корчатся от злости, когда ты выходишь сухим из воды. Ты смотришь на них свысока, ты чувствуешь, что подобен Богу, ты бессмертен. А они — внизу, трусливые, заурядные. И тебя несколько задевает, если не сказать больше, мысль о том, что Энн предпочла тебе наркотики. Игла возбуждает ее больше. Ну ее к черту, эту Энн! И все же… она ведь тебя тоже возбуждает… и пугает. Но ты готов рискнуть с ней в любой момент, да, как в старые добрые времена…

Снова четыре утра. Пишущая машинка постукивает под твоими пальцами, и тут раздается звонок в дверь. Ты поднимаешься и в полной тишине предрассветного часа идешь открывать.

Издалека, на другом конце Вселенной раздается ее голос:

— Привет, Роб. Это Энн. Только что встал?

— Да. За последние несколько дней ты первый раз пришла ко мне, Энн.

Ты открываешь дверь, и Энн, благоухая, проходит вслед за тобой.

— Я устала от Майка. Он мне надоел. Мне нужна хорошая доза Роберта Дугласа. Я в самом деле устала, Роб.

— Похоже на то. Сочувствую.

— Роб…

Пауза.

— Что?

Пауза.

— Роб… может, уедем с тобой завтра? То есть… сегодня… сегодня после полудня. Куда-нибудь к морю, будем лежать на солнце и просто загорать. Мне это необходимо, Роб, крайне необходимо.

— Что ж, понимаю. Конечно. Да. Да, черт возьми!

— Роб, я люблю тебя. Мне бы только не хотелось, чтобы ты писал этот проклятый роман.

— Если б ты рассталась с этой бандой, я бы бросил роман, — говоришь ты. — Но мне не нравится, что они с тобой сделали. Майк рассказывал тебе, что он со мной вытворяет?

— А что он с тобой вытворяет, дорогой?

— Он пытается пустить мне кровь. Я имею в виду буквально. Ты же знаешь, что такое Майк, Энн. Малодушный и трусливый тип. Бернц тоже, коли на то пошло. Я таких навидался: грубость у них прикрывает трусливые потроха. Майк не хочет меня убивать. Он боится убивать. Он думает, что сможет меня запугать. Но я иду напролом, потому что знаю: у него кишка тонка, чтобы довести дело до конца. Он скорее согласится, чтобы его привлекли к суду, чем отважится на убийство. Я знаю Майка.

— А меня ты знаешь, дорогой?

— Думаю, да.

— Хорошо меня знаешь?

— Неплохо.

— Я могла бы убить тебя?

— Не посмеешь. Ты любишь меня.

— Себя я тоже люблю, — промурлыкала она.

— Ты всегда была странной. Никогда не понимал, да и сейчас не могу понять, что тобой движет.

— Инстинкт самосохранения.

Ты предлагаешь ей сигарету. Энн так близко от тебя. Ты с удивлением качаешь головой:

— Однажды я видел, как ты отрываешь мухе крылышки.

— Это было интересно.

— А ты в школе не препарировала котят в бутылке?

— С большим удовольствием.

— А ты знаешь, что с тобой делают наркотики?

— Они доставляют мне огромное удовольствие.

— А как насчет этого?

Вы так близко друг к другу, что стоит тебе сделать одно лишь движение — и ваши лица встречаются. Ее губы все так же хороши. Теплые, подвижные и мягкие.

Энн слегка отстраняется от тебя.

— Это тоже доставляет мне удовольствие, — говорит она.

Ты прижимаешься к ней, ее губы вновь приникают к тебе, и ты закрываешь глаза…

— Черт! — вскрикиваешь ты, отпрянув.

Ее ноготь впился тебе в шею.

— Прости, дорогой. Я сделала тебе больно? — спрашивает она.

— Всем хочется поучаствовать в этом спектакле, — говоришь ты. Достаешь свой любимый флакончик и вытряхиваешь пару пилюль. — Боже мой, леди, какая хватка. Будьте со мной поласковей. Я хрупок.

— Прости, я забылась, — говорит она.

— Я польщен. Но если такое происходит от одного поцелуя, ты превратишь меня в кровавое месиво, если я пойду дальше. Подожди.

Еще пластырь на затылок. И снова целоваться.

— Тише едешь, дальше будешь, детка. Мы поедем на пляж, и я прочту тебе лекцию о вреде общения с Майклом Хорном.

— Что бы я ни говорила, ты все равно продолжишь писать свой роман, Роб?

— Все уже решено. Так на чем мы остановились? Ах да.

Снова губы.

Чуть за поддень ты останавливаешь машину на вершине залитого солнцем обрыва. Энн бежит впереди, спускаясь по дощатой лестнице: двести ступенек вниз, под обрыв. Ветер развевает ее отливающие бронзой волосы, она такая хорошенькая в этом голубом купальнике. Ты задумчиво спускаешься вслед за ней. Вы остались одни, вдали от всего. Города исчезли из вида, на шоссе ни души. Пляж внизу в складках набегающих волн широк и пустынен, прибой накатывает и омывает огромные гранитные плиты. Слышатся крики морских птиц. Ты смотришь на Энн, идущую впереди. «Маленькая глупая девочка», — думаешь ты о ней.

Вы медленно прогуливаетесь, взявшись за руки, пропитываясь солнцем. Тебе кажется, что на какое-то время все стало чистым и добрым. Вся жизнь обрела чистоту и свежесть, даже жизнь Энн. Тебе хочется говорить, но твой голос звучит странно в этой соленой тишине, да и язык все еще побаливает после укола острой вилки.

Вы подходите к кромке воды, и Энн что-то поднимает с земли.

— Ракушка, — говорит она. — Помнишь, как в старые добрые времена ты нырял в резиновой маске и с трезубцем?