Темный менестрель
Шрифт:
Самыми чудовищными из прислужников Мелькора были Валараукар — пламенные бичи Средиземья, иначе называвшиеся балрогами — демонами ужаса. Их сердца, объяты пламенем, но укрыты тьмой, они распространяют вокруг себя ореол страха, оружием им служили огненные плети.
Здесь, на границах Дор Дайделот, страны Моргота, Феанор с несколькими своими товарищами оказался в окружении. Долго бился он, не ведая страха, хотя был со всех сторон тесним пламенем и получил множество ран, в конце концов его поверг на землю Готмог — главный среди балрогов. Там бы Феанору и погибнуть, кабы на помощь ему не подоспело его воинство, балроги отступили и вернулись в Ангбанд. Сыновья подняли отца с земли и понесли его обратно к лагерю. Но ближе к Эйтель Сирион, где им пришлось подниматься в горы, чтобы перейти на другую сторону, Феанор приказал им остановиться. Раны его были смертельны, и он прекрасно понимал, что час его близок. Бросив последний взгляд со склонов Эред Ветрина, он заметил вдалеке пики Тангородрима — неприступнейшей из твердынь Средиземья — Крепость Моргота, и осознал в прозрении смерти, что никаким армиям нолдоров не дано низвергнуть их. Тогда он трижды проклял имя Моргота и возложил на своих сыновей обязанность исполнить данную ими клятву и отомстить за отца. Затем Феанор умер, но нет у него ни могилы, ни надгробного камня, ибо таким пламенным был его дух, что едва он отлетел как его тело рассыпалось золой и развеялось как дым. Подобных ему более никогда не появлялось в Арде, а дух Феанора навсегда остался в чертогах Мандоса. Так закончил свою жизнь величайший из Нолдор, чьи деяния принесли ему великую славу и гибельнейшую беду.
И вот я здесь. Нарготронд наша крепость. В ней я отрекся от отца и принял синдарское имя. С трудом вспоминаю те кошмарные известия, что приносили гонцы... В глазах Синдар Феаноринги почти на равне с орками. О Телери и говорить нечего, они за орков нас и принимают. Когда я, присоединился в пути к роду Финарфина на попечение Финрода, никто особо не удивился. Не в бой же мне сопляку было идти в самом деле? Зато оказалось, что Финрод владеет мастерством иллюзий. Как раз то, чего мне не хватало в прошлом мире. И я просил его научить меня этому искусству. В общем жизнь налаживалась, если не обращать внимания на общую картину. Но нужно сказать как все произошло...
Нам тогда пришло в голову заключить первое соглашение с гномами. Нам потребовались услуги на постройку жилища масштабом соответствующим Чувству Собственной Важности Нолдоров:
Гостил однажды Финрод со своей сестрой Галадриэль в Дориате (городе Тысячи Пещер Синдаров) у родственника — короля Тингола. Финрод был несказанно впечатлен великолепием и мощностью укреплений Менегрота, его сокровищницами, арсеналами и каменными колоннадами и пришла ему мысль выстроить крепость наподобие этой где-нибудь в укромном, потайном местечке глубоко под холмами. Он поделился с Тинголом своим замыслом и тогда Тингол открыл ему местонахождение глубокого
Фингольфин Светлый рыцарь в серебряном шлеме с лазурным щитом. Гнев и ярость, мешаясь с отчаяньем, застят глаза. Конь споткнулся — неважно! Неважно, что будет потом, Лишь свидетель — священный Орел высоко в небесах. Черный замок так близок, так звонок серебряный рог... Нет преград на пути — белый всадник летит, как стрела, Чтоб ударить меча рукоятью в железо ворот, Вызывая на бой повелителя Мрака и Зла. В льдистом сумраке Севера всадник — алмазной звездой, Ясный голос — ударом клинка о серебряный щит: — Повелитель рабов, я тебя вызываю на бой! Раб Великих, пусть Эру проклятьем тебя поразит! ...Он-то знает, что Враг не подобен огромной горе, Что железо наручников вечно запястья жжет. Тот, кто помнит о Них — распятых на белой скале, Но, не зная сомнений и страха, идет вперед. ...Повелитель Тьмы в обители скорбной своей: Камни Памяти светят, как звезды, в Железном Венце. Боль навеки оставила след на бледном лице — Боль ожогов жестока, но раны души страшней. Ни брони, ни щита, и не можешь поднять меча — Слишком тяжек и больно обожженным ладоням... Одежды намокли кровью из ран. Рассмеется, пьянея от крови, сын палача, И впервые — страшно и яростно — вскрикнет Враг. Отшатнувшись в ужасе, рухнет навзничь король. Черный воин поставит ногу ему на грудь, Но в глазах его, светлых, как звезды, лишь скорбь и боль. “Мы выбрали путь...” И этот выбрал — свой путь. ...Только перед глазами в сверкающей белой пыли — Капли крови — а кровь на белом, как ночь, черна. Те, что слышали Песнь Миров, навеки ушли, И никто не посмеет вспомнить Их имена... В низком голосе Валар скрытая горечь звучит, Слова — тяжелее свинца, холоднее, чем лед: — Я тебя не убью, палач... — он не договорит: До меча дотянувшись, король удар нанесет. И скрипнет зубами от боли Властитель Зла, Но смолчит, и в сторону светлый клинок отшвырнет. Только — эта кровь, как капли металла, жжет. Только боль разрывает тело, как когти орла... — Что ж, покойся, король, на вершине бесснежных гор. Ты ведь мертв — и тело твое не покроет позор. Или думал — я брошу тебя на поживу волкам, Как тогда Их тела — на корм валинорским псам? Я за мертвых не мщу, — усмехнется криво. Но тут Орел, как огромная тень, рванется к земле, И острые когти лицо Врага рассекут, Словно он — один из Тех распятых на белой скале... ...Эта битва страшна, и баллад не слагают о ней, Лишь легенда живет — а легендам привычно лгать. Так Финголфин пал — прекраснейший из королей. А Враг... Но что нам за дело до боли Врага?.. Вот так Фингольфин, принявший титул Короля Нолдор (он уже третий для нас) погиб в схватке с Самим Морготом, объятый горем Фингон принял бразды правления домом Фингольфина и стал королем нолдоров. А своего младшего сына Эрейниона (впоследствии названного Гил-галадом) он отправил в Серые Гавани к остаткам Телери, решивших не бежать от феанорингов, а собраться на Берегах Средиземья. Ими правит Кирдан Корабел (кораблестроитель). Остальные Телери, с некоторыми нолдорами — ушли в горы, и построили там неприступную скрытую крепость. Гондолин. Меж Дортонионом и Мглистыми горами лежала узкая долина, покатые склоны которой густо заросли соснами; сама же она была покрыта травянистым ковром, ибо через долину эту бежал Сирион, неся свои воды в Белерианд. Ущелье Сириона удерживал Финрод, на островке Тол Сирион посреди реки он возвел мощную сторожевую башню, названную Минас Тирит. Однако после постройки Нарготронда он вверил сию башню заботам своего брата, Ородрета. Но вот однажды, уже после гибели Фингольфина, к сторожевому посту Ородрета у Тол Сириона пришел Саурон — величайший и самый ужасающий из прислужников Моргота, которого на синдарине называли Гортхауром. Это единственный майар, согласившийся служить и учиться у Темного Валар. Ранее он был прислужником Ауле, Валар что правит твердью земною, металлами, самоцветами и покровительствует кузнецам. Саурон был выращен Мелькором во Зле и обучен Темным искусствам, майар воспринимал Мелькора как отца и учителя и был предан почти до фанатичности. Все мы бессмертные такие, особенно если вспомнить сынов Феанора... К тому времени как верят синдары, Гортхаур стал колдуном невероятной силы, повелителем призраков и теней, обладавшим извращенной логикой и жестокостью, он уродовал и осквернял все, к чему бы не прикасался, и жутко деформировал все, над чем имел власть. Помимо прочего, был он повелителем волков-оборотней, и власть его несла лишь боль и мучения. Но испуганным свойственно преувеличивать. Саурон взял Минас Тирит приступом, когда всех его защитников накрыло темное облако Страха, Ородрет был отброшен прочь и вынужден был бежать в Нарготронд. Саурон же превратил Минас Тирит в сторожевую башню Моргота, твердыню зла и постоянный источник угрозы, прекрасный остров Тол Сирион попал под проклятие, и впоследствии его называли не иначе, как Тол-ин-Гаурот, или остров Оборотней. Ни одно живое существо не могло прошмыгнуть незамеченным через долину, за которой бдительно следил с башни Саурон.
Я жил с Финродом в Нарготронде, мост через реку был всегда поднят, ибо даже я боялся, что Феаноринги захотят использовать крепость в своих целях. И они действительно пришли, но Келегорм и мой отец Куруфин поклялись в верности Финроду. Шли годы, я весело и полезно проводил время с отцом, продолжал учиться у него кузнечному делу, и постигал мастерство иллюзий, когда произошло это: — Я Берен, сын Барахира, друга Фелагунда. Отведите меня к королю! Человек стоял перед караульной башней и махал перстнем Финрода, Лишь поэтому охотники его пока не пристрелили, а вместо этого взяли в кольцо и приказали остановиться. Однако, едва разглядев кольцо получше, они склонились перед Береном, несмотря на то, что тот был с ног до головы покрыт дорожной грязью и выглядел хуже некуда. Затем его повели на северо-запад, путешествуя по ночам в тех случаях, когда требовалось соблюдать особую осторожность. Как я и говорил в те времена через поток Нарога перед вратами Нарготронда не было ни моста, ни переправы, лишь чуть дальше к северу, где в реку впадал Гинглит, она была не так глубока, и на ту сторону можно было перейти вброд. Затем эльфы, сопровождавшие Берена, свернули на юг и при свете луны привели его, наконец, к вратам своего скрытого дворца. Так Берен предстал перед королем Финродом Фелагундом, тому даже не потребовалось осматривать кольцо, чтобы признать в нем родича Беора и Барахира. Его давних знакомых, которым он обещал помочь в час нужды. Они устроились за закрытыми дверями, и Берен поведал королю о смерти Барахира от рук Саурона и обо всем, что приключилось с ним самим в Дориате; при воспоминании о Лютиен (его прекрасной Тинувиэль) и пережитом ими счастье на глаза его навернулись слезы. Я естественно грел ушки рядом. Пусть я и не ребенок больше, но являюсь относительно молодым и любопытным эльфом и привык развлекать себя в перерывах между уроками кузнечества, теорией магии и... слежкой. М-да. Ну и ситуевина, человек влюбился в эльфийку, та полюбила его в ответ, а папаша против, ведь она станет человеком и умрет от старости. Ведь если после смерти эльфы и люди идут разными дорогами и никогда не пересекаются . Учитывая что Тингол правит Дориатом, то его возможности... И вот человека просят принести сильмарил из короны Моргота... Мужик, ты не к тем эльфам пришел по этому вопросу, прости, но тебе хана... Фелагунд слушал рассказ с изумлением и беспокойством, он понял, что принесенная им клятва вернулась, чтобы принести ему смерть. И тогда он с тяжелым сердцем сказал Берену: — Совершенно ясно, что Тингол желает твоей смерти, однако сдается мне, что твой рок не подвластен его замыслам, и что клятва Феанора вновь принялась за свое разрушительное дело. Сильмарили прокляты клятвой ненависти, и даже тот, кто осмелится всего лишь высказать желание обладать ими, пробуждает ото сна великие силы. Сыновья Феанора скорее сравняют с землей все эльфийские королевства, нежели позволят кому-либо другому обладать сильмарилем, ибо их ведет данная ими клятва. Келегорм с Куруфином ныне обитают в моих чертогах и несмотря на то что король здесь я, сын Финарфина, они все же обладают в моем царстве немалой властью и привели сюда множество своих подданных. До сих пор они честно доказывали свою лояльность мне, но боюсь, что к тебе они отнесутся безо всякого снисхождения, если прознают о цели твоего путешествия. Меня же держит моя собственная клятва; таким образом, мы все попались в эти сети. А! Я понял... Мда-с, это что ж, он уже на смерть, всех повести собрался? Вероятно. Король обратился к своему народу, напомнив о подвигах Барахира и о своей клятве, после чего провозгласил, что его первейшая обязанность — помочь сыну Барахира в час нужды, и обратился за помощью к своим военачальникам. Тогда из толпы поднялась голова Келегорма, который выхватил меч со словами: — Будь он другом или врагом, демоном Моргота, эльфом или человеческим сыном, или любым другим существом Арды — никакой закон, привязанность, легионы ада, воинства Валар или колдовские силы не защитят его от ненависти сынов Феанора, ежели он осмелится добыть сильмарил и оставить его у себя. Ибо сильмарили принадлежат лишь нам, и быть посему до скончания времен! И многое еще он сказал тогда, не ведая устали и нехватки слов, как прежде говорил его отец в Тирионе, разжигая в сердцах нолдоров мятежный пожар. А после Келегорма заговорил мой отец, не так громко, но с не меньшей силой убеждения, вызывая в умах эльфов видения войны и разрушения Нарготронда. И такой великий страх посеял он в их сердцах, что до самого пришествия Турина ни один нарготрондец не решался вступить в открытый бой. Вместо этого они подкрадывались или нападали на странников из засады, пользуясь колдовством и отравленными наконечниками стрел и дротиков, и забывая при этом даже о кровном родстве. Теперь же в толпе слышались перешептывания, смысл которого сводился к тому, что Финрод сын Финарфина — не Валар, чтобы командовать ими, и они отвернулись от него. Не собираясь идти и выполнять клятву, данную какому-то уже умершему человеку. Однако проклятье Мандоса настигло братьев, и завладели ими темные мысли послать Фелагунда одного на верную смерть а затем, возможно, узурпировать его власть в Нарготронде. Ведь они, как-никак, происходили из старейшего рода правителей Нолдор. Фелагунд, видя, что его все предали, сорвал с головы серебряный венец повелителя Нарготронда и бросил его наземь со словами: — Вы можете нарушить свои клятвы верности мне, но свою я непременно исполню. Однако если есть среди присутствующих те, на кого еще не пала тень нашего проклятия, пускай за мной последуют хотя бы они, чтобы мне не пришлось покидать двор, словно изгнаннику, которого вышвырнули за двери. Десять эльфов встали на его сторону, главный из них, чье имя было Эдрахиль, наклонился и поднял венец, после чего спросил, кого король желает назначить наместником на время своего отсутствия: — Ибо ты по-прежнему наш король, и их тоже, — сказал он. — Что бы ни случилось. Тогда Фелагунд отдал корону Нарготронда своему брату Ородрету, чтобы тот правил вместо него. Келегорм с Куруфином ничего на это не сказали, однако я заметил что из королевских палат они вышли, усмехаясь.
На закате осени Финрод Фелагунд с Береном выехали из Нарготронда, сопровождаемые своими десятью компаньонами, и двинулись вдоль Нарога к его истоку у водопадов Иврин. У подножья Мглистых гор они наткнулись на отряд орков и ночью перебили их всех до единого. Благодаря искусству Фелагунда они приняли облик орков, надели трофейные доспехи и вооружились орочьими мечами. Замаскировавшись таким образом, спутники двинулись дальше на север, и, пройдя через западный перевал, оказались меж горами Эред Ветрин и взгорьями Таур-ну-Фуин. И все же Саурон со своей башни заметил их приближение и почуял неладное, ведь шли они в спешке и не изволили доложить о своих свершениях, как было приказано всем прислужникам Моргота, проходившим этой дорогой. Поэтому Саурон отправил отряд перехватить их и привести к нему. Так и случилась схватка Саурона с Финродом Фелагундом, о которой сложено немало песен. Ибо Фелагунд сражался с ним песнями силы, в чем был весьма искусен; однако на стороне Саурона было мастерство. Вот как поется об этом в балладе о Лейтиан: И песнь колдовскую запел Саурон, О боли и сварах, коварстве сторон, О том, как предатель переметнулся; И Фелагунд, пошатнувшись, очнулся. Запел он о верности, доблести, чести О славных победах, одержанных вместе, О тайнах хранимых, о воле, свободе Доверии, святости, вере в народе; О переменах, о зыбких границах, О сорванных цепях, разбитых темницах; Умело используя песенный дар, Он стойко вражины удары держал. И вскоре в заклятье напевы вплелись О светлых просторах эльфийской земли, Во мраке послышалось пение птиц Аж с нарготрондских далеких границ, Привиделось море, что где-то вдали, На западе дальнем, где каждый отлив Жемчужный песок небесам
открывает, Что берег эльфийской страны устилает. Но вот над Аманом сгущается тьма, Беда постучалась в Телери дома — Убиты мечами собратьев Нолдор, Что пролили кровь, запятнав Валинор. Их стаю угнав кораблей-лебедей, На север поплыли под скрипы снастей; Заходятся волки, вороны кричат Сшибается лед, рыщут-свищут ветра; Вот пленных в Ангбанде послышался стон, Все ревет и пылает… и Финрод сражен. Тогда Саурон сорвал с них обличья орков, оставив их обнаженными и дрожащими от страха. Но несмотря на то, что маскировке их пришел конец, Саурону не удалось узнать их настоящие имена и дознаться о целях путешествия. Он бросил их в глубокое подземелье, где было темно и до жути тихо, и угрожал им жестокой смертью в случае, если никто не решится рассказать ему правды. Время от времени пленники видели в темноте подземелья чьи-то светящиеся глаза, и тогда волк-оборотень пожирал кого-то из их спутников. И все равно ни один не предал своего повелителя. Во всем виноваты женщины, подумал я увидев ту, в которую втюрился человек. Как оказалось, тот был не единственным сраженным красотой Лютиен — полумайар дочь Тингола и Мелиан. Келегорм Светловолосый, феаноринг. Не смог утоять перед ее красотой, а узнав о заточении Берена и Финрода, наоборот обрадовался. Он побыстрому скрутил девицу и привел ее сюда, в крепость. Вот только Говорящий со Зверями, не ожидал, что его предаст верный друг. Огромный Пес Хуан. Чрезвычайно умный представитель породы собачьих, подареный самим Валар Ороме, способный умереть в бою лишь с Великим Волком Моргота. И Хуан разработал целый план, как помочь Лютиен, однажды ночью я наблюдал как он принес девушке ее плащ и пес впервые заговорил!, посвящая ее в свои намерения. Затем он тайными тропами вывел Лютиен из Нарготронда, и они вместе бежали на север. Хуан даже согласился, проглотив свою собачью гордость, подвезти Лютиен на спине — так иногда орки ездили на огромных волках. Скорость их таким образом значительно возросла, поскольку Хуан бежал быстро и не испытывал усталости. В яме полной волков король Финрод Фелагунд принял смерть, вместо Берена, подставившись под оскаленую пасть и рассыпавшись пеплом. Подоспевшие Хуан и Лютиен разрушили пением чары и прорвальсь на мост перед башней. Саурон, как и все прочие окрестные жители, прекрасно знал, какая судьба предначертана гончему псу Валинора, и решил, что должен лично помочь исполниться предначертаному. Поэтому он принял форму сильнейшего из когда-либо бродивших по свету волков и отправился отвоевывать мост. И такой ужас вызывал он одним своим видом, что Хуан в страхе отпрыгнул с дороги. Тогда Саурон бросился к Лютиен, и та рухнула в обморок перед лицом напасти с глазами падшего духа и непереносимо зловонным дыханием, вырывавшимся из пасти. Но прежде она успела взмахнуть полой своего плаща у него перед мордой, Саурон пошатнулся, ибо его на несколько секунд одолела сонливость (плащ оказался заколдован). Вот тут-то Хуан и воспользовался представившейся возможностью. Далее последовала жестокая схватка между Хуаном и Сауроном в облике волка, огласившая окрестности жутким воем и лаем. Звуки эти достигли даже сторожевых постов на Эред Ветрин, немало напугав их защитников. Но ни колдовство и чары, ни клыки и яд, ни дьявольские навыки и звериная сила не могли помочь Саурону избавиться от мертвой хватки Хуана, не покидая волчье тело. Однако прежде, чем падший дух успел оставить темную оболочку, подбежала Лютиен и пригрозила отправить Морготу лишь его жалкий призрак, сказав: — И будешь там вечно терпеть его издевки, и взгляд его будет пронзать тебя насквозь; если, конечно, не уступишь мне башню. Тогда Саурон признал поражение, и Лютиен стала хозяйкой острова и всего, что на нем было, только тогда отпустил его Хуан. Саурон тут же принял облик летучей мыши, огромной, словно пробегающая по лику луны туча, и позорно бежал, капая на землю кровью из разодранного горла на деревья. Добравшись до гор Таур-ну-Фуин, он поселился там, сея в округе ужас и страх. Хуан с Лютиен принялись обыскивать весь остров, в конце концов, Берен был обнаружен скорбящим над телом Фелагунда. И так велико было его горе, что он даже не пошевелился, когда раздались поблизости ее шаги, даже не услышал их. Лютиен, посчитав его погибшим, заключила Берена в объятья и погрузилась в забытье. Но когда Берен вынырнул из глубин отчаяния и тоски, они посмотрели друг на друга; и в этот момент над темными холмами заиграла заря нового дня. Тело Фелагунда они похоронили на вершине его собственного острова (острова Оборотней), очистившегося от зла. И зеленая могила Финрода, сына Финарфина, прекраснейшего из эльфийских принцев, оставалась в неприкосновенности до тех самых пор, пока очертания земель не изменились и море не пришло поглотить их.В Нарготронде царило смятение. Сюда вернулись многие из тех пленников, которых держали в заключении на острове Саурона. Они и поведали мне о произошедшем, я оплакивал своего учителя, так же как и оплакал отца в тот день, когда мы сожгли корабли из Альквалонде. И пусть Куруфин еще жив, отцом я перестал его считать после предательства Финрода. Поднявшийся в городе ропот не могли усмирить никакие слова и речи Келегорма. Эльфы горько оплакивали гибель своего короля Фелагунда, они говорили, что девушка сумела совершить то, на что не осмелились сыновья Феанора. При этом многие понимали, что Келегормом с Куруфином руководило скорее предательство, нежели страх. И сердца нарготрондцев отвратились от них и вновь обратились к роду Финарфина, впоследствии они повиновались лишь Ородрету. Последний не позволил им убить братьев, как предлагали некоторые, поскольку пролить кровь родственников — значит приблизить проклятье, и без того нависающее над их головами. Однако Келегорму с Куруфином было отказано в пище и крове в пределах королевства, и Ородрет предупредил, что отныне и впредь сыновьям Феанора не стоит искать любви и поддержки в Нарготронде. — Да будет так! — ответил Келегорм, зловеще сверкнув глазами, Куруфин лишь улыбнулся. Оседлав коней, они ураганом понеслись прочь, на восток, чтобы попытаться найти кого-то из своих родственников. Сопровождать их не поехал никто, даже эльфы их собственного народа, ибо все понимали, что проклятье крепко вцепилось в братьев своими когтями, и зло следовало за ними по пятам. Даже я отныне и вовек Келебримбор, сын Куруфина, отрекся от отца и остался в Нарготронде. Хотя чего вы ожидали от существа, чье первое слово с момента рождения было отнюдь не “мама”? И только верный Хуан последовал за лошадью своего хозяина Келегорма. Семи братьям и их вассалам здесь больше не рады. Надеюсь я болше никогда их не увижу...
Братья поскакали на север, намереваясь поспешно миновать Димбар и воспользоваться самым коротким путем до Химринга, где обитал их брат Маэдрос — вдоль северных границ Дориата. Они надеялись, что им удастся миновать эти опасные земли благодаря скорости, держась вблизи Завесы, отсекающей от скрытого царства Нан Дунгортеб и далекие угрожающие пики гор Ужаса. Вотчину Моргота. Но в пути столкнулсь с Береном и Лютиен. Я их всех больше никогда не видел, знаю лишь то, что пес тогда вновь предал своего хозяина. Но человек и пулумайар не решились убить эльфов. Поэтому Берен только снял с моего отца все доспехи и оружие. В том числе и висевший без ножен на поясе кинжал, Ангрист (Рассекающий Железо) способный резать железо с той же легкостью, что молодой древесный побег. Кинжал, изготовленный Тельхаром из Ногрода (Гномьего Царства). Прочней его только Галворн. Сей прочнейший черный металл был обнаружен в Средиземье, метеоритной руды было мало и ее хватило лишь на два меча. Меч Англашель (Смертельное Железо) был подарен Синдарам, и сейчас должен принадлежать королю Тинголу из Дориата. Другой же меч, кузнец оставил себе, никому не сказав его имени и многие сейчас думают, что второго меча никогда и не было. Кузнецом тем был Эол, Мориквенди — Темный Эльф.
Сказать что я был зол, это не сказать ничего. Моя ярость к Берену останавливалась только тем, что тот не ведал что приобрел, но я пообещал себе, что создам не менее грозное оружие себе сам! И никто не будет им владеть кроме меня. Гоблинский клинок “Меч Гриффиндора” доказал, что такое возможно, жаль что он был заколдован служить лишь защитникам Хогвартса и появлялся только в час угрозы тому. С разрушением школы он был утерян, а может гоблины забрали — это они же его создали.
Лютиен и Берен. Они раздобыли сильмарил. Сокрытые колдовством майар, в волчьих шкурах, наложив сильнейшие сонные чары на охрану, они добрались до трона, на котором восседал Моргот. Тот быстро раскусил замысел вторженцев и обрушил свой гнев на волка-Берена. Но Лютиен оказалась быстрее. Она набросила на глаза Морготу свой плащ, погрузив его в сон темнее Пустоты, где он некогда бродил в гордом одиночестве. И Моргот упал, скатившись со своего трона подобно черной лавине, и замер неподвижно на полу созданного им самим ада. Железная корона с лязгом упала с его головы, и все затихло. Затем Берен достал Ангрист и с его помощью сковырнул с короны Моргота один сильмарил. При попытке сковырнуть втрой, Ангрист соскользнул, и острое лезвие царапнуло Моргота по щеке. Он застонал и пошевелился, и вся темная рать Ангбанда начала пробуждаться ото сна. Ужас охватил Берена с Лютиен, и они помчались прочь не разбирая дороги и даже не пытаясь вернуться к маскировке. В схватке с чудовищем, охранявшим ворота — Кархаротом огромным волком, Берен получил ужасную рану — зверь откусил запястье. И заглотил сильмарил, последний начал жечь его изнутри и в итоге ополоумевший от боли Зверь бросился прочь, не разбирая дороги. Берен, потерял сознания успев лишь схватился за руку, от попавшего в нее яда рана буквально на глазах нагноилась и выглядела отвратительно. Так бы и завершился сокрушительным провалом поход за сильмарилем, кабы в долину вовремя не прилетели три мощные птицы, чьи сильные крылья несли их на север быстрее ветра. Валар вновь решились вмешаться в судьбу Средиземья. Высоко над царством Моргота парили Торондор и его подданные — Великие Орлы, созданные Манве Валар Неба и Воздуха, союзники павшего короля Фингольфина, а теперь Тургона повелителя Гондолина. Лютиен исцелила Берена, но теперь его называли называли Эрхамион, что означало “однорукий”. А Безумный Зверь Кархарот с каждым днем подходил все ближе к Дориату, и обитатели его стали готовиться к Охоте на Волка и по сей день эта охота считается самой опасной изо всех, что когда-либо проводились. Участвовал в загоне и гончий пес Валинора Хуан, и Маблунг Тяжелая Рука, и Белег Крепкий Лук, и Берен Эрхамион, и сам Тингол, король Дориата. На него и бросился зверь, но Хуану удалось победить Кархарота, однако и его собственная, давно предсказанная судьба исполнилась в сей час, в зеленых лесах Дориата — пес был смертельно ранен, и яд Моргота уже проник в его кровь. Маблунг и Белег бросились помогать королю, но увидев, что помощь не нужна побросали оружие и зарыдали от облегчения. Затем Маблунг взял нож и вспорол им живот убитого волка, почти все внутренности его оказались сожжены дотла, лишь рука Берена, державшая сильмарил, оставалась нетронутой пламенем. Но когда Маблунг потянулся к камню, рука его стала рассыпаться в прах, и сильмарил остался лежать, ничем не прикрытый, наполняя своим сиянием лесные тени по всей прогалине. Маблунг поспешно обмотал руку плащем и быстро азял и с сунул камень в оставшуюся руку Берена; и Берен ожил при прикосновении камня, и высоко поднял его над головой, протягивая Тинголу. — Теперь мое задание выполнено, — сказал он, — и предначертание полностью исполнено. Больше он не промолвил ни слова. Ибо умирал. Его лишь смогли донести до Дориата. Однако Лютиен смерть лбюимого не остановила. Лютиен, объятая тьмой, вскоре покинула свою оболочку, и тело ее осталось лежать на траве, словно срезанный цветок, что еще некоторое время не увядает и радует своей красотой взоры. Она превосходила всех Валар и силой своей красоты, и скорби; и опустилась она на колени пред самим Мандосом, и запела ему. Песнь эта была самой прекрасной из тех, что когда-либо облекались в слова, и самой печальной из тех, что когда-либо слышал или еще услышит этот мир. Неизменная, неувядаемая, она до сих пор поется в Валиноре, вне пределов слышимости остального мира, и слушающих ее Валар охватывает невыразимая тоска. Ибо Лютиен сплела воедино две мелодии мира — о печали Эльдар и о человеческой скорби, о Двух Расах, что были созданы Илуватаром и поселены в Арде, Царстве Земли среди бесчисленного множества звезд. И слезы коленопреклоненной у ног Мандоса Лютиен орошали его ботинки, словно барабанящие по камням капли дождя и Мандос, никогда прежде и никогда впоследствии не бывавший настолько тронут, проявил к ней сострадание. Он призвал к себе Берена, и здесь, на далеких западных берегах, они с Лютиен встретились вновь, как и предсказала она в час смерти Берена. Однако Мандос не обладал властью удерживать духи умерших людей в пределах мира, особенно по истечении сроков их ожидания в его чертогах; не мог он и менять по своему разумению судьбы Детей Илюватара. Поэтому он отправился к повелителю Валар, Манве, правившему миром волею Илуватара. Манве стал искать ответа в глубинах своих мыслей, где ему и раньше открывались замыслы и воля Илюватара, и в конце концов, предложил ей следующий выбор. В первом случае, за все перенесенные ею печали и невзгоды Мандос мог отпустить ее, и ей предполагалось отправиться жить в Валимар, среди Валар, до самого конца времен, позабыв обо всех несчастьях той жизни, что она прожила до этого. Туда Берену путь был заказан, ибо Валар не обладали властью отнять у него Смерть — дар Илуватара людям. (Я же сего Дара лишен. Порой говорят смерть — благословение и свобода). Во втором случае она могла вернуться вместе с Береном в Средиземье и вновь поселиться там, но при этом потерять свое бессмертие и не знать, счастье или горе принесет ей завтрашний день. Став смертной, ей рано или поздно пришлось бы умереть, также, как и Берену, но еще задолго до этого предстояло ей потерять свою красоту, что осталась бы жить лишь в песнях. И Лютиен выбрала вторую судьбу, отказываясь от Благословенного Царства и всех претензий на родство с его обитателями. Таким образом судьбы Берена и Лютиен оставались связаны друг с другом, и вели их обоих прочь за пределы этого мира, какие бы испытания и несчастья не довелось им испытать на этом пути. Вот так Лютиен, единственная из Эльдалие, обрела истинную смертность и давно уже покинула этот мир. Однако ее выбор сплотил Две Расы, и пример ее стал образцом для многих, в ком Эльдар, несмотря на то, что мир до неузнаваемости изменился, до сих пор видят подобие прекрасной и любимой всеми Лютиен, потерянной ими навеки.
Розже была написана баллада “О Берене и Лютиен”:
Был зелен плющ, и вился хмель,
Лилась листвы полночной тень,
Кружилась звездная метель
В тиши полян, в плетении трав.
Там танцевала Лютиен,
Ей пела тихая свирель,
Укрывшись в сумрачную тень
Безмолвно дремлющих дубрав.
Шел Берен от холодных гор,
Исполнен скорби, одинок,
Он устремлял печальный взор,
Во тьму, ища угасший день.
Его укрыл лесной чертог,
И вспыхнул золотой узор
Цветов, пронзающих поток
Волос летящих Лютиен.
Он поспешил на этот свет,
Плывущий меж густой листвы,
Он звал, но слышался в ответ
Лишь шорох в бездне тишины.
И на соцветиях травы
Дрожал под ветром светлый след
На бликах темной синевы,
В лучах бледнеющей луны.
При свете утренней звезды
Он снова шел и снова звал,
В ответ лишь шорох темноты,
Ручьев подземных смех и плач.
Но хмель поник, и терн увял,