Темный Набег

– Думаешь, ему рассказали только о тебе? – удивленно подняла брови Эржебетт. – Не о нас?

– Обо мне, обо мне – не сомневайся, – уверенно ответила мать. – Ты еще мала для ведьмачества. Тебя среди прочих юных дев на шабаше и разглядеть-то толком никто из наших не успел. И не пытался особо. На таких соплячек (ласково, любяще, совсем не обидно те «соплячки» прозвучали) до первого посвящения и не смотрит никто. Вы ж в стороне, на отшибе, за колдовской поляной должны хорониться, покуда не позовут. А я вот – другое дело. Величка в этих краях известная ведьма. Заметная… Величку здесь знают многие. Меня Бернгард ищет, как пить дать. За мной он идет.

Глаза Велички смотрели на далекие факелы с недобрым прищуром.

– Интересно, кто ж-таки проговорился тевтонам? Что за гадюка такая? Знают ведь, что милости от саксов ждать глупо. Рассказывай – не рассказывай – все одно не пощадят. Хотя… – Она немного помедлила, размышляя, – хотя вовсе не обязательно, что кто-то меня выдал. Думаю, Бернгард и без того обо мне наслышан. У саксонского магистра много ушей в округе. Слышать-то обо мне слышал, а на костре своем не увидел. Теперь не успокоится…

– Спрячемся в пещерах? – сглотнув слюну, сделавшуюся вдруг густой и вязкой, предложила Эржебетт. – Здесь должны быть пещеры.

– Они нас не спасут, дочурка. Пещер-то вокруг озера немного, и все они наверняка хорошо известны тевтонам. К утру саксы обыщут каждую щель в скалах, проверят каждый ход.

– Выходит… нас… на костер?.. – кусая губы, тихонько спросила дочь.

Однажды ей довелось видеть смерть колдуна, схваченного тевтонами. И слышать жуткие вопли сгорающего заживо человека. Она тогда смотрела издали, из укрытия. Но ветер дул в ее сторону, и даже там ощущался запах. Увидеть такую казнь снова и вблизи Эржебетт не хотелось. А уж самой оказаться на поленнице дров и вязанках хвороста – подавно…

– На костер? Да? Нас?

– Ну, уж нет, милая, этого я не допущу, – спокойно ответила ведьма. – Тебя я им не отдам.

– Отсюда некуда бежать, мама, – Эржебетт безнадежным взглядом окинула отвесные скалы с обледеневшими вершинами, белеющими в ночи. Непреодолимая стена окружала безжизненное плато и Мертвое озеро. – Ты же не сможешь оборотиться летучей мышью или ночной птицей?

– Нет, дочка, этого я не смогу. В такие сказки верят только глупые селяне.

– Выходит, никакого пути нет? Кроме как к ним.

А они – там, в ущелье, с факелами в руках – приближались. Быстро. Наверное, теперь они ехали верхами.

– Ошибаешься, дочь. Отсюда есть путь…

Сузившиеся глаза ведьмы смотрели сейчас в мертвые воды озера. Густая темная муть иного запорубежного обиталища тогда еще не поглотила озерные глубины, но ночью, при скупом свете луны и звезд, любой водоем кажется непроглядно черным. Так и здесь, так и сейчас. Казалось…

– Жаль, нет ножа, – глухо пробормотала Величка. – Впрочем, не важно. Можно и без ножа.

Ведьма-мать вдруг словно обезумела. Упала на колени, на камни. Поползла по берегу. Кругами. А руки – уже живут своей жизнью, обшаривая, ощупывая пространство вокруг, под ногами. Эржебетт наблюдала. Молча со страхом и благоговением. Эржебетт знала: когда мать ТАКАЯ, ей лучше не мешать.

ТАКАЯ Величка что-то сосредоточенно искала в каменистых россыпях. Да камни же и искала! Зачем-то. Для чего-то. Находила, выхватывала из общих куч, поднимала, осматривала. И – отбрасывала один булыжник за другим. Раздраженно отшвыривала прочь.

В сердцах.

В воду.

В Мертвое озеро.

Бул-тых! Был-тых! Бул-тых!

Только брызги летели, только разбегались круги по темной, черной воде. И колыхалась на водной глади потревоженная лунная дорожка.

То, что хватали ведьмины пальцы, ведьме не подходило.

Потом она все же нашла, что искала. Потом – подошло.

Величка подняла камень – небольшой, неказистый щербатый обломок. Поднялась сама…

А после – сильный удар. Камнем о другой камень. О большой валун.

Глухой стук. Искры.

Камень в руке матери раскалывается на части. На несколько кусков с неровными сколами – зубристыми, бритвенно-острыми. На пораненных пальцах – первые капли крови. Но это лишь капли. Этой крови Величке мало, слишком мало. Для задуманного – мало.

А ведь задумано. Что-то уже явно задумано… давно задумано.

На губах ведьмы блуждает счастливая нездешняя улыбка.

Величка берет один осколок – самый большой, самый острый. Приставляет к вздувшимся венам на левом запястье, на смуглой, красивой, мягкой нежной коже. Примеряется. Как ножом. Как мечом.

И – простирает руку над водой.

– Мама! – вот тут Эржебетт перестает молчать, вот тут вскрикивает и в ужасе прикрывает ладонями рот.

Бесстрастная белесая луна отражалась в распахнутых глазах девушки.

Дочь шепчет – дрожащим голосом сквозь дрожащие пальцы на дрожащих губах:

– Ты хочешь… Ты, в самом деле, решила?.. Это?..

– Решила, – твердо говорит она. – Иначе – нельзя.

Величка медленно отводит руку с камнем в сторону, вверх. Это размах – неторопливый, прощальный, торжественный, величественный. После которого…

– Постой! Мама! Ведь граница! И – наша кровь!

Эржебетт в ужасе, в панике. Кровь Изначальных Вершителей! Коя способна взломать древнюю заветную черту!

– Я помню. Я знаю. Я все помню и все знаю, Эржебетт. Именно поэтому мы с тобой здесь. Сейчас. Больше нам некуда податься.

– Но Проклятый проход!

– Его прокляли другие. И пусть он отныне будет проклят для других же. А для нас… для тебя – это благословенный проход. Единственный путь к спасению это, дочка.

– Темное обиталище! – Она судорожно мотает головой. Из глаз ручьем катятся слезы. – Я боюсь, мама! Ма-ма!

– Ох, девочка-девочка! Еще не известно, какое из обиталищ, разделенных кровавой чертой, на самом деле темнее, и какое – страшнее. Посмотри туда, в ущелье. Оттуда идут за нами. Несут огни. Нас с тобою жечь. А ты уже видела, как гибнут люди в огне. Видела ведь? Видела? Ви-де-ла?!

Исступление овладевало Величкой. Ведьмина истерия, силе которой противиться невозможно. Осколок камня дрожит в поднятой руке. В поднятой над другой рукой. Той, что над водой.

– Проклятый проход, мама! Шоломонария!.. – Дочь кусает пальцы и губы.