Тёмный рыцарь

Шли дни. Наступило Сретенье, а наутро после великого праздника на подворье ордена заявился Гастанг со своими плечистыми приставами. Беррингтон с Изабеллой ещё раньше отбыли ко двору, в замок Бейнар, а Парменио снова исчез по своим таинственным делам. Коронер, закутанный в теплые одежды, с низко надвинутым капюшоном — мороз стоял крепкий, — прошептал, что так оно и лучше. Не мог бы де Пейн пойти вместе с ними? Рыцарь согласился без раздумий, хотя коронер и не пожелал открыть, куда именно они пойдут. Он попросил де Пейна не надевать никаких знаков отличия его ордена, предложив взамен теплый коричневый плащ — такой же, что и на всех сопровождавших его подчиненных. Де Пейн надел предложенный плащ, поглубже надвинул капюшон, и они все вместе, выйдя с подворья, быстрым шагом направились по грязным проулкам в сторону реки. Резкие порывы холодного ветра забивали дыхание. Раненая нога уже зажила, но де Пейн еще прихрамывал. Он поднял глаза: над узкой щелью между теснившимися с обеих сторон домами нависло низкое темно-серое небо. На миг ему захотелось снова оказаться под знойным солнцем Палестины, где он родился и прожил двадцать шесть лет, но в то же время рыцарь был рад тому, что идет сейчас рядом с другом, которому всецело доверяет. Ему показалось, что на самом деле он вернулся домой и наконец перестал быть лишь покорным слугой, которого гоняют туда-сюда, ничего толком не объясняя. И все же не стоило забывать, что здесь тоже опасно. Лондон — это западня, и в темноте затаился враг.

Дневной свет постепенно угасал. На крюках у дверей, равно как и на высоких шестах в начале некоторых улиц, светились фонари. Чтобы помешать ночному передвижению всадников и экипажей, поперек улиц натягивали цепи. Прозвонили колокола церквей — наступил час вечерней молитвы. На высоких башнях замерцали огни маяков. Торговцы складывали свои столики, упаковывали и уносили в кладовые товары. Золотари убирали в тележки нечистоты и мусор, а уличные падальщики жадно бросались на бесформенные кучи отбросов. Повсюду раздавался стук закрываемых ставней, грохот запираемых дверей. Время от времени перекликались одинокие голоса. Аромат ладана из ближайшей церкви поплыл по улице, смешиваясь со слабеющими запахами из харчевен, от столиков с пирогами и жаровен уличных торговцев. Судебные приставы и церковные стражники выливали ведра ледяной воды на тех, кто отбыл наказание в колодках, смывая с них нечистоты, прежде чем освободить их и отпустить по домам, сопроводив крепкой руганью. Приоткрытые двери трактиров казались оазисами света и тепла. Вокруг них толпились нищие — в надежде на корочку хлеба или какую-нибудь еду. Никто не обращал внимания на коронера и его свиту, торопливо шагавших по переулкам. Гастанга знал здесь каждый, и все понимали, что свита, вооруженная булавами, дубинками и мечами, — надёжная защита.

Они прошли вдоль темной громады замка Бейнар, свернули в переулок, ведущий на набережную, — холодный ветер ощутимо пах солью, рыбой и смолой. Вдруг Гастанг резко остановился и постучал в дверь лавки, над которой красовалась пестрая вывеска бакалейщика, снабжающего провизией морские суда. Дверь отворилась, и хозяин, со знаком своего цеха на груди, провел их через лавку, наполненную соблазнительными запахами, вверх по лестнице, в светелку, где за столом сидели его жена и дети. Не обращая внимания на домочадцев, купец подвел коронера со всеми его людьми к закрытому ставнями окну и приотворил ставню. Гастанг мягко подтолкнул де Пейна вперёд, чтобы тот смог увидеть в узкую щелочку то, что происходит внизу, на улице. Он шепотом подсказал тамплиеру, куда смотреть — на двери трактира напротив. Это было просторное трёхэтажное здание, гордо именуемое «Спасение души».

— Генуэзец там уже довольно давно, — сообщил купец вполголоса. — Он точно еще не выходил. Там, в трактире, мой приказчик Гилберт. Уже час, если не больше.

Де Пейн в душе восхитился хитроумием коронера. Ему не требовался легион соглядатаев, достаточно было торговцев, ремесленников, членов городских цехов — тех, кто прекрасно знал, что творится на его улице и мог опознать чужака, особенно если такого ему заранее описывали. Гастанг преисполнился решимости выяснить, кто таков на самом деле Парменио и чем он здесь занимается. Все приготовились долго ждать. Жена бакалейщика увела детей в спальню. Внизу, на улице, возникали в свете фонарей и снова пропадали чьи-то тени. Орали коты. Промчалась по улице огромная свинья, вырвавшаяся из загона, за нею гнался мясник с собаками. Прогремела по булыжникам тюремная телега, к которой был привязан кто-то из нарушителей закона. В дверях трактира «Спасение души» стали появляться люди, вышел в круг света и Парменио. Немного постоял, огляделся украдкой и, скользнув вбок, растворился в темноте. Через минуту-другую вышел и приказчик Гилберт, он проворно перебежал улицу и вскочил в дверь хозяйского дома. Взлетел вверх по лестнице и, запыхавшись, рухнул на табурет. Он тут же стал торопливо рассказывать о том, что сумел увидеть. Де Пейн не понимал ни слова, но монетку парню дал. Гастанг выслушал сообщение, потом отвел рыцаря в сторонку.

— Похоже, Парменио говорил с каким-то венецианцем. Гилберт потом кое-кого расспросил. Купеческий корабль из Венеции стоит у причала в Куинсхайте, уйдет с утренним приливом. Парменио и его гость сидели в углу зала. Они обменялись запечатанными грамотами. Генуэзец выглядел растерянным, встревоженным, но вот о чем они говорили, — коронер скривился, — этого мы не знаем.

— А что венецианец?

— У них, Эдмунд, самые быстрые корабли. Он ведут торговлю с Палестиной и с иными краями. А Парменио уже не впервые встречается с такого рода чужаками. Несомненно, кто-то шлет ему письма из Палестины, а он отвечает на эти письма. С чего бы это? — Коронер отвернулся.

Он поблагодарил бакалейщика и вывел де Пейна из дома в темноту. Но вместо того чтобы возвращаться в центр города, Гастанг повел свой отряд через лабиринт вонючих переулков и проулочков, представлявших собою просто щели, окутанные непроглядной темнотой; лишь изредка пробивалась из-под ставней узенькая полоска света, да нет-нет и перебегал впереди дорогу какой-нибудь прохожий с фонарем или просто с прикрытой колпачком свечой в руке. Де Пейн одной рукой сжимал рукоять меча, другой зажимал ноздри из-за нестерпимого зловония и краем глаза улавливал то одну, то другую смутную фигуру, появлявшуюся на перекрестке и тут же пропадавшую в кромешной тьме. Открылась дверь одного дома, вышла женщина, за ней вынесли похоронные носилки, на которых лежал прикрытый дерюгой труп, и эта маленькая процессия удалилась в ночь, пройдя мимо людей коронера. Внезапно раздался громкий голос:

— Гастанг со своими приставами! Идут, идут!

— Внимание!

— Всем быть наготове! — Этот крик, затихая, понесся в темноту.

— Ночная стража, — прошептал Гастанг.

С треском распахнулась одна дверь, какая-то оборванка высунулась оттуда и вылила на улицу содержимое горшка. Де Пейн заглянул внутрь и невольно вздрогнул от крайнего удивления. Он успел бросить лишь мимолётный взгляд, дверь тут же захлопнулась снова, но за ней, оказывается, шел пир горой: расставленные квадратом столы ломились от разнообразных горячих мясных блюд, ваз с фруктами, кувшинов, графинов и кубков. Все это было буквально залито светом множества ярких свечей. Сидящие за столом мужчины и женщины, все в ярких нарядах, ели и пили, поднимая кубки в честь занимавшего почетное место в центре человека в белых одеждах; черные волосы его венчала деревянная корона.

— Это банкет нищих, — прошептал Гастанг. — В нашем городе и не такое можно увидеть.

Они выбрались наконец из лабиринта переулков и вышли на небольшой пустырь, посеребренный луной. Вдалеке, на его противоположном конце, мигал высоко в воздухе фонарь, будто один из маяков.

— Там тоже мои люди, — объяснил Гастанг. — Охраняют находку. Тебе надо взглянуть на нее, Эдмунд, — я уверен, что это дело рук Уокина.

Они прошли через пустырь. То там, то здесь де Пейн мельком видел развалины домов. Гастанг объяснил ему, что этот квартал к северу от Уотлинга вначале был опустошён пожаром, а затем полностью разрушен при нападении на Лондон вражеских сил во время недавней войны. Место это поневоле навевало ужас: иссохшие деревья тянули вверх голые, лишенные листвы ветви, за ноги цеплялся низкий колючий кустарник, а в темноте таились глубокие ямы и рытвины. Когда порыв ветра немного рассеял туман, де Пейн разглядел заброшенную церковь, к которой они приближались. Ухали совы, зловещую тишину нарушали взмахи крыльев этих призрачных птиц, летевших низко над кустами в поисках мелких грызунов, которые в страхе удирали сквозь заросли папоротника. Где-то далеко в городе раздались удары церковного колокола, словно били в набат.

— Это в церкви Святого Власия на Вересковой пустоши, — негромко сказал Гастанг.

Поскольку кладбищенские ворота обвалились и загородили путь, люди коронера перелезли прямо через полуразрушенную стену. У дверного косяка горел факел, вставленный в самодельную скобу, и освещал вход в центральный неф. Купель для крещения исчезла, как и плиты, некогда покрывавшие пол, как и все изделия из дерева — алтарная преграда, дверцы ниш и даже аналой. Несколько приставов уже ожидали в алтаре. Они кое-как смастерили факелы и вставили их в трещины и углубления стен; от колеблющегося света по церкви заметались тени, словно то был вход в царство призраков. На месте алтаря развели костер. Завидев приближающегося коронера, все встали.

— Никто ничего не трогал? — грозно рявкнул Гастанг, быстро шагая по проходу.

— Нет, сэр! — ответил ему один из помощников.

Гастанг кивнул и провел де Пейна в маленькую ризницу. Там лежал труп, накрытый куском грубого полотна. Небольшие фонари горели в головах и в ногах трупа. Гастанг опустился на колени и откинул ткань, открывая взорам тело молодой женщины — должно быть, четырнадцати или пятнадцати лет от роду; грязное обнаженное тело было удивительно бледным, с ног до головы его покрывали пятна засохшей крови. Длинные черные волосы, к счастью, скрывали лицо, наверняка искаженное смертной мукой, но в остальном все ужасные детали были видны: горло перерезано, грудная клетка вскрыта и сердце вырвано из груди. Де Пейна замутило и он отвернулся, увидев и так вполне достаточно. Дрожащими губами он зашептал молитву, охраняющую от ужаса, который внушают проданные дьяволу души.

— Ее схватили, — произнес стоявший рядом Гастанг, — где-то на улице. Несчастное падшее создание. Уже не первая, Эдмунд, из тех, кого похитили и исполосовали ножом. Тело нашел один коробейник и тут же поспешил с докладом ко мне. Это не какая-то закоренелая шлюха, на которую напали ради забавы, к тому же, как я уже сказал, она далеко не первая жертва. Это дело рук ведьм и чернокнижников: изуродованный труп, распростертый в заброшенной церкви.

— Ты уверен, что это какой-то черный ритуал, а может и работа Уокина?