Тэмуджин. Книга 2

Не размахиваясь, коротким движением он метнул в старшего, набросил ему на шею и тут же туго натянул петлю. Мгновением позже взметнулись арканы Бэктэра и Хасара. Разбойники, не успев опомниться, втроем беспомощно хватались за натянутые на их шеях крепкие тонкие веревки, безумно вытаращив глаза и хватая ртами воздух.

Тэмуджин первым изо всех сил дернул за веревку, потащил на себя, стягивая своего с седла, за ним последовали братья. Три бездыханных тела грузно свалились рядышком на землю, кони их испуганно шарахнулись в разные стороны.

Спустившись на землю, братья освободили свои арканы. На шеях у тех отчетливо проступили тонкие, красно-синие полосы. Не задерживаясь, братья вскочили на коней и, сматывая арканы на ходу, порысили на северо-запад.

– Оживут они или нет? – странно изменившимся хриплым голосом спросил Хасар, когда они отъехали на треть перестрела, и оглянулся на чернеющие в низине неподвижные тела и коней, растерянно переминающихся возле них.

– Радуйся, что не ты сейчас лежишь на земле, – сказал ему Бэктэр и обратился к Тэмуджину: – Надо было коней захватить и оружие, ведь теперь это наша добыча.

– Днем здесь могут встретиться люди, – сказал Тэмуджин, тут же поймав себя на том, что только сейчас он придумал эту отговорку. – Да и неизвестно, чьи на самом деле эти кони, может, только вчера у сонидов или хабтурхасов угнаны.

– Возьмем, хорошие ведь кони, – настаивал Бэктэр, жадно глядя на разбойничьих лошадей. – Кто нас тут увидит…

Тэмуджин некоторое время колебался, борясь с соблазном: кони в самом деле были отборные. Но чутье подсказало, что жадность подведет, мелькнула мысль: «И через несколько лет кто-нибудь может узнать лошадей…»

– Не сейчас, так потом попадемся, – отрезал он и первым порысил в сторону леса. – Поехали!

Дома они никому не обмолвились о случившемся. Лишь Бэлгутэю под вечер рассказал обо всем Хасар, отведя его в лес и взяв с него клятву не говорить никому. Тэмуджин после этого случая почувствовал, как сразу повысилось уважение к нему со стороны братьев. Даже самые строптивые, Бэктэр и Хасар, теперь без разговоров соглашались с его мнением. Глядя на них и младшие, Тэмугэ и Хачиун, наперегонки бежали исполнять его приказания.

III

После смерти старших киятских нойонов Есугея и Тодоена прошел почти год, а Таргудай-Хирэлтэг так и не смог собрать курултай племени и воссесть на ханский трон. То, что поначалу само шло к нему в руки и мнилось уже неминуемым, вдруг, казалось бы, ни с того, ни с сего, наткнулось на какие-то невидимые заторы, в которых Таргудай не мог разобраться и исправить дело в нужную сторону.

Неведомо по воле каких небожителей, восточных или западных, многие монгольские рода, прежде как будто склонявшиеся на его сторону, после отдалились от него. Нойоны их перестали ездить в его ставку, не явились и на зимнюю облавную охоту. Это было открытым непризнанием его старшинства в племени. Возмущенный таким их поведением, Таргудай сначала попытался пригрозить им, с гонцами посылая к ним свое гневное слово, но те дали понять, что не потерпят притеснений и при случае будут защищаться. Было ясно, что они сговорились за его спиной и вместе строят против него козни.

Таргудай долго не мог уяснить себе причину того, почему нойоны так резко изменили свое отношение к нему. И лишь по прошествии времени – частью из доходивших до него разговоров в племени, частью своими домыслами – он стал понимать, что это произошло во многом из-за того случая с семьей Есугея, значения которого он за суматохой многих дел сразу и не разглядел.

Таргудай поначалу махнул рукой на отказ Оэлун и Тэмуджина присоединиться к нему. Посчитал, что улус Есугея и так не уйдет от него и рано или поздно будет в его руках. Да и последние остатки их подданных – те айлы, которые Оэлун подняла против него в тот несчастливый день, когда он приехал к ней свататься – одумались и назавтра же после того пришли к нему с поклоном и данью. Оэлун со своими детьми, оставшись без харачу и рабов, без скота, потерялись из виду. Таргудай послал было на их поиски своих нукеров, но, не обнаружив их нигде, бросил и это, решив, что сами подохнут от голода или какие-нибудь разбойники угонят их в рабство.

И только лишь потом, по истечении многих месяцев после того, до него стали доходить разговоры: мол, рода потому отшатнулись от Таргудая, что узнали о том, как осиротевшая семья Есугея с оружием поднялась против него и прогнала его вместе с нукерами. Будто люди рассудили так, что, с одной стороны, Таргудай не так уж и страшен, если позволил им так обращаться с собой, и, с другой стороны, если семья Есугея такова сейчас, когда дети малы и подданные отошли от нее, то какова она будет потом, когда сыновья его вырастут и по-настоящему поднимут свое знамя. Не придется ли пожалеть, что когда-то связались с этим Таргудаем. И потому, мол, люди снова притихли и выжидают.

«Бродячие суки со сворой щенков, пусть только появятся поблизости, – сжимал кулаки и задыхался от запоздалой злобы Таргудай. – А появиться, рано или поздно, должны, где-нибудь да вынырнут и тогда пусть не просят у меня прощения…»

Но, пройдя время, после многих раздумий, он понемногу успокоился: «Теперь-то они и на ноги не поднимутся, если еще этой зимой не передохли от голода… Зима была голодная, морозная, если и живы сейчас, то гонору у них поубавилось, где-нибудь грызут коренья с диким луком и проклинают тот день, когда не послушались меня».

По-настоящему Таргудай теперь жалел о другом: слишком рано он начал показывать свое старшинство перед другими нойонами племени – тем и отпугнул их от себя. А вспугнутый и рассеянный по степи табун, каждому известно, вновь собирать нелегко, надо выждать время, чтобы он успокоился. И Таргудай, скрепя сердце отложив ханские выборы на более позднее время, стал устраивать пиры, приглашая на них нужных нойонов и заново налаживая с ними отношения.

Частенько теперь в ставке тайчиутов можно было видеть, как с утра мужчины режут кобыл и овец, а затем до ночи не смолкал шум пьяного веселья. Понемногу Таргудай стал привыкать к застольям – с песнями и плясками, с красивыми рабынями, борьбой и скачками среди молодых воинов. Теперь у него больше дней проходило за пиршественным столом и похмельным отдыхом после них, чем в обычных делах по хозяйству. Он обленился, обрюзг, пожирнел телом. Но гонора, как и прежде, не терял, держал себя с достоинством большого нойона.

* * *

Таргудай проснулся поздно – солнечный луч от дымохода добрался уже до середины решетки стены – и голова у него на этот раз опять была тяжелая. Накануне он до поздней ночи просидел с нойонами дальнего рода салчжиутов. Угощал их, заодно прощупывая их мысли, заводил разговоры о делах в племени. Таргудай не напирал на них, не настаивал, чтобы поскорее присоединялись к тайчиутам, но главное было сделано – сошлись на том, что нужно помогать друг другу и держаться вместе. Многочисленный род салчжиутов отныне будет в дружбе, не будет за его спиной связываться с другими. Это было уже немало. Обещали они и на облавную охоту прийти с большим отрядом.

Уехали салчжиутские нойоны тогда же, ночью – молодые, здоровые, им что день, что ночь, нет разницы – сказавшись, что утром у них молебен на родовом обо. И теперь Таргудай, не зная, с кем ему поправить голову, тяжело перебирал в уме, кого бы позвать, чтобы не потерять зря времени и поговорить с пользой. Тут он вспомнил, что давно не разговаривал со своим ближним нукером, который был у него старшим над лазутчиками в подвластных куренях и теми, кто объезжал его владения, наблюдая за порядком.