Тень горы

– Если бы эти официанты знали тебя так же хорошо, как знаем мы, Дидье, – сказал Абдулла, – они бы относились к тебе с гораздо большим уважением.

– Так и есть, – охотно согласился Дидье. – Это давно известная истина: чем лучше кто-то знает Дидье, тем больше он любит и уважает Дидье.

Я отодвинул бокал и поднялся.

– Эй, ты ведь не уходишь? – забеспокоился Дидье.

– Я пришел сюда только затем, чтобы сделать тебе подарок. Мне нужно ехать домой и переодеться. Сегодня мы ужинаем с Ранджитом и Карлой.

Я расстегнул стальной браслет и снял с руки часы, на секунду ощутив сожаление от утраты вещи, которая мне самому так нравилась. Я протянул часы Дидье. Тот внимательно их осмотрел, прочел надписи на задней крышке, поднес к уху и послушал тиканье механизма.

– Ого, да это же прекрасные часы! – заключил он. – Высший класс! И что, они в самом деле мои?

– Конечно. Примерь их.

Дидье защелкнул на кисти браслет и повертел рукой так и этак, любуясь подарком.

– Они как будто созданы для тебя, – сказал я, собираясь уходить. – Ты тоже идешь, Абдулла?

– Знаешь, брат мой, там за угловым столиком сидит красивая женщина, – сказал он серьезно. – И она смотрит на меня вот уже пятнадцать минут.

– Да, я тоже это заметил.

– Пожалуй, я задержусь тут с Дидье еще на какое-то время.

– Официант! – мгновенно среагировал Дидье. – Еще один гранатовый сок! Без льда!

Прихватив со стола фотоаппарат, я уже было двинулся к выходу, но Дидье вскочил и резво меня догнал.

– Значит, ты сегодня встречаешься с Карлой? – спросил он.

– Есть такие планы.

– Это твоя идея?

– Нет.

– Идея Карлы?

– Нет.

– Но тогда кто затеял эту дьявольскую игру?

– Все устроила Лиза. Я узнал об этом только час назад. Получил от нее записку, когда сидел в баре «Эдвардс». А в чем проблема?

– И ты не можешь отказаться под каким-нибудь предлогом?

– Вряд ли. Не знаю, что там задумала Лиза, но в записке она настаивает на моем присутствии.

– Лин, ты уже почти два года не виделся с Карлой.

– Я знаю.

– Но… в сердечных делах, в делах любви…

– Я знаю.

– …эти два года всего лишь – как два удара сердца.

– Я…

– Прошу, дай мне закончить мысль! Лин, ты сейчас… в более темной зоне, чем был два года назад. Твоя душа потемнела за то время, что ты живешь в Бомбее. Я никогда тебе этого не говорил, но теперь скажу: мне стыдно, что какая-то часть меня была даже рада этому первое время. Мне было приятно сознавать, что ты скатился до моего уровня, что мы с тобой, так сказать, одного поля ягода.

Он говорил торопливым полушепотом, из-за чего речь его больше напоминала бормотание заученной молитвы или заклинания, чем душевный монолог старого друга.

– О чем ты, Дидье?

– Карла дорога мне, быть может, не меньше, чем тебе, хотя и на иной лад. Но ты стал таким из-за расставания с ней. Тебя загнала в эту тень потеря любимой, эта потеря сделала твою душу темнее, чем ей было предписано Господом.

– Ты поминаешь Господа, Дидье?

– Я тревожусь за тебя, Лин. И тревожит меня то, что может открыться в твоей душе при новой встрече с ней. Иногда мосты в прошлое лучше оставить сожженными. Иные реки лучше не переплывать.

– Все будет хорошо.

– Может, составить тебе компанию? Мало кто может потягаться в играх разума с Карлой, кроме меня. Я ей еще и фору дам. Это общеизвестный факт.

– Спасибо, я как-нибудь справлюсь.

– Что ж, раз ты твердо решил с ней встретиться, есть другое предложение: хочешь, я устрою Ранджиту несчастный случай, который помешает ему явиться на встречу?

– Никаких несчастных случаев!

– Ну тогда, может, просто непредвиденная задержка?

– Пусть все идет своим чередом, Дидье.

– Именно этого я и опасаюсь, – вздохнул он, – если ты снова увидишь Карлу.

– Все будет хорошо.

– Ну-ну… – пробормотал он и опустил взгляд на свои наручные часы. – Спасибо за подарок. Я буду беречь эти часы как зеницу ока.

– Присмотри за Абдуллой, а то он, похоже, слишком увлекся той девицей в углу.

– Присмотрю. Мы, бойцы по натуре, влюбляемся быстро – и до самозабвения. Такова история всей моей жизни. Я хорошо помню то время, когда…

– Как и я, брат, – сказал я со смехом, прощаясь. – Как и я.

Подойдя к двум тощим туристам, которые заказали еды на четверых и теперь наворачивали за обе щеки, я положил перед ними фотоаппарат.

– Такой стоит тысячу баксов в здешних магазинах, – сказал я. – Любой уличный перекупщик в Бомбее получит за него шесть сотен, и если он вдруг окажется честным, то пять из них отдаст вам.

– Этот дал нам сотню, но обещал принести еще, – сказал один из туристов.

– Он ошивается неподалеку, – сказал я, – и наверняка придет получить свою сотню обратно. Здесь есть один официант, зовут Свити. Он тоже проворачивает делишки по этой части. Доброго слова вы от него не дождетесь, но доверять ему можно. Продайте фотик ему, потом верните сотню Салеху, и останетесь в приличном плюсе. Удачи!

– Спасибо, – хором сказали бедолаги.

Выглядели они как родные братья. Не знаю, что им довелось пережить в Индии, но проголодались они после пережитого просто зверски.

– Не присоединитесь к нам?

– Я как раз отправляюсь на ужин, – сказал я. – Но все равно спасибо за приглашение.

Выйдя на улицу, я повернулся и через окно «Леопольда» разглядел в глубине зала Абдуллу и Дидье, махавших мне на прощание. Потом Дидье поднес к лицу воображаемый фотоаппарат и, судя по саркастической гримасе, «сделал снимок героя, только что оказавшего помощь двум незнакомцам».

Я подошел к своему мотоциклу и взглянул на проезжую часть, где назревал затор из-за автобуса, перегородившего сразу полторы полосы.

Дидье и Абдулла, такие разные люди, во многих отношениях являлись братьями. Я задумался о поступках, вместе и по отдельности совершенных нами – тремя безрассудными изгоями – с тех пор, как мы встретились в этом городе. Были вещи, о которых мы сожалели, и были такие, о которых мы старались не вспоминать. Но случались и радостные, светлые дни. Если один из нас попадал в беду, двое других были тут как тут с ножами и пушками. Если один страдал от несчастной любви, другие прижигали его страдание саркастической шуткой, как прижигают рану. Если один терял надежду, другие заполняли образовавшуюся пустоту своей верностью. И я ощутил эту верность как дружескую руку на плече, когда еще раз оглянулся на них – с надеждой на лучшее для всех нас.