Тень императора(изд.1967)

— А ведь красиво! — вздохнул Губин. Шум волны заглушил его.

— А что, если создать проходимость?

— С ума сошел, захлестнет!

Озеров поднял «окно» повыше. Океан теперь шумел внизу. Из комнаты открывалась его бескрайняя серо-голубая даль.

— Тут и дна нет.

— Дно есть, — сказал Минченко. — Шесть километров вниз.

— С автоскоростью? — спросил Озеров.

— Зачем? Как в лифте. Четверть часа — и песочек.

За «окном» встала темно-зеленая водяная толща. Солнечный свет еще пронизывал ее. Медленно скользнула наискосок большая, отливающая начищенной медью рыба Засветились розовато-хрустальные колокола медуз. Вода почернела, что-то сверкнуло в темноте и потухло. Валя включила прожектор, но луч, ударивший в черно-бурую муть, растаял где-то далеко-далеко. Какая-то уродливая рыбья морда показалась в «окне» и пропала. Невидимый батискаф опускался все ниже и ниже, а видимая муть уходила вверх, не поражая никакими жюльверновскими видениями. Только один раз что-то большое заслонило «окно» бледно-розовым телом, и Озеров услышал, как Минченко громко шепнул соседу: «Кальмар!» А в «окне» уже появились слабо очерченные зубцы темно-красной скалистой поверхности.

— Вот вам и Атлантида, — усмехнулся Минченко. — Боюсь, что ее здесь днем с огнем не найдешь.

— Я подумал о проходимости, — сказал Губин. — С какой силой ударил бы водяной столб?

— Считайте. На дне давление свыше шестисот атмосфер. Более полутонны на каждый квадратный сантиметр.

— Боюсь, что нас размазало бы по стенам.

— А вместе с ними — по городу. И вместе с городом — по земле. Что могло бы остановить эту тысячетонную ударную силу? Где оказался бы Атлантический океан? Где была бы Европа?

Зловещая тишина наполнила комнату, отделенную только одним поворотом браслета от мировой катастрофы.

— Дети играют с термоядерной бомбой, — сказал до сих пор молчавший Сошин. — С чем-то пострашнее термоядерной бомбы. Возвращайтесь на Землю, молодой человек.

Озеров устало протер глаза, и «окно» вместе с подводным царством ушло за пределы видимости. Кто-то громко и облегченно вздохнул.

— Предлагаю воздержаться от легкомысленных опытов, — сердито заметил Сошин. — Для докладной записки в Академию наук материала более чем достаточно.

Хмелик сухо возразил:

— У нас с профессором Сошиным, видимо, разный взгляд на понятия легкомысленного. У меня еще один опыт, для Губина. Возможность проникнуть за покровы человеческого тела. Меня не испугает, даже если именно я окажусь объектом опыта. Но, может быть, мы согласимся с профессором и оставим это для экспертизы академии?

Губин подумал и согласился. Озеров взглянул на Хмелика: у того был вид бомбардира, приготовившегося пробить одиннадцатиметровый удар.

— Ну что ж, — сказал он, — переходим к решающему эксперименту. Его нельзя отложить.

— Что значит «решающему»? — прозвучал резкий вопрос Сошина.

— Смысл, вам известный из научной практики, Павел Викторович. Ньютон в таких случаях прибегал к латинскому названию «экспериментум круцис».

EXPERIMENTUM CRUCIS. АЛАДДИН У КАЛИТКИ В СТЕНЕ

Отклика не последовало. Кто-то взглянул смущенно, кто-то быстро отвел глаза. «Испугались», — подумал Озеров.

Хмелик объявил, что ожидал этого и сейчас успокоит встревоженные умы.

— Мы еще не познакомились с главнейшей особенностью устройства — с его способностью превращать эффект присутствия в само присутствие. Со времен Дедала, первым преодолевшего закон тяготения, люди не знали подобного ощущения. Мы первые преодолеваем ложное или, скажем мягко, неточное представление о протяженности пространства, о незыблемости декартовых координат. Возьмите любую точку на карте, любой из европейских городов, и мы прямо из этой комнаты выйдем на его улицы, пройдемся по набережной По или Сены и вернемся сюда же, к этим обоям и стульям. Уверяю вас, это не страшнее, чем перешагнуть лужицу на тротуаре или вон тот порог.

— Париж — это соблазнительно, — сказала Валя. Губин снисходительно усмехнулся.

— Без валюты? Глазеть на витрины и облизываться? Даже сигареты не купишь.

— Возьми свои. А может быть, в Лондон, профессор? — Хмелик обернулся к молчавшему Гиллеру. — Вы только что оттуда приехали. Будете нашим гидом.

— Пожалуй, — оживился Гиллер. — Скажем, в Сити. Любопытно. Переулки еще Скруджа помнят.

— В Сити по воскресеньям даже мухи со скуки дохнут, — опять не утерпел Губин. — В Малаховке и то интереснее.

— Может быть, Гималаи? — робко вмешался Минчен-ко. Он был альпинистом.

— Озеров, покажи ему Гималаи! — крикнул Хмелик.

В синем «окне» возникло облачное столпотворение. Облака пенились и громоздились на скатах снежных вершин и обледенелых утесов. Завыл почти физически ощутимый ветер.

— Это ты в твидовом пиджачке думаешь сюда выйти? — съязвил Хмелик и прибавил: — Ну, в общем, все: Гималаи отменяются. Арктика и Антарктика тоже. Присоединим сюда еще север Канады и юг Аргентины. Что остается?

— А если соединить прогулку со зрелищем, — предложил Губин. — Скажем, что-нибудь вроде «Медисон-сквер гарден» в Нью-Иорке. Мировой зал!

— В Нью-Йорке ночь, невежда. Ты же видел.

— Ну, коррида в Мадриде.

— В Мадриде сиеста. Полдень. Все спят. До корриды шесть или семь часов.

— Где-нибудь дерби или регата…

— Где?

— Сегодня с утра в Монте-Карло автомобильные гонки, — неожиданно сказал Озеров.

До сих пор он молчал, стесняясь вдвойне: и как объект наблюдения, и как «лирик» среди «физиков». «Физики» поглядели на него с любопытством.

— Откуда вы знаете? — спросил Губин.

— В «Советском спорте» читал.

— Ралли?

— Нет, скоростные. На сто кругов. От московского автоклуба участвуют двое наших — Туров и Афанасьев.

— Я, пожалуй, останусь, — заробела Валя. — Автогонки — это страшно.

Но никому страшно не было.

— Ты, старик, сначала Монте-Карло найди, — сказал Хмелик. — Город, конечно, а не казино, и где-нибудь у шоссе трибуны пошукай. Должны быть длинные высокие трибуны, как на скачках.