Тень императора

— А как же твой писарь? Геддон не считается? — заулыбался Бородач, видимо шутка показалась ему весьма забавной.

— Геддон мой верный и любимый помощник. Я не стану переживать, если с ним что-нибудь случиться. Но если он останется со мной до конца моей жизни, то я буду и дальше любить его, как самого дорогого мне человека.

— Интересная логика получается, — Бородач попытался развить тему. Не хотелось ему, видимо, спать, — ты его любишь, но о смерти его жалеть не будешь. По твоей логике, он, стало быть, книжный корешок. Или нет, я другое сравнение подыскал — книжный червь.

— Не надо упоминать обо мне в третьем лице, — а так и подмывало сказать — сам ты червь — но я удержался. И не из-за трусости, а потому что, наверное, прав был Бородач.

Кто я, если не книжный червь? Ползаю между страниц-людей, которые перелистывает Император. Ползаю себе, и нет у меня больше забот, нежели ползти из одной точки в другую, да переживать за того, кто слюнявит палец и листает. За хозяина… Бородач, молодец, точно попал, прямо промеж глаз.

— Любовь разная бывает, — сказал Император, — можно любить, но не жалеть. Можно не любить, но жалеть. А во мне что-то зачерствело, погибло. Мыслями я точно знаю, что остались люди, которые мне очень дороги. Но душой… душой я не уверен, что дорожу ими. Да и осталась ли у меня душа? Может, и нет ее уже, потерял, или продал… В конце-концов, осталась лишь одна цель — Ловкач.

— А не боишься, что ошибаешься?

— Если из-за своих ошибок я скорее настигну Ловкача, я согласен их совершить, — ответил Император.

На это Бородачу возразить было нечего. Да и нечем. Либо он понял, что спорить с моим господином бессмысленно, либо надоело ему болтать на ночь. Бородач поерзал. Зажегся в темноте бордовый дрожащий свет спички, потянуло табачным дымом…

Много месяцев назад я тоже предпринимал попытки поговорить с молодым Императором и если не направить его мысли в другое русло, так хоть узнать, что скрывается в глубинах его сознания. Но потом я понял, сколь тщетны эти попытки. Слишком глубоко впилась жажда мести в мозг Императора. Слишком прочно сидит там мысль о Ловкаче. Можете назвать это сумасшествием, и я с вами соглашусь отчасти. Можете назвать это одержимостью, и тоже будете правы. А разве имеет смысл спорить с одержимым сумасшедшим?

Быть может, душа моего хозяина осталась еще там, в столице? Он продал ее одной девушке по имени Месть. Продал, в сущности, за копейки, но не сожалеет об этом, не оглядывается назад. А девушка-месть, прибрав к рукам самое ценное, что было у Императора, идет за ним по пятам, прячется в темноте, выжидает удачного часа, чтобы выкупить все остальное. Все-таки остались еще и разум, и сила воли, и совесть… Страшно подумать, что случится с молодым Императором, если он решится на такой торг. Во что превратиться мой господин? И я не думал. Вымел дурные мысли из головы и смотрел на костер, который очищает, на который, как говорят, можно смотреть вечность…

И в этот момент Бородач обратился ко мне.

— Слышал, писака Императора? — спросил он, — и после этого ты еще сидишь перед костром и подкидываешь веточки? Твой господин не будет тревожиться из-за твоей смерти. Он останется равнодушен, когда ты умрешь. Стал бы я сидеть тут на твоем месте? Нет.

Я не ответил. Не хотелось мне полемики, а хотелось спать. И вместо ответа я лег на лежанку из полушубка, под которым все еще слабо похрустывал притоптанный снег, отвернулся на бок и закрыл глаза.

— Ты уже не служака. Ты — раб, — произнес Бородач, и это были последние его слова в этом мире…

…Когда я открыл глаза, стояла уже глубокая ночь. Высоко с неба смотрела на меня большая полная желтая луна. Ее не могли загородить ни ветки деревьев, ни облака, неспешно плывущие по черному небу. А еще я увидел звезды. Миллионы звезд над головой. И, кажется, смог различить несколько знакомых созвездий, хотя очень давно не смотрел на небо ночью, и все забылось, ушло в темноту беспамятства. За долгий-то поход пришлось привыкнуть, что ночь — для сна. Здесь нет времени любоваться ночным небом, вести долгие разговоры с кем-нибудь, просто валяться и смотреть на костер. Нужно восстанавливать силы после утреннего похода (да и перед следующим утренним походом тоже).

И захотелось немного лирики. Захотелось полежать вот так: заложив руки за голову, разглядывать звезды, находить знакомые созвездия. И я позволил себе, совсем немного, насладиться возникшим моментом. Тихо было вокруг, тихо до наслаждения.

А затем чья-то рука подкинула в костер дров, и задрожал слабый огонек, захрустел новой пищей, осветил спящий лагерь. Яркий желтый свет выхватил из темноты фигуру, стоящую неподалеку.

— По нужде или так просто?

Алис подошла ближе. Черные волосы ее были аккуратно собраны в косичку. В руке Алис держала книгу с заклинаниями, используя один палец как закладку. Судя по всему, дочитала она почти до конца. Я всматривался в ее лицо, чувствуя себя виноватым, но не смог заметить, чтобы Алис сердилась. От обиды не осталось и следа. Она умела прощать.

— По нужде, — отозвался я, — кто следующий дежурит?

— Я заступила час назад. До меня был Ловец. Следующий, наверное, ты.

— Если хочешь, я заступлю сейчас…

— Брось. Не надо.

— Почему же?

— Потому что если ты считаешь себя виноватым, за то, что наболтал вечером, считай, что ничего не было. Надо же как-то снимать стресс, — Алис нагнулась, подняла со снега еловую ветку и кинула ее в костер, — да и вообще, если ты заступишь сейчас, то до утра сменять тебя будет некому, а еще почти четыре часа. Уснешь.

— Не усну.

Алис тихо рассмеялась:

— Иногда ты сильно напоминаешь мне моего мужа, Нольда. Только он был младше тебя лет на десять… может быть, через десять лет он стал бы таким же, как ты. Упрямым и прямолинейным до безобразия.

Я не нашелся, что ответить, поднялся с лежанки и подошел к костру — погреться. Больше всего мерзли ноги. Не было спасения от холода ногам. Ботинки и покрывала не помогали, оставалось только ложиться ногами к костру, да не забывать всю ночь, не повернуться в другую сторону.

— Как книга?

— Читается, — ответила Алис коротко.

— Хорошо, — не зная, как бы продолжить разговор, я направился от костра к краю лагеря. Обернулся. Алис смотрела в мою сторону.

— Я на минутку, — сказал я, понимая, как глупо звучат сейчас мои слова.

Алис улыбнулась:

— А я тебя не держу.

И почему-то мне вдруг стало совсем стыдно. Казалось бы — почему? Проснулся ночью человек, хочет справить естественные нужды… а тут сталкивается с женщиной и стыдиться… Но ведь это естественно. А что естественно, то, как говориться, не безобразно…

Но почему-то захотелось отойти так далеко, чтобы не видеть даже бликов костра. Спрятаться в лесной чаще, подальше от лагеря и от Алис. Чтоб точно никто не увидел.

И я переступил через круг утоптанного снега, определяющий край лагеря, и ступил на тонкую, хрустящую корку льда. Лед тотчас провалился, мои сапоги ушли в снег. Я побрел в Лес, уже больше не оглядываясь. Лишь тогда, когда моя тень слилась с темнотой вокруг, я посмотрел назад и обнаружил вдалеке крохотное пятнышко света.

Хорошо. Отлично. Стала ли причиной моего почти бегства Алис? Возможно. Давно, ох, давно, женщины так не будоражили мое сердце…