Тень Миротворца
Шрифт:
Я прекрасно понимал санитара, так как не далее как сегодня вечером был свидетелем незамысловатого солдатского способа сходить "по большому". Один из унтеров после обеда маялся животом, а вечерний перегон между очередными станциями, как назло, предполагался довольно большим, и краткая стоянка планировалась лишь в третьем часу ночи. А вагон четвёртого класса, из которого был переоборудован наш солдатский, не предусматривал наличие туалета. Упомянутый унтер ещё справлялся со своим поносом, успевая на дневной и вечерней станции сделать свои дела, но уже к полуночи попросил дать ему ведро.
На что Демьян лишь ругнулся коротко по поводу "неженок, не нюхавших пороха и дерьма в окопах". Подозвал меня, и мы с несчастным страдальцем все вместе вышли в тамбур. А там младший унтер попросту открыл дверь,
Гораздо позже, уже на передовой я неоднократно вспоминал особенности столь простого и рационального обращения со многими, показавшимися щекотливыми или даже постыдными, фактами в обычной жизни у бывалых фронтовиков. Противостояние жизни и смерти изменили их отношение к истине, стыду и естественным потребностям, сделали намного честнее любых благовоспитанных обывателей.
Воспоминания о дневных событиях всё ещё бродили в моей голове, пока я аккуратно перешагивал через ноги часового и открывал дверь в тамбур, морщась от скрипа петель. Но часовой был верен объятиям Морфея и лишь громче захрапел. Тусклого света едва теплившейся керосиновой лампы хватило, чтобы не задеть сигнальное ведро и расположиться на оставшемся пятачке.
Испачкаться я не боялся ни в коем разе, так как лично отдраил тамбур и наш вагон дважды. Один раз даже со щёлоком.
Не смог ничего лучше придумать, как начать с обычных отжиманий на кулаках. Стук колёс хорошо заглушал моё шумное дыхание. Дело шло, а я старался продолжать выполнять упражнение в размеренном ритме и не сбиваться со счёта, стараясь не филонить и разгибать руки в локтях полностью. Необходимо было выяснить свой предел нагрузки и утомления мышц. На третьей сотне я заскучал, захотелось разнообразия. Перешёл сначала на обычные, затем приседания на одной ноге со сменой каждые пятьдесят раз. И снова на отжимания на руках, но на этот раз на указательном и большом пальцах. Сердце моё пело, а каждая клеточка организма звенела от восторга. Судя по состоянию нарастающей эйфории, перестройка коснулась и гормональной регуляции реакции на нагрузку. О подобном в своём прошлом я мог только мечтать.
Я так разошёлся, что рискнул сесть на шпагат, сначала опираясь на ладони, затем всё смелее и смелее. Никогда в прежней жизни мне не удавалось сделать и третьей части того, что я творил сейчас. Но полностью законы физиологии человеческого тела никуда не денешь: моё исподнее было мокрым хоть выжимай, но сердце билось ровно, а грудная клетка вздымалась размеренно, закачивая воздух в лёгкие. Итак, час непрерывной кардионагрузки не выявил моего предела. Попробуем добавить статику. Я занял обычное положение стоя, ноги вместе, руки на уровне плеч, пальцы рук сжаты в кулак. Пришло на ум когда-то подслушанное правило, что тридцать минут в подобной статической позе серьёзное испытание для обычного здорового нетренированного человека. Решил усложнить, согнув правую ногу в колене под прямым углом. За неимением часов пришлось считать удары сердца. Спустя две тысячи ударов, что с лихвой перекрывало указанный предел, опустил ногу и руки. Никакого тремора и напряжения. Более того, мне показалось, что я погрузился в своеобразный транс и последние десять минут частота сердечных сокращений упала до пятидесяти в минуту! И это при нарастающей статической нагрузке! Похоже, моё теперешнее тело начало преподносить сюрпризы.
За окном тамбурной двери мелькнула молодая луна. Эшелон шёл по пологой дуге, сбавляя ход. Вагон коротко тряхнуло и совсем немного. Я устоял, ни на что не опираясь. Но фитильку керосиновой лампы хватило, и огонь медленно угас, погрузив тамбур в темноту, так как луну тоже закрыли облака. Я сморгнул раз другой, протянув руку, чтобы упереться в стену, нащупать хоть какой-то ориентир для движения и чуть не вскрикнул от удивления. Очертания тамбура и предметы вокруг меня проступили с графической чёткостью. Лишь цвета
исчезли, но оттенков серого хватило, чтобы прекрасно ориентироваться и различать малейшие нюансы. Нет, это не было сумеречным зрением, которыми так славятся тренированные охотники джунглей Амазонки. Там скорее сочетание многолетнего опыта, слуха и интуиции наряду с, чего греха таить, своеобразной боевой химией: там корешок проглотят, здесь хитрую травку пожуют. Здесь же организм сам уже через десять секунд начал синтезировать и вырабатывать специфические вещества. Но как? Моего медицинского образования не хватало понять, как за столь короткое время адаптировались палочки и колбочки сетчатки? Непостижимо...или это умение от наших более древних предков, первобытных людей, благополучно утраченное или до поры до времени скрытое в криптозонах незадействованных структур головного мозга, разбуженных нейротроном по наущению Ремесленника? Видеть невидимое... Какая-то мысль промелькнула на задворках моего сознания и скрылась, оставив лишь налёт досады, что не успел ухватить.Разогретое тело требовало действия, и я подавил в себе страх неведомого. Что за сомнения? Я еду на войну, точнее, на первую войну, где молох прогресса впервые станет перемалывать и уничтожать людей миллионами, используя для этого все возможные способы. Я должен выжить, а для этого, в первую очередь, мне дан инструмент - собственное тело, которое я должен узнать досконально, иначе всем моим стараниям грош цена, а на кону жизнь моих близких.
Как там у мудрых и великих? Сомневаешься, делай шаг вперёд? Я бы добавил: "И внимательно смотри куда ступаешь".
Я ещё сомневался, а руки уже открывали наружную дверь тамбура. Да, да! Она никогда не запиралась. Не было в эшелоне кондукторов. Хочешь выйти на ходу поезда, несущегося со скоростью сорок-пятьдесят вёрст в час? Милости просим. Кому ты нужен со свёрнутой шеей.
Сказать, что я не боялся, значит, ничего не сказать. Всю свою жизнь поступающий по правилам, ни разу не выступающий за рамки Уголовного кодекса, не считая пары дохленьких административок, и то по невнимательности или озорству, обыватель лез босиком в одном пропитанном насквозь потом исподнем посреди сибирской ночи на покрытую морозной наледью крышу мчащегося ночного эшелона с целью познать, мать их через коромысло, пределы возможностей своего тела!
Боковой ветер сносил клубы паровозного дыма немного в сторону, открывая мне вид на змеящийся поток вагонов эшелона. Пальцы ног сами находили опору, опираясь на какие-то железные скобы и выступы, а кисти рук клещами вцеплялись в выступы на крыше вагона.
Я опасался встать, осознав, что уже несколько десятков секунд стою на карачках, на крыше вагона у одной из вентиляционных отдушин, чёрт их знает, как они называются. Сильный ледяной ветер дул в спину, да так, что вскорости я понял, что исподнее схватилось ледяной коркой, но кожа моя пылала неугасимым пламенем. Казалось, что если захочу, то высушу бельё прямо на себе, уподобляясь тибетским монахам.
– Бл@-@-@-а-а-а!
– заорал я в ночное небо, буквально вздёргивая себя на ноги и разбегаясь по крыше, перескакивая грибки отдушин. Прыжок! И я перелетаю на крышу следующего вагона. Снова бешеный бег с препятствиями. Кое-где босые подошвы норовили соскользнуть, но я каким-то чудом удерживал равновесие. Затем вошёл в менее сумасшедший ритм и интуитивно почувствовал, как и куда правильно ставить стопы. Не заметил, как добежал до хвоста эшелона. Открытых платформ с техникой не было. Их обещали прицепить лишь после полного формирования фронтового эшелона. Пока в нём была лишь живая сила, пушечное мясо.
На обратный путь ушло больше времени, так как бежать пришлось против очень сильного ветра. Это был даже не бег, а быстрый шаг на преодоление, но и из этого испытания я вышел успешно. Для верности повторил.
Уже спускаясь вниз, в предусмотрительно заклиненную фуражкой дверь вагона, я, наконец, почувствовал некоторую усталость. Зайдя в тамбур, пробрался к лампе и снова зажёг фитиль спичками, предусмотрительно оставленными караульным на жестяной подставке. Внимательно осмотрелся уже в искусственном свете. Никакого ожидаемого дискомфорта при переходе к обычному зрению не было, лишь некоторое время отсутствовали краски. Затем всё пришло в норму.