Тень олигарха

— Тогда, ежели вы не хотите, чтобы меня вынесли отсюда вперед ногами, курите не больше двух человек одновременно.

С таким предложением разнокалиберные сокамерники согласились: всем же охота порой полакомиться дефицитными лакомствами из передач Банкира. Но эта маленькая победа была только в ничтожной договоренности, в остальном же жизнь в клеточку потекла без изменений, без допросов, следственных действий и встреч с адвокатом, при том что даже Фадеев не собирался доказывать вину былого соратника убитого. С кем-то из двенадцати сидельцев человеку, привыкшему к дорогому костюму и белому воротничку с золотыми запонками на рукавах, было некомфортно находиться, кто-то даже раздражал его, особенно люди, склонные к пьянству, скудости ума и нахальству, но выбора не было: седовласый фигурант громкого дела должен был примириться с временным лишением свободы. И только душевные разговоры с Дедом, пятнадцать лет своей жизни проведшим в лагерях, занимали ум и успокаивали верного друга Лисовского.

— Никак не могу понять, почему в таких условиях содержатся люди, вина которых в суде не доказана. Как я раньше думал? Что временно лишенные свободы человеки ходят в столовую, в прогулочный дворик с деревьями и баскетбольной площадкой.

— Как в кино? Ты, Банкир, идеалист. Следственный изолятор такая же тюрьма. Люди сидят в клетке, прогулочный дворик такая же клетка. По факту у осужденных в колонии условия лучше, чем у тех, кто еще не осужден и находится в изоляторе. При этом день в СИЗО равен дню в колонии. Пойми, ГУЛАГ остался в историческом прошлом, однако система осталась, оказавшись более чем живучей.

— Получается, что мы имеем такое красное коммунистическое наследие… — пессимистично вздохнул Банкир.

— Знаешь, один умный человек говорил: «Никогда не сдавайтесь — никогда, никогда, никогда, ни в большом, ни в малом, ни в крупном, ни в мелком, никогда не сдавайтесь, если это не противоречит чести и здравому смыслу. Никогда не поддавайтесь силе, никогда не поддавайтесь силе, очевидно превосходящей мощи вашего противника».

— И кто же таким образом учил человечество оптимизму?

— Уинстон Черчилль. Но при этом каждый вечер у него был дорогущий виски.

— Я бы сейчас не отказался пропустить стаканчик…

Несколькими днями позже, после часового выгула по раскаленному от июльского солнца прогулочному дворику, определенно по размеру идентичному камере, в темном коридоре сидельцы тринадцатой темницы пересеклись с параллельной группой, стоящей лицом к стене. Угрюмые остриженные лица, пропуская обитателей камеры номер тринадцать, ждали, уткнувшись в стену, как и положено по заведенным правилам, но все равно оглядывались. Так Банкир заметил сослуживца из недавней прошлой жизни, водителя и телохранителя Лисовского. Коротко стриженный мускулистый качок наградил Юрия таким пристальным озлобленным взглядом, как будто именно давний партнер и соратник босса на самом деле явился заказчиком преступления и из-за него тот оказался в заточении. От такого пронзительного взгляда, как и от последовавшего резкого презрительного плевка и поворота к стене коммерсант впал в транс, и только лай собаки под крики вертухая: «Вперед, чего встал!» — подтолкнул подследственного по направлению к железной двери.

Сложно сказать, именно ли этот факт спровоцировал дальнейшее обострение хронического недуга, или, быть может, духота и солнцепек наконец отозвались в бренном теле, однако прямо перед тяжелым зеленым засовом Банкир закашлялся, да так, что перестало хватать воздуха, посинел и потерял сознание.

Тюремный романс

Август, 1993 год, Минск

Татьяна, второй месяц прозябающая на верхних нарах, напротив, несложно адаптировалась к временным трудностям, ибо по характеру своему была дамой аскетичной, самоуверенной, умеющей постоять за себя и крепким словом, и в случае необходимости — сильной рукой. Правда, прибегать к крайним мерам в закрытом темно-зеленом помещении с железным замком ей пока не приходилось. Впрочем, главное в этом предложении было слово «пока»: не ровен час, рукоприкладство могло случиться в любую минуту, ибо отключиться на анализ событий, что произошли в ее жизни за последние несколько месяцев, было практически невозможно, и все из-за бесконечной бабской болтовни.

С первых дней неожиданного лишения свободы Татьяне довелось столкнуться со страдающей от героиновой ломки, трясущейся в крике и соплях худосочной малолеткой Веркой в постоянно спадающих лосинах; с рыжеволосой красавицей по имени Алеся с филигранно нарисованными бровями и ярко-красными губами, за ящик дорогого коньяка замочившей на пару со своей подругой парочку армян; и даже с престарелой толстухой, по пьяному делу завалившей случайно забредшего в гости бомжа. Как эти прямо противоположные особи женского рода смогли найти общий язык на первый взгляд было совершенно непонятно, но они трещали без умолку и день и ночь, потому как сошлись в главном: в бурном обсуждении женщины преклонного возраста в черном одеянии, которая, судя по всему, потеряла рассудок напрочь. О сути совершенного ею преступления Татьяна узнала из разговоров сразу, но обитательницы шестой камеры пытались включить логику и от полоумной разузнать подробности.

— Галина Андреевна, так за что вы мужа жизни лишили? Бил, что ли, вас или пил, или и то и другое? — допытывалась красавица Алеся, в приступе хохота держась за правое ухо.

— Опостылел хуже горькой редьки, — не дождавшись ответа от мрачной старушки, предположила, смеясь, толстуха.

— Кабы опостылел мужик, не стала бы столько лет терпеть, — возразила, вытирая слезу от чрезмерного смеха, Алеся.

— Так не просто терпела, прощала каждый раз, — уточнила толстуха.

— Зачем? — не удержалась Татьяна, выглянув в изумлении с верхних нар, да так, что чуть было не очутилась на полу.

— Соскучилась!

— Неужто думала, что перестанет бить? — истерично загоготала малолетняя наркоманка, закуривая очередную сигарету.

— Молодежь нынче продвинутая. И когда ты, Верка, успела познать все прелести взрослой жизни? — отреагировала на последнюю реплику любительница армянского коньяка.

Однако, сколько бы ни перемалывали косточки траурной даме в наглухо завязанном на затылке платке (в былые времена таким образом носили головные уборы селянки на жатве), Галина Андреевна молча и размеренно тянула разноцветные нитки с иголкой, вышивая гладью икону святой Девы Марии. Тонкие морщинистые пальцы ее ловко сновали взад и вперед, периодически меняя колер нити и, когда та заканчивалась, завязывали узелки на изнаночной стороне изделия.

— Ее рукоделие и впрямь выглядит как самое настоящее произведение искусства, — с восхищением оценила Татьяна.

— Этот талант у старушки только в заточении и открылся, — подсказала Алеся.

— Раньше она рисовать вообще не умела, — позавидовала Верка.

— Фантазии вышивки говорят не только про неожиданно открывшийся талант, но и про психическую неуравновешенность, — с горечью подытожила толстуха, уверенная в своей исключительной адекватности. — У Галины Андреевны была психиатрическая экспертиза — ее признали частично вменяемой.

— Как это? Разве такое возможно? — удивилась Татьяна.

— У нас все возможно, — с самодовольной уверенностью произнесла Алеся, умело нанося яркий лак на ухоженные округлые ногти.

Через минуту молчания Татьяна, пытаясь по-прежнему подумать о своем, вдруг спросила:

— Алеся, можно ли быть любимой и счастливой на зоне?

— Можно.

— Как?

— Когда знаешь, что родители и дети дома и как они тебя любили раньше, так любят и сейчас, не отказываются.

— У тебя дети?

— Да. Двое.

— Сколько им?

— Старшему двенадцать с половиной, младшему — четыре года.

— Как же твоя семья восприняла то, что случилось?

— Все были в шоке, я была любимицей в семье, такого никто не ожидал. Я и сама не думала, что на такое способна.

— Этот год тяжело дался?

— До сих пор до конца не осознала. Как была спокойная и терпеливая, так и осталась.

Когда Татьяна услышала историю про детей арестованной убийцы, которых отныне воспитывают престарелые бабушка и дедушка, ей стало не по себе. Она наконец отвернулась к стене и смогла погрузиться в раздумья, где превалировало непреодолимое желание выбраться из изолятора и исчезнуть из поля зрения внутренних органов если не навсегда, то на бесконечные десятки лет. Если Татьяна и потеряла законного мужа, то Маришку с Володей потерять не может ни в коем случае. «Все образуется», — думала женщина и в чем-то определенно была права.