Тень стрелы
Шрифт:
– Где пещера, Катерина Антоновна? Там, где я вас нашел? Поблизости от Толы? Впрочем, вы сами не знаете. Как вы говорите, вы с конем изрядно отошли уже от пещеры, а потом вы потеряли сознание. Вы можете отыскать пещеру сами?
– Н-нет…
– Осип, соображай. Ты же знаешь тут всю округу. Что это за таинственные скалы такие? Что это за гольцы в чистом поле? Я тут не видывал подобного пейзажа.
Рыбаков вздохнул, утер усы:
– Кто ж там стонал-то в пещере, барышня?.. А?.. То-то и оно… Духи, духи все это монгольские… Ихние Жамцараны…
– Жамсаран
Осип, стесняясь, вдруг решился, выступил вперед. Катя видела, как на загорелом, обветренном лице пылают его впалые, почти без ресниц, карие глаза.
– Я вот тут… это… Роман Федорыч, нож нашел! Когда воду с Толы возил. Гляньте-ка! Хитрый ножичек-то! И вы, и вы взгляните, Катерина Антоновна…
Осип выдернул нож из кармана. Катя привстала на локте на шкурах. Голова у нее сильно кружилась. Унгерн присел на корточки. Солдаты вытянули шеи. Все четверо они склонились над лезвием, а Осип поворачивал нож в руке то так, то сяк. Вертел лезвием, вращал рукояткой…
– Ах ты Господи сил, да что ж это… ведь было же, было… была же девица…
– Какая, черт тебя забери, девица еще?!..
– А-а! Вот она!
– Да, и я вижу, и я!
Теперь уже все они видели обнаженную, выгравированную искусным мастером на блестящем лезвии, ее гибкую текучую спину, ткань, которой были обмотаны ее бедра. Пучок светлых волос, длинные шпильки в нем, похожие на булавки.
– У, красотка…
– Краля…
– Отставить, – сказал Унгерн. – Молчать!
Он протянул руку и взял нож. И долго, очень долго смотрел на него.
Он разглядывал его, казалось, целую вечность. Поднес ближе к глазам. Увидел коричневое засохшее пятно на срамной, в виде мужского уда, рукояти – там, откуда серебряным стеблем прорастало лезвие.
Часть вторая
Страсть
Черный вихрь
Земля лежит на Лягушке Алан.
Когда Лягушка Алан пошевелится, пожалуй, и земля упадет.
Трифон Семенов снарядил бойцов на поиски пещеры. Начистив лошадей, зарядив ружья и винтовки, навесив на ремни наганы, в поход, в степь, собрались: Осип Фуфачев, Иуда Семенов, Никола Рыбаков, поручик Ружанский – и Катя. Да, конечно, Катя поехала вместе с ними – не могла не поехать. Ведь она же она одна видела это все. Этот страх, запрятанный в пещере. Она видела, она чувствовала, шаря глазами по сосредоточенным, угрюмым лицам собравшихся на поиски людей: ей никто особо не верит. Ну и не верьте, вскинула она голову. Не верьте!
Белизна, огромная белизна, расстилающееся поле, чистота и солнце… Зачем так далеко ускакала она…
Ружанский и Иуда о чем-то негромко переговаривались между собой, сидя на лошадях. Под Иудой гарцевал красивый вороной конь – он любил вороную масть; Иуда оглаживал его ладонью по потной блестящей холке. Ветер относил разговор – Катя не услышала ни слова.
– Ну что, солдатушки, бравы ребятушки?..
Вперед?.. За нашей командиршей?.. – Иуда тронул поводья. На Катю не смотрел. – Поручик, осторожней, у вас кобура расстегнулась!– Благодарю, Иуда Михайлович. – Ружанский застегнул кобуру одной рукой, другой поглаживая коня между ушами. – Вперед так вперед!
Легкий, морозный ветер. Бураном и не пахло. Чистое синее небо – глубокое, как синее прозрачное озеро. «Такой цветом Байкал, – подумала Катя, видевшая Байкал из окна купэ, когда проезжала по Кругобайкальской железной дороге, – густой сапфир, царская драгоценность. Господи, – она содрогнулась, поежилась под шубкой, – неужели мы найдем пещеру, и я опять увижу этот ужас?! Я никогда больше не войду туда! Никогда!»
Кони, грациозно поднимая ноги, распушив по ветру хвосты, медленно выходили в степь. Когда кавалькада оказалась уже довольно далеко от лагеря, Иуда обернулся, поглядел на Катю. Она вздрогнула, поймала взгляд жгуче-черных, словно налитых смолою, глаз.
– В галоп, – негромко сказал он и пришпорил своего вороного. Конь снялся с места бесшумно, стремительно. Скоро все всадники уже неслись по степи, низко пригибаясь к гривам лошадей. Снег мелкой колючей пылью летел из-под копыт. Солнце белыми полынными ветками распускало во всю ширь неба горькие лучи.
– Здесь?.. Ну, Катерина Антоновна, здесь или нет?.. Отвечайте же!
Катя озиралась вокруг. До побеления закусывала губы. Страдальчески морщила брови. Щеки ее разрумянились на морозе, а еще и от стыда горели. Она не узнавала эту местность. Никаких гольцов тут не было и в помине. Расстилалась во все концы огромная, великая и безмолвная степь.
– Кажется… я не знаю… – Она, задрав подбородок, чтобы нечаянно не вылились слезы смущения и досады, взглядывала на Иуду. – Но ведь здесь нет никаких скал!
– И никаких гор тоже нетути, барышня, – крякнув и утерев обветренный рот голицей, проронил подъехавший на тощем коньке Никола Рыбаков. – Откудова тута горам быть? Степь она и есть степь, и никаво более.
– Заберем влево, – задыхаясь, сердито бросила Катя, – кажется, там… что-то возвышается… или это снежные намети?..
Они все послушно повернули влево. Вороной конь Иуды прикасался к боку Гнедого своим вспотевшим боком. Катя, раздувая ноздри, чуяла запах конского пота. Иуда, наклонившись, негромко сказал ей:
– А не выдумали ли вы все это, Катерина Антоновна?
– Пишите, Иуда Михайлович.
– Я пишу, Роман Федорович.
Иуда поднял голову от листа бумаги, разложенного на коленях на гладко обточенной, почти отполированной доске. Сжал в пальцах толстый, как огурец, плотницкий карандаш. Унгерн стоял перед ним ровно и прямо, и Иуда только сейчас заметил, какой же генерал высокий. Да, два человеческих роста… таким, должно быть, был царь Петр Великий. Петр не был столь худ и столь неряшливо небрит. Однако глаза у него были такие же сумасшедшие, судя по сохранившимся портретам.