Тень Уробороса. Аутодафе

Выражение глаз, уставившихся на меня, невозможно было передать словами. В боксе разлилась тишина. Я сверлил взглядом нахрапистого, и он заметно сдал позиции. Все-таки в таких случаях главное — говорить всерьез и самому верить в собственный блеф. Перепуганные пассажиры тут же разошлись по своим кроватям и дали дорогу врачам.

— Твоя взяла, — признал нахрапистый. — Но, может, все же расскажешь, что это был за звонок и как долго нам ждать подмоги?

Я не стал ему отвечать, да и было мне, чем заняться. Правда, в самом конце осмотра все мои коллеги негласно отказались от него, всячески сигналя об этом и намекая, чтобы я взял эту незавидную обязанность на себя.

Нахрапистый вошел в комнатку и покорно сел на кушетку для осмотра. Выглядел он вполне смиренным. Я бы солгал, если бы сказал, что такой тип человека не представляет никакого интереса: что-то в этом мужчине притягивало внимание, он выделялся в толпе не только поведением своим, но и внешностью. Шрам на щеке оказался ерундой в сравнении с тем, какими рубцами было изъедено его тело. Не знаю, что было причиной таких повреждений, но в свое время помяло его нещадно. И потому, кроме необходимого осмотра — прослушивания, простукивания, пальпации — я нет-нет да и любопытствовал, какую работу проделал неизвестный хирург, зашивая страшные рваные раны. А работа была проделана виртуозно!

— Где это вас так? — сменяя временные перчатки поверх защитных перчаток костюма, спросил я и при этом постарался придать голосу как можно больше безразличия.

— А давайте, док, вы мне о звонке, а я вам о шрамах? Идет?

Он поднялся и стал застегиваться, бросая на меня внимательные взгляды исподлобья.

Я пожал плечами и решил, что не стану с ним торговаться. К тому же меня больше интересовала техника хирурга, его оперировавшего, а не то, откуда у пациента такие раны.

— Осмотри господина Хаммона персонально, — прошептала в наушнике Вертинская.

— Он спит, Лиза!

— Осмотри. Это распоряжение Джо. А он пусть спит дальше.

Дался им этот Хаммон… Странный человек, преждевременно изношенный организм — неудивительно, что он так быстро заболел.

— Осмотрю. У вас все по-прежнему?

— Да. Никаких перемен. Но нас и не беспокоят. Работайте, не отвлекайтесь.

Все коллеги, находившиеся сейчас со мной в изоляторе, относились — так уж случилось — к младшему медсоставу. И получалось, что всю ответственность мне придется брать на себя. Впрочем, я всегда смогу вызвать подкрепление из павильона, внутренняя связь в аэропорте не была заблокирована. Пока. Оставалось надеяться, что и не будет впоследствии.

— Когда будут готовы результаты, — тихо попросил я лаборанта-инфекциониста, — забросьте их на мой компьютер.

Она кивнула и снова повернулась к панели, над которой высился экран. За этим экраном, как за семью печатями, происходило главное: послушные руки робота, направляемые лаборантом, исследовали в реактивах кровь пациентов, одновременно скидывая в программу результаты проведенных наблюдений. Мы перестраховывались как только могли, но все понимали, что рано или поздно даже надоевшие всем защитные костюмы не спасут и нас от заражения. А колоть антибиотики профилактически было нельзя: препаратов оставалось в обрез…

Я ошибся: Хаммон уже не спал. К моему приходу он уже озирался по сторонам, вытирая пот со лба и что-то бормоча.

— А, доктор! — воскликнул он, завидев меня. — Вот как вы вовремя! А я что, действительно подхватил эту вашу «чью му»?

Пульс у него оказался учащенным, но испарина порадовала: значит, антибиотики действуют правильно и сбили жар.

— Вы, смотрю, молоденький совсем… а уж доктор! Вам двадцать-то есть?

Ну что за охота болтать? Сам мучается от болезни, полторы тысячи лет назад сжирающей землян остервенелее всякого катаклизма, но при этом минуты не может продержаться, чтобы что-нибудь не прокомментировать.

— Откройте рот…

— А-а-а!

— О, господи, закройте!

Хаммон изумленно щелкнул челюстями и уставился на меня, а я насладился долгожданной тишиной. Только пару минут спустя он осмелился прожужжать сквозь стиснутые зубы:

— Что там у меня, доктор? А?

Еле сдерживая смех, я ответил, что с таким кариесом надо к дантисту, а не к хирургу. Так мы и расстались, а я по выходе отчитался Лизе, что Хаммон идет на поправку и что она так и может передать госпоже Бароччи.

— Я слышала, Кристиан, — слегка картавящий голос скользнул по моему слуху мягкой кошачьей лапкой. — Спасибо. Этот человек… Хаммон… действительно очень важен для всех нас.

— Хорошо, я понял, госпожа Бароччи.

Если они с Лизой на связи, это еще не значит, что кроме них на прослушке не висит еще половина аэровокзала…

Подошла моя очередь дежурить в общей палате для еще не обследованных пациентов. Было ясно, что пробыть здесь нам придется долго.

Никто не спал, кроме нескольких детей, напуганных не меньше, чем взрослые, но сломленных дремотой. Инфекционист уже начала передавать мне файлы с результатами анализов. Я не подавал виду — на меня то и дело поглядывали пассажиры — но чем дальше, тем больше утрачивал надежду увидеть хоть кого-то не зараженного. И профилактическими дозами антибиотиков здесь уже не обойтись. Лечить придется по полной программе, а медикаментов… Не стоит об этом!

— Звонок был дезинформацией, — сказал я, и многие вздрогнули от неожиданности, а кто-то не сразу и понял, о каком звонке речь, поглощенный страхом перед чумой. — Да, спекулатам удалось отрезать нас от внешнего мира, но это совершенно не означает, что им удалось захватить всю планету. Руководство сейчас ищет каналы связи с правительством. Ваше дело, господа, выздоравливать. Наше — лечить. Сейчас не те времена, когда от этой болезни умирали.

— Но у вас, наверное, не хватит лекарств… — робко подала голос какая-то молодая женщина в углу, и в темноте я различил только ее блестящие глаза.

— Лекарств хватит. Просто слушайтесь медиков, просто будьте одним организмом, у которого заработал иммунитет…

С дальней кровати поднялся сегодняшний нахрапистый и пошел ко мне. На лице его поигрывала усмешка.

— Ладно, теперь моя очередь, — сказал он.

Я не сразу понял, о чем он толкует, мои мысли были заняты другим. А он завернул рукав рубашки и показал один из шрамов:

— Я вот об этом, док. Мы ж, вроде, договаривались?

Спорить было бессмысленно, тем более что мне действительно было любопытно происхождение этих страшных ран.

— Я дрессировщик, док. Такая вот редкая в наше время профессия.

Кто-то из женщин презрительно фыркнул, но нахрапистый только двинул головой в сторону звука, будто желая сказать: «Вот они, трусливые обыватели! Такие они все!»

— Меня звать Хью Иглз, я династийный укротитель. У нас все в семье в этом деле подвизались, вот и я наперекор не пошел. С малолетства на манеже, сами понимаете. Ну и, ясное дело, не свинок морских дрессирую. У меня пятеро тигров и две львицы, всех слепыми сосунками помню, на моих руках повырастали… — он хлебнул что-то из плоской фляжки.